Чтобы конкретно почувствовать ситуацию многих физик, начнем издалека.
Нетрудно уловить, например, ситуацию многих биологий. Можно полагать, что в несколько иных условиях в итоге первого миллиарда лет эволюции на Земле мог бы закрепиться иной генетический код. Планета, где жизнь развивается на той же белково-нуклеиновой основе, но с несколько иным кодом, дала бы нам пример другой биологии. Известную классификацию живых существ пришлось бы, конечно, сильно расширить, однако у нее нашелся бы общий корень — на уровне протобионтов с еще не сформированным генетическим аппаратом. Единой основой служила бы при этом биохимическая структура общий набор молекулярных блоков. Видимо, развитые формы жизни с иным кодом были бы экологически несовместимы с земными формами.
Можно представить себе и принципиально иной вариант биохимического реактора, где в основу жизни заложены иные молекулярные блоки. Наглядный пример на эту тему строится путем замены двухвалентного иона кислорода аминовой группой NH. Это сразу меняет вид обоих пиримидиновых оснований ДНК — цитозина и тимина. Соответственно, подставив вместо одновалентного гидроксила ОН амин NH2, получим качественно новый аналог пуринового основания — гуанина. Незатронутым остается только второе пуриновое основание ДНК — аденин. Такие же замены ведут к новой структуре белков группа СООН в аминокислотах переходит в группу CNHNH2. Таким образом выстраиваются сколь угодно сложные бескислородные «белково-нуклеиновые» комплексы. Не видно причин, по которым на аминовой основе не могли бы возникнуть весьма сложные формы жизни[187]. Другой очевидный вариант фтористый аналог белково-нуклеиновых комплексов, где фтор замещает кислород, а плавиковая кислота (HF) — обычную воду. Оценить характер сложных организмов, возникших на аминовой или фтористой основе, очень трудно, ясно только, что такие существа в биологическом отношении были бы полностью изолированы от нас, хотя возможности информационного Контакта оставались бы достаточно широкими. Учет многих биохимий заметно увеличивает шансы встретить жизнь и разум во Вселенной, хотя речь идет об уже довольно далеких от нас эволюционных ветвях. Классификация организмов теперь не могла бы вестись чисто биологическим путем, однако важно, что для них существует единая химическая основа на атомно-молекулярном уровне.
Поверить в то, что известные нам законы строения химических соединений могут привести к очень далеким по свойствам биологическим системам, не так уж трудно. Тем более развесистая эволюционная крона должна получаться на уровне, скажем, технологически развитых социальных структур. Во всем этом нет ничего слишком необычного. Земные образцы метаболизма и репродукции живых организмов не обязательно наилучшие и тем более единственно возможные во Вселенной. Соответственно с их относительностью мы можем допускать и совершенно нереализуемые в земных условиях пути социализации. Кое-что в этом смысле выдвинуто фантастами — мы имеем в виду, прежде всего, лемовский Солярис и хойловское Черное облако как примеры социальных структур с практически неиндивидуализированными элементами[188]. Естественно допустить, что далекие ветви социализации связаны с совершенно иными типами передачи небиологической наследственной информации, то есть их система обучения и науки может резко отличаться от известной нам, совершенно иной характер может носить и их технологическая активность.
Интересные перспективы открываются при обсуждении искусственных систем типа компьютеров. С одной стороны, они открывают особую эволюционную ветвь организмов, где запись и переработка информации осуществляется на уровне технических микроэлементов. С другой — главное стремление создателей компьютеров заключается в перезаписи информации на молекулярный уровень, что по современным представлениям выглядит самым компактным и выгодным способом содержания информационных массивов. Молекулярные структуры, которые лягут в основу будущих разумных машин, могут заметно отличаться от известных белково-нуклеиновых комплексов и порождать новую биохимическую (киберхимическую?) линию эволюции.
Короче говоря, широчайший спектр возможностей эволюции, начиная с биохимического уровня и выше, — явление вполне допустимое и, вероятно, во многом доступное обсуждению.
Но попробуем отступить немного назад и поискать более ранние разветвления общей эволюции. Биохимические, биологические и социокультурные разбежки в конечном итоге можно рассматривать как обширную крону на едином химическом стволе. Едином ли? Не могли ли физические условия в отдельных областях Вселенной привести к устойчивой репродукции совсем иных атомно-молекулярных структур?
