Чант негромко простонал в ответ.
В полусогнутом состоянии они спускались по лестнице минут сорок иод аккомпанемент хрустящих суставов и пляску теней на отсыревших стенах. Приходилось часто останавливаться, чтобы дать отдых уставшим ногам. Сара изнемогла. Она мечтала о том, чтобы можно было убежать обратно, вверх по лестнице. Воздух был затхлым, ей казалось, что она тут задохнется. Но вот наконец измученные спутники добрались до площадки перед обитой железом дверью. Дверь была закрыта на тяжелый ржавый засов.
- Дверь хранит то, что прячется за ней, - изрек Енох и, кряхтя, выпрямился. - Дерзнем ли мы открыть ее?
- У нас нет иного выбора, - сказала Сара. - Скорее всего эта дверь была поставлена здесь для того, чтобы у стран, граничащих с Внешней Тьмой, не было непосредственного доступа во Внутренние Покои.
Чант вынул из кобуры револьвер.
- Как бы то ни было, предосторожность не помешает. Будь добр, отодвинь засов, Енох.
Сара тоже взяла винтовку на изготовку, думая о том, верное ли выбрала оружие. Проход был таким узким... Начни они с Чантом стрельбу, в Еноха могла угодить шальная или отрикошетившая пуля. Сара решила целиться как можно правее, чтобы не попасть в Еноха.
Енох ухватился за засов, но сам сдвинуть его с места не сумел. Пришлось Чанту поставить на пол фонарь и помочь старику. Дюйм за дюймом они одолевали неподатливый засов, он отодвигался со стоном, эхом отдававшимся в туннеле за дверью. Сара крепко сжимала винтовку. Кровь стучала у нее в висках. Чант и Енох продолжали сражаться с вековой ржавчиной. Наконец, издав громкий визг, дверь повернулась на петлях.
Из дверного проема с писком и шелестом стремительно вылетели черные тени. Сара почти непроизвольно взвела курок, но не выстрелила, так как Чант стоял слишком близко. В следующее мгновение она догадалась, что это всего-навсего летучие мыши. Сара упала на колени и закрыла лицо ладонями. Стая летучих мышей, испуганно пища, метнулась вверх вдоль лестницы.
- Но как же они могли жить в такой глубине? - изумленно проговорил Чант, после того как летучие мыши скрылись из виду. Сара встала и выпрямилась.
- Хорошо, что я вовремя поняла, что это мыши, и не успела выстрелить. Но я до сих пор вся дрожу.
- Нервы у вас железные, - похвалил ее Енох. - Я бы точно выстрелил. Видимо, в туннеле есть шахта, через которую они могут влетать туда.
Чант поднял фонарь повыше, и из-за двери вылетела еще пара летучих мышей, заставив людей снова пригнуться. Фонарщик, не выпрямляясь, толкнул дверь и открыл ее нараспашку. За ней обнаружился квадратный, восемь на восемь футов, проем, уводящий во тьму. На несколько футов от двери пол был покрыт толстым слоем помета летучих мышей, но дальше было чисто.
- Глубинный Переход, - сказал Чант. Он переступил порог, сжимая в руке револьвер, и негромко добавил: - "Теперь прощайте. Дальний путь мне предстоит. Но почему терзают душу смутные сомненья? Воистину ли вижу я дорогу пред собой, или она - всего лишь наважденье?"
Сара последовала за Чантом, Енох вошел последним. С обратной стороны дверь не запиралась, но Часовщик крепко-накрепко затворил ее. Дверь при этом издала чудовищно громкий лязг.
- Если тут кто-то обитает, неужто они не услышат такого шума?
- Надеюсь, тут никого нет, - негромко отозвалась Сара. - Но похоже, здесь немного теплее. И на том спасибо.
Они пошли вперед, не отставая друг от друга ни на шаг. В свете фонаря, которым Чант освещал дорогу, плясали по полу, стенам и потолку их тени, искажаемые потеками слизи на камнях. Пол в туннеле был неровным. Он то шел на подъем, то, наоборот, на спуск. Впечатление было такое, словно путники шагают по холмам. То и дело под ногами попадались растресканные камни, а то и вывалившиеся из стен или выдавленные из пола. Казалось, в этом туннеле порой происходят землетрясения. Стучали по камню подошвы, и их стук отдавался многоголосым эхом. Стоило кому-то из спутников произнести хоть слово - и оно разлеталось по туннелю сотнями шепотов. Сара вдруг резко остановилась, Чант и Енох тоже.
