- Вы правы, - согласился Александр, - хотя тут совсем другой случай. Я не вдавался в подробности, но он - уроженец Кислоярского царства. Начитавшись книжек заморских философов, он стал проповедовать мысли, отличные от принятых в Царь-Городе представлений о сущности христианства вообще и православия в частности. И тем самым настолько, как вы выражаетесь, "достал" царь-городских церковников, что те чуть было не отправили его на костер.
- Неужели царь Дормидонт допустил бы такое изуверство?
- Брат Дормидонт по своей доброте и незлобивости решил как бы опередить церковников и сослал его в один из монастырей на покаяние. Ему бы сидеть там тихо, а он бежал из обители, вернулся в столицу и продолжал свои еретические выходки пуще прежнего. Как-то раз даже встал на четвереньки перед входом в храм Ампилия Блаженного и, изображая собаку, лаял на прихожан и хватал служителей церкви за рясы. Уж не знаю, что он хотел этим сказать, но после того случая его схватили и бросили в темницу на две седмицы и еще один день. Тогда уж он понял, что житья в Царь-Городе ему не будет, и бежал сюда. Ну, я ему предоставил кров и скромное пропитание, но с условием, чтобы никаких выходок. И он эти условия соблюдал, только порой очень уж вином злоупотреблял, да тут уж чего поделаешь... Я даже подумал, что в его гибели повинны царь-городские церковники, но теперь видно, что тут все иначе.
- A не значит ли это, что и другие поэты... - начала было Надя, но Александр быстро приложил к устам палец с перстнем - и Чаликова поняла, что дальнейшие разговоры на данную тему совершенно излишни. По крайней мере, до следующего несчастного случая.
Выйдя из королевских покоев, Надя услышала какой-то шум, доносящийся с улицы через неплотно закрытое окно. Со свойственным ее профессии любопытством она немедленно ринулась к окну, выходящему во двор замка и, распахнув его, распласталась на широком подоконнике, рискуя вывалиться наружу. И пожалела, что при ней нет фотоаппарата. А зрелище того стоило: в ворота замка строем входил отряд королевской гвардии в полном составе - то есть все четыре солдата и их командир с лихо закрученными усами. Последний торжественно нес на бархатной подушке кота Уильяма. Вид у Уильяма был весьма потрепанный, но довольный - видимо, его похождения увенчались успехом: сердца сельских кошек были покорены, а местные коты посрамлены.
***
Петрович шел по полевой дороге, радостно вжикая один о другой двумя кухонными ножами - всем, что у него осталось с тех времен, когда он был Соловьем-разбойником, Атаманом отчаянных головорезов и грозой царь-городских лесов.
Это был первый раз, когда Петровича освободили от работ на княжеской конюшне и выпустили за пределы кремля. Конечно, не просто так прогуляться, а раздобыть с десяток девок помоложе да покрасивше для отсылки Багдадскому султану Аль-Гуссейну.
Несколько позади плелись Глухарева с Каширским. Они совершенно не разделяли восторга Атамана и даже более того, видели в этом явную немилость князя.
- Эх, сейчас будем грабить и убивать! - мечтательно вздохнул Петрович, завидев идущих ему навстречу двух молодых женщин. Одна, довольно полная, в цветастом сарафане, тащила коромысло с двумя ведрами, а вторая, высокая и тощая, несла в одной руке корзину, а другой придерживала острую косу, лежащую на плече.
- Сейчас, сейчас, - сладострастно повторил Петрович и ускорил шаг навстречу своим жертвам. Анна Сергеевна лишь хмыкнула - мол вот уж плевое дело. А Каширский в угоду ей глупо хихикнул:
- Пару внушений, и они наши.
Соловей ничего этого не слышал, потому что был полностью поглощен предвкушением грабежа. И его совершенно не волновало, что эта операция идет несколько вразрез с его убеждениями защитника всех угнетенных и униженных, а также врага всех богатеев, пьющих (в данном случае - почти буквально) кровушку бедного трудового люда. Как истинный художник, Петрович творил очередной шедевр. И в порыве вдохновения он заверещал фальцетом:
- Всех зарежу! Всем кровь пущу! - И, чуть сбавив обороты, уточнил: - Кто будет рыпаться.
Бабы остолбенели от такого лихого наскока и "не рыпались".