Очевидно, речь идет об условиях, изменяющих параметры и, возможно, состав атомов и молекул. Такого типа условия известны и в какой-то степени изучены.
При определенных температурных режимах и высоком давлении можно ожидать появления необычных молекулярных структур — в недрах планет или на поверхности черных карликов. Было бы интересно выяснить, допустима ли в этих случаях какая-то полимеризация и длительное существование более или менее сложных квазиорганических соединений, иными словами — исходные условия для зарождения жизни. Другая любопытная ситуация — соединения атомов, деформированных сильными внешними полями.
Наконец, можно рассматривать атомы, где роль некоторых орбитальных частиц играют не электроны, а мюон,? — лептон и даже адроны. Мюонные атомы изучены неплохо. Поскольку масса мюона в 200 раз больше массы электрона, размеры такого атома во столько же раз меньше, а объем уменьшается уже в 8 млн. раз. Еще большие изменения имеют место при орбитировании? — или К-мезонов. Мезоатомная химия требует особых условий наблюдения — мюон живет около 2.10-6 секунды, а? — мезон, который ко всему прочему способен сильно взаимодействовать с ядром, — всего 2,6.10-8 с. Это большие времена лишь по ядерным масштабам (то есть в единицах 10–23 с). Однако можно вообразить ситуацию с относительным изобилием, скажем, мюонов, когда мезоатомные структуры постоянно возобновляются и это оказывает существенное влияние на ход химических реакций — создаются необычные каталитические условия. Еще один вариант — атомы с необычными ядрами, включающими, например, гипероны или переходящими в сверхплотное состояние. В вакууме гипероны распадаются довольно быстро, но на поверхности нейтронных звезд, где гравитационный потенциал может достигать огромных величин (до?~0,1 с2), некоторые каналы распадов должны запираться и гиперядра станут стабильными. Вообще поверхности нейтронных звезд, в соответствии с довольно давними гипотезами Коккони, Моррисона и Дайсона, подозрительны с точки зрения особой химии, которая может там разыгрываться.
Речь идет о гипотезе так называемой «ядерной жизни». В соответствии с ней, на поверхности нейтронных звезд могут возникать сложные ядерные структуры молекулярного типа, что и позволяет говорить о кодировании информации по аналогии с обычным атомно-молекулярным уровнем. Сами ядерные молекулы простейшего типа были открыты еще в 1960 г. в экспериментах Чок-Риверской Лаборатории (США) при изучении столкновений ядер углерода. Наряду со слиянием двух ядер углерода в ядро марганца (12С6 + 12С6 > 24Mg12) возникали своеобразные слабо связанные двууглеродные состояния гантелевидной формы. По обычным меркам ядерные молекулы крайне неустойчивы — их время жизни порядка 10–21 с, но оно весьма велико в масштабе характерного времени ядерных реакций (10–23 с), и с этой точки зрения вполне можно говорить о существовании особых объектов, чья структура сложнее отдельных ядер. Сейчас ведется активное исследование различных ядерных молекул на новых ускорителях тяжелых ионов, но, разумеется, делать выводы о появлении особой ветви жизни пока рано. Тут лишь начинается прорыв в область химии на ядерном уровне, и получены лишь примитивнейшие соединения. Пока не обнаружено чего-либо, напоминающего эффект полимеризации, так что до прямой проверки гипотезы очень далеко. Однако понятно, что в условиях мощной энергетики пульсаров при обилии ядерного вещества могут возникать и эффекты, пока недоступные нашему эксперименту. Остается только мечтать о тех временах, когда мы сумеем (в духе экспериментов Юри-Миллера для условий древнейшей Земли) смоделировать соответствующую обстановку для пульсаров…
Надо понимать, что, вступая в очерченную несколькими штрихами область иных химий, мы попадаем на значительно более зыбкую почву, чем это было в ситуации со многими биологиями. Уровень четкости аналогий здесь резко падает, и, заводя, скажем, речь о каких-то живых и разумных существах, развившихся в подобных условиях, мы, не имеющие ясного представления даже о любителях принимать аммиачные ванны, рискуем удариться в не омраченную научными доводами фантастику. Но такова судьба всех очень далеких экстраполяций.
