- Так уж было. Все говорят.
- Может, этот щит волшебный? - настаивал Гарион.
- Кто знает! Вполне возможно, хотя я никогда не слышал, чтобы кто-то упоминал об этом. Знаю только, что, когда Бренд открыл щит, Кол-Торак уронил свой, и Бренд вонзил меч прямо в глаз Кол-Торака, - так мне говорили.
Гарион упрямо затряс головой.
- Не понимаю, - протянул он. - Почему какой-то щит так напугал Кол-Торака?
- Не могу сказать Не слыхал никакого объяснения этому, - пояснил Крэлто.
Несмотря на то что Гарион не был удовлетворен рассказом, он сразу же согласился на предложение Рандорига вновь воссоздать все детали поединка. Следующие два дня прошли в непрерывном сражении. Устав тыкать в приятеля палкой, заменяющей меч, Гарион решил, что для пущего правдоподобия им необходимо вооружение. Два чайника и большие крышки с горшков таинственным образом исчезли с кухни тети Пол; Гарион и Рандориг обрели теперь шлемы и щиты. Теперь можно было воевать.
Все шло просто превосходно, пока Рандориг, который был выше, старше и сильнее, не нанес довольно увесистый удар по голове Гариона своим деревянным мечом. Край чайника врезался в бровь Гариона; потекла кровь. В ушах мальчика стоял непрерывный звон, яростное возбуждение кипело в жилах. Он медленно поднялся.
Впоследствии Гарион так и не смог ясно припомнить, что произошло, - воздух разрезали только отрывистые проклятия, которыми он осыпал Кол-Торака; с губ сыпались слова, никогда не слыханные ранее, смысла которых не понимал ни сам мальчик, ни его "противник". Знакомое, слегка глуповатое лицо Рандорига неожиданно приобрело совсем другие черты, превратившись в чудовищно уродливую маску.
И Гарион, охваченный яростью, вновь и вновь бросался на врага, сжигая его горящим в сердце огнем. Но внезапно все кончилось. Бедняга Рандориг лежал у его ног, избитый до полусмерти, не в силах сопротивляться безжалостному нападению. Гарион ужаснулся тому, что совершил, но одновременно, как ни странно, испытал легкое пьянящее чувство победителя, торжествующего над злом.
Позже на кухне, где обычно лечились все раны и болезни, тетя Пол перевязала раны молча, почти без замечаний. Рандориг, по всей видимости, довольно легко отделался, хотя лицо распухло и стало лиловым от синяков, а глаза почему-то разбегались в разные стороны. Холодные компрессы и питье тети Пол быстро вернули его в прежнее состояние. Однако рана на лбу Гариона потребовала более серьезного лечения. Тетя попросила Дерника держать мальчика, а сама взяла иглу с ниткой и хладнокровно зашила порез, будто это разорванный рукав, совершенно не обращая внимания на вопли пациента. Казалось, она гораздо сильнее расстраивается из-за прохудившихся чайников и побитых крышек, чем из-за ран, полученных мальчиками на поле битвы.
Когда все было кончено, у Гариона разболелась голова, и пришлось отнести его в постель
- По крайней мере я побил Кол-Торака, - сонно объявил он тете Пол.
Та резко вскинула голову.
- Откуда ты знаешь о Тораке? - сурою спросила она.
- О Кол-Тораке, тетя Пол, - терпеливо пояснил Гарион.
- Отвечай!
- Работники, Крэлто и остальные, рассказывали о Бренде, и Во Мимбре, и Кол-Тораке. Мы с Рандоригом разыгрывали битву. Я был Брендом, а он Кол-Тораком. Только мне не пришлось открывать свой щит, потому что Рандоригу сразу удалось стукнуть меня по голове.
- А теперь выслушай меня, Гарион, - сказала тетя Пол, - и хорошенько запомни. Никогда не смей больше произносить имя Торака.
- Его зовут Кол-Торак, тетя Пол, - поправил Гарион, - а не просто Торак.
И тут она ударила его - то, чего никогда не делала раньше. Пощечина ошеломила мальчика гораздо больше, чем боль, хотя удар оказался не слишком силен.
- Ты никогда больше не произнесешь имя Торака. Никогда! - повторила она Это очень важно, Гарион. Твоя жизнь зависит от молчания. Обещай мне.
- Зачем так злиться? - оскорбленно начал он.
- Обещай!
- Хорошо, обещаю. Это была всего-навсего игра.
- Очень глупая игра Ты чуть не убил Рандорига.
- А он меня? - запротестовал Гарион.
- Тебе опасность не грозила А теперь спи.
Голова мальчика стала легкой, во рту все еще оставался вкус странного горького зелья, принесенного тетей Пол, но сон был тревожным, наполненным кошмарами, и Гариону казалось, что он слышит глубокий грудной голос тети:
- Гарион, мой Гарион, ты еще так молод...
А позже, пробуждаясь от глубокого забытья, как рыба, поднимающаяся к серебряной поверхности вод, он вроде бы снова услыхал ее зов:
- Отец! Ты нужен мне...