- Послушайте, - негромко проговорила она, и эхо зловеще зашептало: "Послушайте, послушайте, послушайте".
Когда эхо стихло, Сара наконец поняла, что ей показалось таким необычным. Всю жизнь ее окружали звуки Эвенмера - и в переулках Иннмэн-Пика, и в коридорах Внутренних Покоев. Ни один дом не бывает совсем беззвучен: шипят газовые рожки, поскрипывают лестничные ступени, хлопают двери, но в Глубинном Переходе царила абсолютная тишина. Даже завывание зимней вьюги не могло проникнуть так глубоко под землю, под тонны почвы и камня. Они были здесь совсем одни.
- "Ни зелени листвы, ни света дня, что радовал бы очи, - произнес Чант. - Лишь только вечный сон в объятьях вечной ночи".
Енох кивнул и погладил плечо Сары. Затем все трое продолжили путь. К тому времени, когда решили остановиться на ночлег, ноги у всех ныли от ходьбы по неровному полу. Сара стянула ботинки, растерла пальцы ног и вздохнула. Путники расстелили на камнях походные одеяла и перекусили хлебом, сыром и курагой, сев в кружок около горящего фонаря. Компанию им составляли только собственные тени да камни. И все же в крошечном язычке пламени фонаря и совместной трапезе было что-то уютное, и Сара хоть ненадолго отдохнула душой после немилосердно трудного дня.
- Когда я был молод, - негромко проговорил Чант, - вскоре после того, как я окончил Лэнг-колледж, вспыхнула война между Вествингом и Муммут Кетровианом - та самая, которая теперь зовется Трехлетней Войной. В то время я служил военным врачом в Вествинге. Большая часть сражений происходила на самых нижних этажах Муммута. Там подземелья под подземельями, запутаннейшие лабиринты и туннели вроде этого. "Взор устремив к небесам, как бы ни были ясны они иль туманны, помни о битвах, что в воздухе и под землею кипят непрестанно". Госпиталь должен был расположиться неподалеку от линии фронта, и по нескольку дней мы проводили в кромешной тьме. Как-то раз на нас наткнулись враги. Они и сами не поняли, что это госпиталь, но подвергли нас жестокому обстрелу. До сих пор помню, как кричали тогда раненые. Через некоторое время медикам все же удалось объясниться с муммутскими офицерами, но те не могли остановить кровопролития. Солдаты обезумели от темноты и запаха крови. "Слышу и ныне предсмертные стоны, мольбы о пощаде".
- Поэтому ты и оставил медицину? - спросила Сара.
- Отчасти. Но во время того обстрела в госпитале находился сам тогдашний Хозяин Эвенмера - он был ранен в предыдущем бою. Мне удалось спрятать его от муммутцев, а задача была не из легких. С тех пор мы подружились, и когда умер Фонарщик, он предложил мне эту должность.
- Ты долгожитель, это я знаю, - сказала Сара, - но все-таки ты не так стар, как Енох. Трехлетняя Война была сто лет назад. Чант кивнул.
- В марте мне исполнится сто шестьдесят лет. Из всех слуг в Эвенмере только Часовщику даровано бессмертие, но дворецкие и Фонарщики, как правило, живут по нескольку сотен лет.
- А ты никогда не был женат?
- Во времена моей молодости была одна дама из Гаханджина, которая была мне очень дорога, но ей запретили выйти за меня, поскольку ее отец полагал, что я недостоин его дочери. Я не сдавался. Я был студентом-медиком, я был дерзок, самовлюблен, я клялся ей, что она мне дороже жизни, мне хотелось ради любви оторвать ее от ее семейства. Но она не была сильной женщиной, да и отец ее ни на какие уговоры не поддавался, а я все стоял на своем. Он дал слово, что проклянет и не пустит ее на порог своего дома, если мы поженимся. А я клялся и божился, что умру без нее. Кончилось все тем, что она повесилась на стропилах храма в Тотмэнском аббатстве.
Чант понурил голову, на его лицо легли глубокие тени.
- Я окончил колледж и получил диплом. Во время войны я лучше понял, как драгоценна, как священна жизнь, как может она оборваться в любое мгновение. Я видел несчастья за несчастьями и часто думал о том, чтобы самому уйти из жизни.