Иные химии, основанные на необычных атомах, могут оказаться и пустым номером, не порождая достаточно гибких структур. Однако если они и дают что-то, соответствующее самым широким представлениям о жизни и разуме, возникают очень серьезные проблемы нашей, так сказать, относительной коммуникабельности.
Мы знаем, что Контакт можно осуществить, имея какую-то общую зону практической деятельности. На простейших пересечениях практики (пища, ее добыча, орудия охоты и труда, жилища) строились первичные контакты народов Земли. И этот фрагмент географической модели Контакта обнадеживает в том плане, что достаточно близкие нам по практике инопланетяне будут поняты и поймут нас. Уже гипотеза разных биологий порождает немалые трудности — зоны пересекающейся практики могут оказаться весьма ограниченными, и взаимопонимание сильно затруднится. Что же говорить тогда об эволюционных ветвях разных химий? Здесь, пожалуй, теряется даже надежда на какую-то схожесть технологических систем, то есть непонятен сам характер их способов преобразования окружающей среды — эта среда очень уж отличается от всего известного в окрестностях Земли. Что может означать, например, искусственная фаза в жизни нейтронной звезды или черного карлика, до каких тонкостей мы должны довести теорию их строения, чтобы выяснить природу такой фазы? Видимо, немалое еще время эти вопросы будут непосредственно волновать одних фантастов…
Заскочив достаточно далеко, попробуем донести полную чашу своего любопытства до какого-то совсем уж непроницаемого барьера. Разные химии все-таки имеют единое физическое объяснение. Обратимся к, казалось бы, монолитному стволу ранней эволюции Вселенной, когда плотность вещества и температура вообще не позволяют говорить об атомных структурах, состоящих из обычных элементарных частиц. По довременным представлениям, где-то через 10-6–10-5 с после Первовзрыва кварки, разбегаясь на слишком большие средние расстояния, неизбежно конденсируются в адроны — самые ранние структурные объекты.
В свою очередь, мы отнюдь не уверены, что кварки, лептоны и фотон истинно элементарны, а не синтезируются из чего-то более элементарного при t~10–21 с или в иную эпоху. И, разумеется, не известно, единственные ли это ветви эволюции недоступного пока субэлементарного уровня? В любом случае они синтезируются (в неком очень общем смысле) не ранее t~10–43 с, поскольку заведомо нет смысла рассуждать об элементарных частицах внутри планковской области. Собственно, не ранее того же момента синтезируется (в не менее общем смысле) и само пространство-время, то есть включаются эволюционные часы нашей Вселенной. И здесь, на самой кромке доступной нашему воображению физики, вспыхивает вопрос: а является ли планковский синтез единственным исходным стволом эволюции или следует сразу же рассматривать иные ответвления, где начальные пути синтеза материи и пространства-времени совершенно не похожи на тот, который приводит к наблюдаемому нами миру? По сути, мы вышли на вопрос об уникальности Вселенной. Допустить множественность путей эволюции уже на уровне планковского синтеза — это и значит рассматривать множество вселенных, реализуемых отличными наборами элементарных частиц и пространства-времени, то есть ввести разные физики.
Вот такая картина получается при попытке распространить идеи ветвящейся эволюции вплоть до границ научного воображения. Вместо «древа эволюции», с могучим физико-химическим стволом и обширной биосоциальной кроной, мы получили любопытный «эволюционный кустарник». Возможности подробного его анализа — дело далекого будущего, и он допустим как гипотеза очень дальнего прицела независимо от того, будем ли мы предполагать, что самые нижние ветви способны генерировать что-то типа жизни и разума, не выходя на привычный нам биологический уровень (с нормальными атомно-молекулярными структурами).
Не так уж трудно предвидеть, что земная наука, как следует разогнавшись в исследованиях молекулярного конструирования, когда-нибудь прорвется к иным биологиям и даже осуществит полимеризацию, а быть может, и более сложный синтез в иных химиях. Можно даже указать один из важнейших практических стимулов для такой деятельности — необходимость перекодировки земной биологии на уровень более компактных (или удобных в ином смысле) молекулярных структур. Очень вероятно, что в свое время нам потребуется не только трансформировать себя в новый вид, но и переделать всю биохимическую основу жизни. Не исключено, что впоследствии нас перестанут устраивать атомно-молекулярные параметры, естественные в условиях Земли, и будут сформированы особые условия (внешние поля, состав элементарных частиц) для перекодировки жизни в структуры иной химии.
