Глупышкину не везло, он все делал невпопад, на него почему-то лилась вода из пожарной кишки, он падал с водосточной трубы, на которую перед тем взбирался с целями, не совсем понятными зрителям. Глупышкина били... И все это под веселые звуки польки, которую выколачивал из рояля старый, морщинистый тапер.
Грише запомнился шум воды, которая лилась на Глупышкина. Картина была немой, а вода шумела, да так похоже, что Гриша оглядывался кругом - не пролилась ли она в зал. Как люди достигли такого искусства, было неясно. Надо будет спросить у Никаноркина, тот все знает.
Наконец утомительно однообразные несчастья Глупышкина кончились. Вспыхнул свет, тапер устало отшатнулся от рояля, потные люди, толкаясь, полезли из зала в фойе. Стрелецкий картинно выпрямился в ложе; пора было уходить.
И тут Гриша увидел Нину Таланову. Она пробиралась из первого ряда к выходу вместе с другой девочкой, и девочка эта была Наташа, сестра Никаноркина! Та самая, что когда-то мешала ему с Колей заниматься чистописанием.
- Наташка! - позвал вдруг Коля Никаноркин и метнулся от Гриши к сестре.
Через минуту они уже уходили - втроем - на улицу: Нина Таланова и Никаноркины.
А рядом с Гришей остался один Дерябин. Да, Дерябин остался и деловито бубнил что-то Грише в самое ухо.
Гриша заставил себя вслушаться: оказывается, по тому же билету можно посмотреть еще один сеанс.
- Да хоть три сеанса сиди, никто не прогонит, - гудел вполголоса Дерябин. - Билеты ж у нас есть, а мест свободных сколько хочешь. Останешься?
- Останусь, - упавшим голосом ответил Гриша и высидел еще один сеанс.
Снова он глядел, как кривлялся брюнетик со стеклышком в одном глазу (называется "монокль", объяснил Дерябин), как падал избиваемый, облитый водой Глупышкин...
Вот только Индия, далекая прекрасная Индия с печальными худыми индусами, с белой пеной морского прибоя - она вызвала в тот вечер какой-то отклик в душе Гриши: уехать бы подальше отсюда, поездить бы по свету... нет, побродить бы пешком, дойти до берега синего моря...
С Никаноркиным он на следующий день и разговаривать не захотел. Но тот, не заметив этого, сказал с оживлением, дружелюбно:
- Нинка Таланова в прогимназию готовится, ты подумай только!
- Нечего мне думать.
- Надулся?
- Нечего мне дуться.
- А мы тебя вчера целых двадцать минут ждали у входа в "Гранд-Электро". Куда, думаем, он подевался?
- Ну, и что ж, додумались?
- Додумались: ты еще на один сеанс остался. С Дерябиным вместе.
Выходит, Гриша сам и виноват был во всем. Так с ним чаще всего и бывало.
37
Зимой Петр Дерябин начал учиться на тройки (по географии - четыре). И продолжалось это не какую-нибудь неделю-две - продолжалось это всю четверть года!
Причина тут крылась не только в Гришиной помощи.
Пришло к Петру с Дона, от отца, письмо, в котором тот сообщал: кажется, удастся ему устроить сына с будущего года в кадетский корпус - на казенный счет. Но, конечно, при условии, если у того успехи будут "удовлетворительные".
И успехи у Дерябина стали удовлетворительные! Его давно прельщала форма кадетов - они штыки в лаковых ножнах носят у пояса, вот какая это форма!
Никаноркин разочаровал его: штыки носят в корпусе только с пятого класса, а до пятого Петру ползти да ползти...
Как бы то ни было, Гриша теперь мог уже не так часто ходить к Дерябину, и времени у него оставалось много.
Когда у человека много свободного времени, до чего он только не додумается!
Услыхав от Никаноркина, что Нине Талановой купили коньки "Снегурочка" (до того стали баловать дома девчонку!), он, естественно, принялся думать о коньках.
Сколько они могут стоить?
Новые купить и помышлять нечего было. Он отправился на железный двор, там лежал всякий лом, а из двух корзин даже штыки торчали щетинясь старые, трехгранные, таких в русской армии давно уже не было: старина матушка!
Конек нашелся только один, ржавый, со смешным круглым носом, и стоил он пятнадцать копеек.
Приказчик железного двора, ухмыльнувшись, сказал:
- Купи, ералист. Потом подберешь к нему пару, да так покатишь приходи, кума, радоваться!
Если б он не ухмыльнулся, Гриша купил бы этот конек. Пятнадцать копеек теперь у него нашлись бы. Только наглая ухмылка приказчика расстроила сделку.
К концу месяца Никаноркин сказал Грише, что Нинка уже катается на городском катке - по утрам, когда больших там нет. И берут в утренние часы за вход по три копейки. А вечером гривенник.
- Но зато вечером там оркестр играет, духовой. И огни горят вокруг всего катка. Ох, и красота!..
Гриша промолчал. Лицо у него было каменное - так, по крайней мере, он думал.
Но попробуй-ка обмани Николая Никаноркина! Не такой это был человек...
- Гриш, охота тебе прокатиться на коньках? Гриш, а? Охота?
- Отстань!
- А мне охота. Я к батьке прилипну - не отстану, пока не купит мне коньков.
- Пока научишься кататься, сколько раз нос расквасишь.
- Ну, и что ж? Жалко носа, что ли? Он у меня свой.
Помолчав, он толкнул Гришу локтем:
- Признайся: охота прокатиться? А?
Гриша вспомнил Редаля и ответил его словами:
- Я скажу так: "Лучше, когда язык работает меньше, а голова больше".