- Но не сделал этого, - негромко произнесла Сара.
- Нет. Бывают, миледи, такие времена, когда нужно либо обрести прощение Господа, либо уйти, исчезнуть во плоти или в духе.
На время я покинул Эвенмер и не жил здесь до тех пор, пока Хозяин не призвал меня и не попросил служить ему. Думаю, он догадывался о том, что со мной произошло, а я никак не мог понять, почему столь недостойному человеку было позволено служить Фонарщиком в Эвенмере. Но вскоре я обрел благодать Господню. Я стоял, преклонив колени, и молился под тем самым злосчастным стропилом в Тотмэнском аббатстве. В ту ночь я дал обет служить Богу, Высокому Дому и ближним своим. С того дня я так и живу.
- И тебе не бывало одиноко? - спросила Сара.
- Мы все одиноки, леди Андерсон. Я холостяк, но у меня много друзей в Доме, многие из них гораздо более одиноки, чем я, и я навещаю их во время обходов. И милость Божья не оставляет меня. Большего я не вправе просить.
- У тебя очень важная работа, - кивнула Сара.
- Да, но я не считаю ее наказанием. "О, яркая звезда! Когда бы стал я так же верен, как и ты!" Я бы жил дальше, занимаясь чем угодно, ибо важно все на свете. Порой мне кажется, что любое мое деяние, великое или малое, ведет меня, образно говоря, в Тотмэнское аббатство. Скорее всего так оно и будет.
Они молча завершили трапезу. Сара предложила:
- Давайте дежурить по очереди. Я могу подежурить первой.
- Мы с Чантом постоим в дозоре, - возразил Енох.
- Нет. Нас только трое, и будет нечестно, если вы станете меня баловать. Не спорьте со мной.
- Хорошо, - кивнул Чант. - Когда у вас такой взгляд, сразу ясно, что спорить бесполезно. Но боюсь, придется погасить фонарь, а не то у нас масла не хватит на весь путь.
Сара обвела взглядом подземелье.
- Будет темно хоть глаз выколи, но нам не стоит бояться. Никто не нападет на нас в этом безлюдном туннеле. Сна у меня - ни в одном глазу, поэтому я подежурю первой.
Она вскинула винтовку на плечо и решительно выпятила подбородок.
- Вы нас разбудите, если вам что-нибудь послышится?
- Да вы сами проснетесь. Стоит мне услышать какой-то звук помимо вашего дыхания, и я пальну из винтовки, - сказала Сара и погладила приклад. - Будет погромче будильника.
Фонарь погас. Сгустился мрак, сжал путников, словно огромная рука в черной перчатке. Сара сидела и отчаянно вглядывалась в темноту, напоминая себе о том, что светлее не будет. Она поднесла к глазам руку, вспомнив, что так проверяют, привыкли ли глаза к темноте, и конечно же, руки не разглядела. Ей стало не по себе. "Я словно цепной пес ночью во дворе, думала она, - у которого единственное оружие - нос и уши". Она с силой втянула воздух тонкими ноздрями. "Пахнет камнями. Придется обойтись ушами. Попробую-ка я их навострить..." В тишине дыхание спутников звучало, как шум завода с паровыми двигателями. Даже собственное дыхание стало казаться Саре оглушительно громким. Она принялась представлять себе, как наполняются воздухом ее легкие, как они затем выбрасывают отработанный воздух, и процесс этот показался ей странным и негармоничным. Вскоре на нее навалилась дремота: бодрствовать в темноте очень трудно. Все казалось таким нереальным... Сара расправила плечи и попробовала читать про себя стихи, но мысли ее разбегались, и она думала о Картере, о Внутренних Покоях, о Комнате с Азалиями, которую она мечтала обустроить по-новому, об отце и о Лизбет. Она вспомнила о том, как видела Лизбет в последний раз, вспомнила и тот день, когда Лизбет играла со щенком на веранде, а они с Картером беседовали. Сара думала о том, не мог ли Картер уже разыскать Лизбет... ведь если бы он разыскал ее, он бы написал об этом в своей записке... Словом, ею владели именно те страхи и те надежды, с которыми любящие думают о тех, кого любят, тогда, когда подспорьем для раздумий служит одно лишь воображение.