Но пока практически невозможно представить цивилизацию (скажем, IV типа, пользуясь схемой Кардашова), умеющую творить искусственный планковский синтез и строить какие-то обширные участки Вселенной (или фактически иные вселенные), где действуют правила иной физики. С современной точки зрения это выглядело бы как игра с фундаментальными законами природы (искусственная регулировка эволюционных часов на всех уровнях), и фактический масштаб воображаемой космологически активной цивилизации был бы еще очень долго недоступен нашим экспериментальным средствам[189].
Теперь попытаемся разобраться с удивлением, которое вполне могло возникнуть по несколько формальным, но вполне уважительным причинам. В самом деле, что же получается — опираясь на научные данные, выдвигается прогноз о некоем более высоком уровне мышления, превосходящем научный. Да может ли быть на этом свете что-либо более точное и разумное, чем наука?
Сразу же стоит сказать, что никакого парадокса в ситуации нет, более того, она довольно проста. Чтобы проследить это, обратимся к конкретной оценке роли науки.
С детства многие из нас, обладая, по сути, еще несколько магическим видением мира, впитывают истину, согласно которой наука представляет собой что-то вроде универсального ключа ко всем тайнам природы. Красивый образ отливается в хрустальную мечту об идеальном устройстве мира, где все бы решалось на основании безукоризненных научных построений. Но реальная жизнь, в общем-то, далека от этой мечты, и вряд ли что-нибудь слишком сильно убеждает в близком ее осуществлении. Мы отчетливо видим, что, вооружаясь наукой, люди постигают действительно прекрасные вещи и нередко приносят огромную пользу всему человечеству, но и уровень ошибок и опасностей неизмеримо увеличивается — порой до планетарных масштабов — и принимает даже конкретную форму угрозы всему нашему существованию. Наука, например, криком кричит о страшных последствиях отравления окружающей среды или о «конце света» в результате ядерной войны, но это не мешает ей успешно искать новые и все более изящные пути расширения вредного производства и улучшения эффективности оружия. Иными словами, она вовсе не всегда следует своим собственным рецептам, вернее, люди не слишком рьяно стремятся привести свою жизнь в строгое соответствие с выводами науки. В чем тут дело?
Жизнь — в немалой степени цепочка решений. Отдельные люди и огромные социальные структуры вынуждены постоянно принимать те или иные решения, оценивая их полезные и вредные последствия. Но во всякой мало-мальски серьезной ситуации в игре участвует множество факторов, и учесть действие каждого из них очень нелегко. Еще труднее понять, как эти факторы будут действовать в сочетании. В идеале все выглядит довольно просто — каждый фактор следует изучить отдельно, потом, сочетая их по два, по три и т. д., постепенно построить строгую научную модель их совместного действия. На практике удивительно редко удается провести в жизнь нечто, напоминающее эту программу. В идеале человек или социальный организм могут представляться бесконечно долго живущими системами с бесконечными энергетическими и технологическими ресурсами — для таких систем вроде бы и вправду нет ничего недостижимого и непостижимого. Им ничего не стоит затратить любое время и любые мощности на исследование каждой детали ситуации, и полученные такой ценой выводы вроде бы кажутся безусловно верными и полезными.
К сожалению, это имеет крайне слабую связь с реальностью. Люди и социальные организмы принимают решения в условиях резко ограниченного времени и ресурсов. На изучение каждого фактора, если их очень много, приходится всего ничего. Поэтому необходимо заранее отбирать среди факторов те, которые оцениваются (правильно или ошибочно) как действительно важнейшие, да и их последующий анализ должен проводиться весьма быстро и ограниченно глубоко. Чем сложней система, относительно которой приходится принимать решение, тем ограниченней научная модель — основа для принятия решений. А кроме всего, даже ее выводы не всегда оказываются применимы с точки зрения ресурсов и времени. Проблемы такого рода особенно хорошо известны тем, кто в какой-то степени знаком с положением дел в педагогике, медицине, экономике, научно-техническом планировании и десятках подобных областей. Иными словами, они особенно рельефны в ситуации, где ставится задача перевести сложный организм (человека, социальную структуру, технологический комплекс) в более сложное и в некотором смысле лучшее состояние, планируя более или менее обозримое будущее этого организма.
