Ну и здоров был Дерябин! Потяжелее, поплотней Шумова. Гриша был костист.
Друзья-противники возились долго... Осипший Дерябин шипел:
- Так сердце лопнет... Либо... либо уж ты меня скорей клади на лопатки, либо... либо я тебя.
- Да уж лучше я тебя!
Гриша изо всех сил рванул Петра, приподнял, тот затряс потерявшими опору ногами... и очутился на полу, на обеих лопатках.
- Я сильнее тебя, - не уступал Дерябин, отряхиваясь, - ты только выносливей. И ловчей...
- Это что ж такое?! - закричал Гриша запальчиво. - Так и не будешь учить уроков? Забыл условие? Слова не держишь?!
- Слово я сдержу, - ответил Дерябин и с тоской сел за арифметику.
Через три дня Гриша снова пришел к нему, и Петр опять предложил бороться.
- Это что ж, плата за мою помощь? - спросил Гриша.
- Нет. Это плата за мои мучения.
Дерябин, смеясь, обхватил Гришу за плечи, и борьба опять началась.
Эта история повторялась каждый раз перед приготовлением уроков. Так как обычно победителем оставался все-таки Гриша, в дневнике Дерябина начали появляться тройки. Наконец он получил первую четверку - по географии. И в его голову проникли честолюбивые мысли: захочет, он сам станет первым учеником. Он теперь садился за уроки даже и в те дни, когда не ждал к себе Гришу (не мог же тот приходить ежедневно).
А у Гриши за это время так окрепли мускулы, что ему иногда начинало казаться, что теперь они не хуже, чем у Оттомара Редаля: ну прямо железные.
Наконец, после колебаний, смущаясь, он напряг до отказа согнутую руку и показал дяде Оту:
- Ну, как?
- Очень, - ответил тот рассеянно, - очень.
- Крепкие?
- Очень... Слушай-ка, Грегор, у тебя хороший почерк?
- Нет. А что?
- Жаль.
- А что? Дядя От, а что?
- Ну, напиши мне на этой бумажке что-нибудь. Например: "У меня хороший почерк".
Гриша взял бумажку и начал писать, стараясь, чтобы буквы получались как можно красивей: "У меня хороший почерк".
Оттомар Редаль внимательно поглядел на написанное.
Потом сказал со вздохом:
- Нет. У тебя нехороший почерк. А у Яна и у меня самого еще хуже.
- А зачем вам это надо, дядя От?
- Надо было бы мне переписать одну... одну вещь.
- У меня есть друг. Никаноркин. Вот он перепишет - ну, загляденье! Я ему скажу.
- Нет. Ты ему не говори.
- Почему?
- Да просто так, не говори.
- Все-таки, дядя От, почему?
- Зачем ты спрашиваешь? Надо так. Сказано "не говори", значит не говори. И все!
Он поглядел на Гришу своими спокойными, широко расставленными глазами и закончил:
- К таким уж людям ты попал. В такую квартиру.
Ну да, к таким людям, в такую уж квартиру попал Григорий Шумов.
Ничего, люди хорошие. И квартира ему нравилась, здесь было куда лучше, чем у Белковой. Взять чисто побеленные стены; на них взглянуть было куда приятней, чем на оборванные обои в белковской квартире. И еда здесь обыкновенная, человеческая. Все здесь подходит для Гриши.
Надо только научиться молчать, когда нужно. Умеет же молчать Ян, а, должно быть, и Яну любопытно узнать кое о чем. Но он молчит, не спрашивает.
- И я буду, - сказал Гриша вслух. - Я буду молчать, как... как скала!
Он покраснел густо: вот так "помолчал"!
- Не надо, как скала, - проговорил Оттомар и положил свои большие руки на плечи Грише. - Надо, как человек... как человек с верным сердцем.
36
Ничего не говорил Григорий Шумов о Редале и его товарищах своим одноклассникам, даже Коле Никаноркину. Даже Вячеславу Довгелло!
И не потому, что не верил им - как раз им-то обоим можно было верить, - но не полагалось говорить. А раз не полагалось, значит кончено.
С друзьями-одноклассниками он беседовал совсем о другом. О чем же?
...У магазина Ямпольских Гришу окликнул Никаноркин:
- Стоп! Знаешь новость? - И вдруг замолчал.