БРОЖЕНИЯ УМОВ
— Вот и славно, — прогудела Анечка, которая переодевалась по другую сторону шкафов, — не придётся больше корячиться…
— Марусь, — тихонько позвала я.
— М? — ответила она, возясь в своей кабинке.
— А ты в самом деле думаешь, что от таких упражнений можно нажить бесплодие?
Она отдёрнула шторку, завязывая фартук:
— Конечно. У профессиональных балерин, правда, присутствует жёсткое ограничение по питанию, и нагрузки гораздо больше. Но вероятность исключать нельзя. К чему такие риски? Я не против физических упражнений, но вот эти выламывания суставов…
— А почему раньше не сказала?
Она снова сплела руки на груди и повернулась к своему комоду, уставившись в маленькое зеркальце на подставке:
— Действительно — почему? Хм. Ты знаешь, оно как будто зрело внутри, а потом вы начали говорить — и оно оформилось.
— Прямо так: раз! Да? — прогудела вывернувшая из-за шкафов Аня. — Я тоже стою, мучаюсь, а потом думаю: вот зачем? Зачем я-то ноги ломаю? Позорище сплошное.
Мы ещё пообсуждали эту тему, и тут пришли остальные наши.
Девчонки торопливо задёргивались в своих кабинках, чтоб не опоздать в столовую. Пятнашки и шестнашки, избавленные от необходимости переодеваться, направлялись со своими классными сразу туда.
— Ну, дамы, вы и выступили! — громко высказался кто-то с другой стороны шкафов. — Я уж думала, директриса примчится всему классу мозги вправлять! А она ничего, не появилась даже. Что вы ей там наговорили?
Хлопнула дверь, и в спальню вошла Агриппина:
— Барышни, время!
Разговор вынужденно прекратился, но на прогулке нас обступило уже всё отделение. Все хотели знать подробности. А поскольку у некоторых воспитанниц были старшие сёстры, слух о нашем демарше неизбежно просочился, миновав, возможно, только самых младших. В середине прогулки к нам подошли девушки из четвёртого отделения, и Маруся была вынуждена изложить им свои тезисы.
Поскольку в четвёртом отделении шла уже профессиональная подготовка, были здесь и педагогини, и медички, и всякие прочие. Часть сразу начала с умным видом выдвигать аргументы и контраргументы. Кто-то из медичек принялся умно рассуждать про выворотность, тазы и осложнения беременностей. Старшие не-медички их одёрнули, мол — чего вы при мелких такое болтаете! — и эта кучка отошла в сторонку, явно не собираясь прекращать своего научного диспута.
Старшие отделения бурлили. Среднее мало что понимало, но тоже пришло в возбуждённое состояние.
И когда после прогулки поднимались на второй этаж, маленькая Настя Киселёва из тринашек, сестра нашей старосты, Александры Киселёвой, промчалась мимо нашего класса, выкрикнув:
— Слышали? Четвёрке хореографию отменили! Они на самоподготовку идут!
Мы с Марусей переглянулись.
— Подождём решения, — спокойно сказала она.
Действительно. А там видно будет.
РИСОВАНИЕ
Два послеобеденных урока семнадцатого класса были посвящены рисованию. В рисовальном кабинете были довольно занятные столы с двойными крышками. В обычном состоянии они были сложены горизонтально, но могли подниматься с помощью специальных упоров под разным углом. Удобно!
Для рисования был предоставлен букет бордовых георгинов. Цветы стремительно расточали в пространство свои жизненные силы. Мне стало жалко их, срезанных столь бездарно. Впрочем, это же не Гертния, где жизнь букета можно было продлевать месяцами. Был бы у меня хотя бы кусочек стёклышка, я могла бы подзарядить и кинуть его в вазу, чтобы он подпитывал эти цветы хотя бы пару недель…
Преподавательница выдала мне акварель, кисти и предложила классу самостоятельно выбрать формат листов из предложенных. Я засомневалась, что за два урока успею закончить большую работу, и выбрала альбомный лист, сложив его к тому же пополам, на манер открытки. Тратить лишнее время на доработку рисунка в свободное время мне не хотелось, бросать на половине — тоже. Я была настроена создать очередной небольшой «аккумулятор», который смог бы послужить человеку подпиткой, причём формирующийся вариант получался не лечебным, а, скорее, направленным на работоспособность, что ли? Открытка для бодрости духа и хорошего настроения, так скажем.