О принятии решений недаром говорят как об искусстве. Искусство в том и состоит, чтобы ориентироваться в сложной ситуации, основываясь на неполной информации, и притом проделать наибольший путь к цели. Ориентация в свою очередь означает разумное привлечение точных и приближенных данных относительно всех факторов.
Планируя, например, космический полет, мы при всем желании не можем составить абсолютно точной инструкции по поводу обстановки в космическом пространстве, поведения космонавта и корабля. Даже траектория корабля вычисляется приближенно и требует периодических коррекций[190]. Попытка же предусмотреть и экспериментально отработать все возможные происшествия попросту ликвидирует проект на корню, никто не захочет вкладывать в дело с бесконечной перспективой силы и средства. Всякий проект предполагает конечность научных изысканий и испытательного периода. Когда-то подводится черта, и корабль стартует, невзирая на оставшиеся сомнения. По-настоящему есть лишь одна возможность смоделировать полет — осуществить его, а вообще же — множество полетов. То же самое следует отнести и к иным проектам, да, пожалуй, и к будущему в целом.
Ситуации такого рода известны и понятны каждому[191] и сами по себе не требовали бы столь долгой подачи, но проблема несколько меняется при выходе в иной масштаб.
Пока мы имеем дело с ограниченными проектами, не слишком влияющими (по нашей правильной или ошибочной предварительной оценке) на судьбу крупных социальных организмов, можно сетовать на вечную нехватку времени и средств и верить, что, если бы общество благосклонней отнеслось к вашему двигателю или электронному блоку, его научная разработка была бы глубже, испытания длительней и т. д. Но, в общем, понятно, что лучшим может оказаться иной вариант, другие ученые и конструкторы будут удачливей, в целом же общество выиграет.
Иная ситуация связана с глобальными проектами. Реализация или категорический запрет проекта, влияющего на судьбу всего человечества необратимым образом, дело особое.
Не думаю, что гениальному изобретателю первого колеса мерещились все последствия распространения своего детища, и он мог, например, вообразить, что некогда под транспортными колесами будет гибнуть больше людей, чем в войнах. Более того, в период Среднего царства Древнего Египта само понятие глобального технического проекта выходило за рамки системы мировоззрения. Оно стало формироваться в период становления цивилизаций класса В, интенсивно развивающих технику. Когда в начале 19-го века по английским рельсам побежал первый паровоз, трудно было предвидеть будущую сеть дорог и темп транспортного отравления атмосферы. Разобщенность государств толкала к быстрейшей и максимальной выгоде в рамках данного региона и не слишком стимулировала размышления о планете в целом.
Появление ядерных реакторов и соответствующих бомб, возможно, впервые поставило человечество перед лицом качественно новой ситуации. Ядерные средства оказались, пожалуй, своеобразной красной чертой. Страшные своей массовостью системы вооружения, включая отравляющие газы, потрясали еще в период первой мировой войны. Но после взрывов в Хиросиме и Нагасаки стало ясно, что техносфера выходит из-под контроля[192]. И это была уже не спонтанно и неспешно расползающаяся техносфера времен первых паровых котлов и ткацких фабрик, а нечто вроде бы научно планируемое с неплохо рассчитываемыми последствиями и притом лавинообразное.
Порог ядерной энергетики наша цивилизация перешагнула, как говорится, несколько бессознательно, но вот замаячили новые пороги, и перешагивать ли их — до поры до времени вопрос выбора. Мы не можем, например, научно предвычислить все последствия такой операции, как пересадка мозга. Фактически надо провести десятки или сотни этих операций, чтобы разобраться в результатах. Но, с другой стороны, мы понимаем, что главным результатом может стать резкое переопределение человеческой личности. В отличие от всех других пересадок, когда тело донора — простой резервуар запасных частей, здесь мы сталкиваемся с чем-то новым. Соединение мозга с чужой вегетативной нервной системой — это личность, несводимая ни к донору, ни тем более к реципиенту. Вообще, что собственно подвергается пересадке — мозг или остальное тело? Итак, технически обозримая хирургическая операция ведет к искусственному творению новых личностей — в какой степени это правомерно?[193]
Как вообще оценить проекты, осуществление которых сулит и пользу и несчастья в масштабах всей цивилизации, если сама постановка эксперимента (то есть полноценный научный подход!) означает решающий шаг, фактически осуществление проекта?