И вновь темные глубины тяжелого сна, где царила темная фигура человека на черной лошади, наблюдавшего за каждым его движением с холодной враждебностью и еще каким-то выражением, отдаленно напоминавшим страх; а за этим мрачным всадником, всегда незримо присутствующим рядом, хотя Гарион никогда не понимал этого раньше и не признался тете Пол даже сейчас, маячило изуродованное омерзительное лицо, которое он мельком видел или представил во время драки с Рандоригом, похожее на отвратительный плод невиданного дерева зла.
Глава 2
Безмятежное спокойствие детства Гариона было вновь прервано появлением у ворот фермы Фолдора странствующего сказочника, оборванного старика, не имевшего, казалось, даже имени. На коленях штанов красовались заплаты, носки у башмаков отсутствовали. Шерстяная туника с длинными рукавами подвязывалась на поясе обрывком веревки - подобные одеяния не носили в этой части Сендарии, но, по мнению Гариона, оно очень подходило к свободно свисающему капюшону, закрывавшему плечи, а пятна, напоминавшие о былых трапезах, ничуть не портили общую картину. Только широкий плащ казался довольно новым. Черты лица были мужественные, чуть угловатые, но ничто не выдавало происхождения странника
Старик совсем не походил ни на аренда, ни на чирека, Олгара или драснийца, райвена, толнедрийца.. и скорее всего был отпрыском какой-то давно забытой расы. Глаза, синие, глубоко посаженные, сверкающие весельем, оставались вечно молодыми, наполненными озорством.
Сказочника, время от времени появлявшегося на ферме Фолдора, всегда радушно встречали. По правде говоря, он был бездомным бродягой, зарабатывающим на жизнь рассказами историй, волшебных, веселых и грустных. Не всегда они оказывались новыми, но было некое завораживающее очарование в манере его рассказа. Голос старика мог подниматься до громовых раскатов или звучать нежно, подобно летнему ветерку. Старик мог подражать разным людям, свистеть как птичка, так что даже эти крохотные создания слетались на этот щебет, а когда выл по-волчьи, мурашки пробегали по коже слушателей, а в сердцах воцарялся гнетущий холод, как будто наступила ледяная драснийская зима.
Он мог имитировать стук дождевых капель и шум ветра и даже - о чудо из чудес! - шорох падающих снежинок. Истории его были полны звуков, оживляющих монотонность пересказа, и получалось так, будто слова обретают плоть, запах, странное ощущение охватывало слушателей: они как бы присутствовали в том времени и месте, о которых шла речь.
И все это великолепие сказочник не скупясь отдавал в обмен на ужин, несколько кружек эля и теплую постель на сеновале. Он бродил по миру свободный, словно ветер или птицы, которых он изображал.
И всегда между сказочником и тетей Пол будто пробегал огонек узнавания, хотя она встречала его приход с мрачным смирением, явно подозревая, что, пока этот бродяга шатается здесь, сокровища ее кухни не могут быть в безопасности. Как только появлялся старик, караваи хлеба и пироги начинали необъяснимо исчезать, а острый нож, который тот всегда держал при себе, мог в мгновение ока лишить хорошо поджаренного гуся обеих ножек и в придачу грудки, стоило только поварихе отвернуться. Тетка дала ему прозвище Старый Волк, и появление сказочника у ворот фермы вновь знаменовало начало тянущегося годами соперничества. Сказочник немилосердно льстил ей, даже когда готовился что-нибудь утащить. Когда старику предлагали печенье или свежеиспеченный хлеб, он вежливо отказывался, но успевал стянуть чуть не полтарелки, прежде чем ее отодвигали, а пивной и винный погреба, казалось, тут же переходили в его владение, и хотя тетя Пол старалась не спускать глаз с воришки, все кончалось ничем - тот был поистине неистощим на уловки.
И, к величайшему прискорбию, среди наиболее ревностных учеников старика был Гарион. Иногда, доведенная до истерики необходимостью наблюдать сразу как за старым мошенником, так и за подрастающим, тетя Пол вооружалась метлой и выгоняла обоих из кухни, не жалея ни ударов, ни едких слов. А старый болтун, смеясь, удирал вместе с мальчиком в укромное место, где они наслаждались плодами своих набегов, и сказочник, поминутно прикладываясь к фляжке с украденным вином или пивом, рассказывал прилежному слушателю истории из далекого прошлого.
Самые лучшие сказки, однако, он оставлял для обеденного зала. После ужина, когда посуда была уже убрана, старик обычно поднимался со своего места и уносил слушателей в мир волшебного очарования.
- Расскажи нам о начале всего, старый мой друг, - попросил однажды благочестивый Фолдор, - и о богах тоже.
- О начале и о богах? - задумался сказочник. - Достойный предмет для беседы, Фолдор, да только очень уж сухой и скучный.
- Я заметила, что ты всегда находишь подобные темы сухими и скучными, Старый Волк, - усмехнулась тетя Пол, подходя к бочонку, чтобы нацедить для старика кружку пенистого пива.
Тот с торжественным поклоном принял дар.
- Одна из неприятных сторон моей профессии, мистрис Пол, - пояснил он, поднося к губам кружку.
Сделав несколько глотков, сказочник на минуту задумался, повесив голову, потом взглянул, как показалось Гариону, прямо ему в душу. И затем старик сделал нечто странное, чего никогда не совершал прежде, рассказывая истории в обеденном зале Фолдора.
Закутавшись в плащ, он величественно выпрямился.