- А теперь вы пойдете со мной, - зловеще поигрывая кухонными ножами, продолжал Петрович. - И без глупостей!
Совершенно очумев от такой наглости, бабы стояли, разинув рты и не двигаясь с места.
- А может, установочку дать? - шепотом спросил у Анны Сергеевны Каширский.
- Не надо, - отрезала та. Ей явно начинали нравиться лихие "наезды" Петровича. Плешивый и плюгавый в обыденной жизни, Соловей сейчас казался почти орлом. Или даже коршуном, упавшим с небес на глупых куриц.
- А потом я вас отправлю в гарем к моему приятелю султану, - продолжал вещать Соловей, явно войдя в раж.
Но тут одна из баб, та, что с косой и корзинкой, вдруг спросила:
- Куды?
Своим глупым вопросом она явно сбила Петровича с мысли, и он, запнувшись, остановился на полуслове и, мучительно напрягая мозги, пытался понять, что она имела в виду. Анна Сергеевна решила прийти ему на помощь.
- К султану, дура. В гарем, - строго сказала она и уже от себя добавила: - Вас там будут насиловать злые евнухи.
А вот этого явно говорить не надо было. Потому как бабы резко посуровели лицами, а Каширский покачал головой.
- Ах, Анна Сергевна, Анна Сергевна, - пробормотал он, - похоже, вы весь налет испортили. Надо было установочку дать...
- А иди ты знаешь куда, - взвилась Глухарева. - Гренделя надо было лучше своими установками потчевать. Тогда бы мы не оказались здесь, в компании плешивого душегуба и этих деревенских дурех.
- Да что вы понимаете! - возмутился Каширский. - Вы сами-то...
Петрович, видя, что все начинает идти наперекосяк, попытался выправить положение.
- Всем стоять! - взвизгнул он. - Не то горло перережу!
Но было уже поздно - как говорят в таких случаях, "ситуация вышла из под контроля". Бабы грозно двинулись на него. Что было дальше, Грозный Атаман так и не понял - он весь мокрый бежал по раскисшему осеннему полю и пытался стащить с головы ведро. Когда это наконец ему удалось, то он увидел, что далеко впереди вприпрыжку несутся Глухарева с Каширским. Петрович обернулся на бегу, и душа его с грохотом рухнула в пятки - следом за ним бежала высокая девица и размахивала косой.
- Я те покажу насильничать! - кричала она. - Я те щас срам-то отрежу, шоб не повадно было!..
"Все, пришла моя смертушка", - промелькнуло в голове Петровича, и он припустил во всю мочь. Так на одном дыхании он влетел в ворота замка, где с лету напоролся на борона Альберта.
- Эй, Соловей, что случилось? - спросил тот, удерживая конвульсивно дергающегося душегуба за шиворот. - Анна Сергеевна тут с Каширским пронеслись как угорелые. Может, ты мне в конце концов объяснишь, что все это значит?
- Там... Бабы... - задыхаясь, проговорил Петрович.
- Вообще-то они должны были бы быть здесь, а не там.
- Бегут... Сюда... - выдохнул Соловей.
- Это хорошо, - повеселел Альберт. - И чем это ты их приманил, плешивый гуляка?
- Они... Меня... Убить хотят! - выкрикнул Петрович.
- Что-то я не... - насупился Альберт.
- Спасите меня, - взвыл Грозный Атаман. - Порешат ведь не за грош!
- Да ты совсем очумел, - уже разозлился барон. - Хватит тут дурака валять - ступай и приведи девок!
- Не губите, - взмолился Петрович, - лучше на конюшню дерьмо выгребать!
И тут их препирательства прервал стражник, который стоял у ворот:
- Господин барон, там за воротами целая толпа баб...
- А-а-а! - закричал в ужасе Соловей и попытался бежать, но цепкие пальцы Альберта продолжали удерживать его за воротник. - Это за мной! Господин барон, не выдавайте меня им! Лучше повесьте на кремлевской стене! Но только не снаружи...
- Чего им надо? - не обращая внимания на стенания Петровича, спросил Альберт.
- Хотят, чтобы их отправили в гарем к султану. - ответил стражник.
Альберт удовлетворенно хмыкнул и отпустил кафтан Петровича. Душегуб и лиходей, гроза царь-городских лесов упал на холодные камни двора, как мешок с овсом.