За два урока получились вполне симпатичные георгины, немного стилизованные в духе старинных иллюстраций к гертнийским летописям. Я осталась довольна.
МОИ ТРЕВОГИ
Единственное, что меня немного тревожило — Далила. Я почему-то была уверена, что её отправят из изолятора утром же. Однако, Далила не пришла ни с утра, ни в обед, и на вечерний чай тоже не явилась.
Зато после чая в нашу спальню явилась врачиха и задавала мне вчерашние однообразные вопросы. Времени, потраченного на неё, жалко. Решила, что завтра отправлю её побыстрее — от чего меня лечить, в самом деле?
В кабинет самоподготовки я пошла с твёрдым намерением вдумчиво перечитать пару историй из книги про Бога, однако на моём столе уже лежала первая из четырёх книжек про «Войну и мир» — впрочем, как и у всех остальных. Классная пятнашек, невысокая, плотная и темноволосая дама с дивным именем Домна (до сих пор я была уверена, что домна — это такая промышленная печь для всяких металлических сплавов, но оказалось, что и имя тоже) указала на книжку многозначительно:
— Машенька, не будем расстраивать Розу Карловну. Прочтите заданные страницы, будьте так добры.
Как уж тут спорить.
Роза Карловна — это, я забыла сказать, литераторша.
Конечно, я начала читать. Сперва меня ужасно раздражали все эти французские диалоги и непонятные взаимоотношения, но я потихоньку втянулась. Интересно стало! В итоге я увлеклась, и прочитала не пятьдесят страниц, а сто двадцать. На ужин пошла, подзуживаемая желанием почитать ещё. И снова у меня это чувство появилось, что надо мне и то, и это, а вместо важных или интересных лично мне вещей я вынуждена заниматься какими-то глупостями. Надо с этими уроками что-то придумывать, а то местные «полезности» всё моё время съедают. Сегодня вот ни застёжку доделать не успела, ни к магическим записям ни вернулась, ни интересное про Бога ни перечитала.
Ещё меня немного нервировала перспектива обсуждать с батюшкой прочитанное. Сто процентов, он по-другому все эти истории воспринимает, чем я. Или не обсуждать вовсе, а предоставить ему возможность свою точку зрения разъяснить? Это, наверное, будет самым лучшим вариантом, а то ещё ляпну чего лишнего, я и так тут уже отметилась, где только можно и нельзя…
После ужина все вернулись в отделение и внезапно начали переодевать фартуки с чёрных на белые.
— А что происходит? — спросила я в пространство в полном недоумении.
— Завтра ж четырнадцатое, — ответила Маруся, словно это должно было всё объяснить.
— Вот сейчас совсем всё стало понятно, — кисло пробормотала я.
— Ой, прости! Четырнадцатое сентября — большой праздник. Крестовоздвижение.
— А сейчас зачем фартуки переодеваем?
— Так праздничная служба с вечера! Сейчас в большой храм пойдём.
Вот это зд о рово, конечно — придётся с рукой в кармане стоять или как? Застёжка-то на оправу не готова! Я полминутки попаниковала, а потом велела себе: спокойно, Маша! Колючки сквозь платок так и так торчат. А платок в руке вряд ли будут запрещать.
Все направились в гардеробную (или, как некоторые девчонки её называли, переодевалошную), а потом — по боковым застеклённым коридорчикам, но не на улицу, а вдоль здания. Привели эти галерейки в большую… Хотела сказать «оранжерею», но нет. И зимним садом это место тоже неподходяще было называть. Скорее, крытый павильон — обширный, со множеством дорожек и лавочек, с декоративными посадками каких-то пушистых хвойных кустиков. Были здесь и клумбы, выглядевшие повеселее, чем уличные — должно быть, за счёт некоторого тепличного эффекта.
— Это что такое? — удивилась я.
— Крытый двор, — сказала Маруся. — Тут гуляют, когда погода плохая.
