— Пей понемногу и только когда уже совсем невмочь.
Сколот удивленно взглянул на грека. Тот объяснил, кивнув на дверь эргастула:
— Неизвестно, когда нам принесут новую, да и принесут ли вообще...
Повинуясь, Лад неохотно поставил кувшин на пол. Эвбулид, чувствуя себя хозяином в этом полутемном, тесном помещении, принялся поучать его:
— Больше лежи, чтобы сохранить силы, и старайся думать о чем угодно, только не о еде.
Сколот удивленно взглянул на друга. Не возражая, лег к стене и закрыл глаза.
Воодушевленный Эвбулид тем временем продолжал, припоминав слова покойного Сарда:
—А если Филагр прикажет нас бить, то кричи громче — с криком вся боль выходит.
—Да ну? — деланно усмехнулся сколот.
— Точно, — подтвердил Эвбулид. — А главное, не сжимайся. Когда напрягаешься — кожа может лопнуть.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Привыкай — это целая наука... Сначала тебе будут мерещиться всякие вкусные запахи, а потом ничего, привыкнешь!
— Не привыкну! — неожиданно вскочил Лад и шумно вздохнул: — Как только глаза закрою, вижу хлеб, вино, мясо, которое поджаривают на костре...
— Думай о побеге! — посоветовал Эвбулид, глотая слюну.
— Вот я и думаю,— охотно ответил сколот.— Филагра мы все равно с тобой перехитрим, не сейчас, так когда он совсем отупеет от вина. Разобьем эти проклятые пято, убежим подальше от имения, уведем в горы из какого-нибудь стада овцу или быка…
— Зачем?
— Как зачем? Завалим его, разведем костер и начнем поджаривать на огне самые вкусные и жирные куски. Сало будет капать с них в костер и шкворчать, как стаи воробьев по весне, а мясо наливаться цветом, с которым ничто не может сравниться в природе: более румяным, нежным, как вспаханная земля, вкусным, как...
— Лад! — не в силах больше терпеть таких слов, вскричал Эвбулид.— Прекрати, говори о чем угодно, только не о еде, да еще так красочно... Я никогда не видел тебя таким красноречивым, разве что только в разговоре с Домицией...
— Я всегда красноречив, когда голоден,— проворчал, не принимая иронии друга, сколот.
— Тогда, если бы ты родился в Элладе и голодал хотя бы через день, наверняка мир бы узнал еще одного знаменитого поэта! — усмехнулся Эвбулид.
— Кого? — не понял его Лад.
— Ну, человека, который сочиняет аэды, энкомии, дифирамбы, одним словом — стихи! — пояснил грек.
—А что это такое — сти-хи?
—Как бы тебе объяснить...— задумался Эвбулид и, не найдя подходящих слов, предложил: — Лучше, послушай:
Сладкое яблоко ярко алеет на ветке высокой,
Очень высоко на ветке, забыли сорвать его люди,
Нет, не забыли сорвать, а достать не сумели...
—Вот чудаки! Взяли бы камень, да сбили!— возмутился Лад.— А то, вишь — достать не сумели… Знать, в эргастуле не сидели ни разу!
—Это же стихи, Лад! — упрекнул грек. — Сама Сапфо!
—Ну и что? Вот если бы она принесла нам это сладкое яблоко, то я бы похвалил ее за такие сти-хи!
—Да... — покачал головой Эвбулид. — До лирики ты явно еще не дорос. Слушай тогда из комедии Аристофана, это попроще:
Кутить не хорошо: как лишнего хлебнешь,
В чужую лезешь дверь, кого-нибудь прибьешь,
Потом платись за все с похмелья кошельком.
Лад длинно зевнул:
— Твои стихи говорят о том, что и так мне известно. Что я — сам в чужую дверь после доброго вина не лез или не прибивал кого-нибудь после пира? Нет, мне больше нравится слушать о ваших богах. Только о тех, которых у нас нет!
Эвбулид обрадовался.
—О чем бы мне тебе рассказать? О Зевсе, который метает молнии? Это самый главный бог на Олимпе!
—У нас есть такой бог — Перун! — возразил Лад.
—Тогда, может, о боге веселия Дионисе?
—И такой бог у нас есть, мы зовем его Ладо, он еще правит любовью и согласием.
—О Деметре я тебе уже рассказывал. А о Гелиосе?
—А это кто? — живо заинтересовался Лад.
—Бог солнца!
— И этого мы чтим, это - Даждьбог...
— Да у нас действительно одинаковые боги! Только зовем мы их по-разному, — озадачился Эвбулид и вдруг воскликнул: — Погоди! А сын у вашего Даждьбога есть?
— Нет...
— Тогда слушай! Был у солнца Гелиоса сын. Звали его Фаэтон. Надсмеялся однажды над ним один из его друзей. "Не верю я, что ты сын лучезарного Гелиоса, — сказал он. — Ты— сын простого смертного!"
Эвбулид рассказывал притихшему Ладу о том, как огорченный Фаэтон отправился во дворец к своему отцу, а сам вспоминал тот последний вечер, когда, как заученный урок, рассказывал им с Квинтом эту историю его сын Диокл.