В высоту павильон поднимался метров на пять и, судя по ощущениям, регулярно проветривался. А вот на противоположном его краю располагался вход в большой храм.
Фон внутри был удивительный. Очень… хотелось сказать: густой. Можно было экстренно подпитываться даже просто стоя у входного крыльца, а уж в сам о м храме!.. Я вошла, сжимая в руке платочек с оправой. И правильно сделала! Потому что внутри большого храма концентрация энергий была на порядок выше, чем в малом. А, может, и на два. Я почти не запомнила, что было — вроде бы, пели и кто-то отдельный читал. Иногда батюшка громко говорил что-то, и ему отвечал хор. Это всё было внешнее. А внутри… Я даже глаза закрыла, чтобы не сбиваться.
Чувство у меня было, словно мощнейший поток поднимает меня прямо в небо и не даёт упасть — и я парю, парю на крыльях этих энергий…
Когда наступила тишина, и вокруг задвигались люди, я не сразу спустилась оттуда.
— Машенька, как вы себя чувствуете? — спросил тревожный голос Агриппины.
— Чудесно, — честно ответила я.
— Дать вам платочек?
Платочек? Зачем? И тут я поняла, что лицо у меня мокрое от слёз. Не самая плохая, между прочим, реакция на чистую энергию. Бывает хуже. Кричат, в обмороки падают.
— Спасибо, у меня есть.
Я догадалась достать из кармана другой платок, а не вытираться риталидовыми колючками.
Маруся невозмутимо ждала меня на ступеньках крыльца. Мы дошли до спальни, и я спросила:
— Ты не обидишься, если я немножко одна посижу?
— Что ты! Я вижу, тебе сейчас нужно.
На самом деле, я хотела закончить с оправой. Сегодня пока стояли, я раза три её чуть не уронила, забывшись. Я задёрнула шторки, слегка (на всякий случай) прикрылась маскировочным фоном и достала свою «беду и выручку». Самопроизвольного восстановления, на которое я втайне надеялась, конечно же, не случилось. Да, патины стало поменьше, но основные структуры так и остались заметно повреждёнными. Так что — только вручную!
Час упорной работы позволил мне завершить начатое. Застёжка готова. Наконец-то! Теперь, по крайней мере, можно будет носить днём, на случай неожиданных всплесков. Спать в таких колючках я не рискну — всю шею ведь издерут.
ПРАЗДНИЧНОЕ
Оказалось, что в большие праздники гимназия живёт по расписанию воскресенья. С утра, до завтрака, все прихорошились и пошли в храм. Все воспитанницы нарядились в белые фартуки, повязали белые ленты, и это добавляло торжественности процессу.
Сегодня я заблаговременно надела свой накопитель и была избавлена от необходимости присматривать за выпадающим из руки платком. И хотя я внутренне была примерно готова к тому, что будет, всё равно стояла как в тумане. Помню, что было красиво, прямо как в детских воспоминаниях. С возвышенным пением, свечами и церковными облачениями. Почти в самом конце первое отделение пошло к золотым воротам, и батюшка начал что-то раздавать им крошечной ложечкой из большого золотого сосуда, похожего на кубок. У меня аж дух захватило: такое сияние оттуда исходило! Меня тоже потянуло, я даже качнулась в ту сторону, но Маруся удержала меня за руку, прошептала:
— Старшим причастие без исповеди нельзя.
Ах, сколько тут сложностей! Даже обидно. А с другой стороны — страшно, это ж как огонь проглотить. Хотя малявкам ничего не было, построились в своём уголке, глазами хлопают, хоть бы что.
Потом батюшка вышел и рассказывал про праздник. Я слушала предельно внимательно и пришла к выводу, что в некоторые области Земли без особо ёмких накопителей мне соваться опасно. Даже если с момента описываемых событий прошло шестнадцать столетий, вместивших определённое количество разветвлений реальности. Всё равно, если меня обычный рядовой храм переполняет, что будет там?
Тут мне в голову пришла любимая Баграром аналогия с сахаром в чае. Можно насыпать и размешать, и тогда чай станет равномерно сладким. Но кто будет делать это — «размешать»? Говорят, есть и такие миры, в которых дуют магические ветры, и уровень маны практически неизменен, куда бы ты ни пришёл, но я в подобных никогда не бывала. А в большинстве… Если в чашку чая всыпать три-четыре ложки сахара, что-то, конечно, растворится. И чай даже будет сладким. Но основная часть так и будет лежать горкой на дне. Вот там, где ходил Бог — и есть та самая горка.
Кто-то умный придумал растаскивать оттуда отдельные крупинки сахара — я почитала в детском «Законе Божьем» про всякие чудотворные вещи, про святых. Интересно, эти святые сопоставимы с магами-инквизиторами? Я покачала головой и тут же сама себе ответила: если только по потенциалу. Дядьку Гроя взять — какой же он святой? Его же словами говоря, он и рядом не валялся. А магов сильнее него я почти и не знаю…
— Пошли? — Маша слегка потянула меня за руку, и я поняла, что мы снова стоим в храме последние.
— Пошли. Что-то я задумалась.
В ЦЕЛЯХ ПРОСВЕЩЕНИЯ
После завтрака нас всех повезли в местную художественную галерею — нужно же было чем-то занять свободное от уроков время. А живопись — благородно и как бы с пользой. Мне в целом понравилось, если не считать зала, в котором была организована временная передвижная выставка «Современное американское искусство».
Элегантная дама-экскурсовод что-то рассказывала про позицию художников, которые объявляют, что таким образом декларируют свободу духа, незамутнённый детский взгляд на мир и что-то там ещё…
— А по-моему, — негромко сказала мне Маруся, — тут, как говорила наша экономка Роза Соломоновна, мы имеем: «Я не очень умею сказать, но хочу».
Я усмехнулась. Мда. Если в некоторых «шедеврах» присутствовала хотя бы энергетика ритма, пусть пожёванная и слегка напоминающая мусорку, то большинство так называемых полотен звучали откровенно вымученно.
— Вырожденцы, — громко брякнула Анечка, и я с ней согласилась. Лучше приличного слова для этакой мазни не придумаешь.
Экскурсоводша услышала наш диалог, но в дискуссию вступать не стала. Возможно, была втайне согласна с нами. Хотя, был ещё вариант, что просто сочла нас слишком малоразвитыми.
ЧЕГО В УЧЕБНИКАХ НЕ НАПИШУТ
Зато гуляли мы целых два часа, я вспомнила детство и с удовольствием шуршала опавшими на дорожку листьями. Потом вернулись в спальню, пристроились почитать, и тут я вспомнила, что давно хотела выяснить пару вопросов по поводу этой «Войны и мира». Чем дальше, тем больше у меня складывалось ощущение, что все (вот просто все без исключения), обсуждая взаимоотношения этих дворян, знают про них ещё что-то, о чём, вообще-то, Толстой напрямую не говорит.
— Марусь, я вот не пойму: почему, когда к старшей дочери Ростовых посватался Лунин, папаша-граф пришёл в такую ярость?
Выражение лица у Маруси сделалось такое, что сразу стало ясно: в двух словах не объяснишь. А ещё — она бы предпочла, чтоб объяснялся со мной кто-нибудь другой…
— Видишь ли, Ростовы всегда поддерживали правящий клан Романовых…
— Погоди, я вот сейчас не поняла — а разве не все поддерживают императорскую семью?
Нет, я, конечно, предполагала…
Маруся заложила книжку пальцем и села на кровати повыше:
— Сейчас — да. Во всяком случае, внешне. А вот в период описываемых событий Лунины активно поддерживали клан Пестелей и их идею аристократической диктатуры. Никто об этом вслух не говорил, но уверяю тебя, Ростов прекрасно знал, в каком тайном обществе состоит потенциальный жених, и против кого дружит коалиция молодых и «прогрессивных» аристократов. Поэтому сватовство, особенно на фоне финансового затруднения клана Ростовых, со всех сторон выглядело оскорблением.
Я смотрела на Марусю и в голове у меня шуршали бессвязные мысли. Главным образом о том, что в учебнике для общей школы об этом ничего сказано не было.
…