Уровень мышления, допускающий реализацию проектов, оказывающих сильное и необратимое влияние на нашу биосоциальную эволюцию, и определяется как автоэволюционный. Цивилизации, для которых он является доминирующим, мы назвали цивилизациями класса С. Ясно, что этот уровень не сводится к научному — в классическом понимании науки как определенной системы взаимоотношений с окружающим миром.
Собственно наука играла роль высшего контролера в программе приспособления окружающей среды к тому, что более или менее туманно определялось как нормальные условия нашего существования. Считается (а до недавних пор, безусловно, считалось!), что разумные существа выделены среди всех других именно умением не только приспосабливаться к имеющимся внешним условиям, но и активным преобразованием этих условий, — интенсивным отношением к природе. Теперь же речь идет и об интенсивном отношении к себе как к элементу природы.
Вместо очевидной, казалось бы, цели безусловного сохранения своих видовых норм в биологическом и социальном плане формируется цель их преобразования, постепенного усложнения биосоциальных систем. Отделываясь от иллюзий абсолютности современного Homo sapiens и, скажем, цивилизацией класса В, мы уходим и от абсолютизации соответствующего мировоззрения. Мы просто допускаем, что, преобразовав, например, свой вид в нечто более сложное, придется неизбежно столкнуться с системой познания, которое значительно обширней и глубже современной науки. В рамках современной науки можно предсказать многие черты вида с резко усиленными функциями мозга и даже цивилизации, этому виду соответствующей, но нельзя смоделировать указанную систему познания в целом.
Здесь мы сталкиваемся с общим положением, согласно которому более простая система никогда не может вести целостное моделирование более сложной системы. Допустимо и даже необходимо моделирование каких-то подсистем, но лишь этим ограничена роль науки более простой системы. Данный момент мы как раз и учитывали, обсуждая в начале главы проблемы прогноза.
Уже сейчас кибернетические исследования вышли на рубеж, великолепно предугаданный одним из крупнейших математиков 20-го века Джоном фон Нейманом. Речь идет о моделировании объектов, создать которые проще, чем описать. Для достаточно сложных автоматов программа их функционирования должна реализовываться автоматом, по крайней мере, не меньшей сложности. Видимо, положение такого рода имеет место для живых систем.
Весьма вероятно, что в отношениях науки с реальностью всегда проступало нечто подобное, и лишь в очень простых случаях научно разработанный проект хорошо соответствовал реализации. Например, двигатель вел себя на 90 или 95 % в соответствии с конструкторской разработкой, или поведение элементарной частицы с 5-процентной погрешностью втискивалось в модели реакций данного типа.
При переходе к анализу очень сложных систем их предварительное проектирование или описание функционирования оказывается гораздо менее детальным, а поведение, соответственно, менее определенным — как бы непредсказуемым. Мы вынуждены принимать решение о ее создании, имея, скажем, не более 50 % уверенности в том, что она окажется полезной относительно целей текущего момента. Принятие таких решений, видимо, характерно для мероприятий вроде реконструкции своего биологического вида, преобразования социальной структуры или расщепления цивилизации в процессе освоения межзвездного пространства, и оно не укладывается в рамки собственно научного стиля мышления в традиционном понимании. Оно требует какой-то целевой (телеологической) установки, побуждающей к активным действиям и стоящей вне сферы узко трактуемого логического вывода, вне сферы сиюминутной выгоды. Автоэволюционное мышление может отыскать такую цель на пути оптимального усложнения биосоциальных и культурных структур в попытках развить дальнее футуровидение и вырваться за рамки, очерченные «естественной» эволюцией[194]. Проблема Контакта в плане поиска иных цивилизаций и особенно собственноручного творения новых должна послужить превосходным маяком в этом движении.
Проведенные обсуждения содержат довольно любопытный вывод — проблема Контакта в значительной мере решается внутри нашей цивилизации. Думаю, этот вывод скорее приятен, чем наоборот, поскольку приятно сознавать, что какие-то важные шаги зависят от нас и поиск Контроля не сводится к скучному ожиданию милостивого кивка неведомой ВЦ.
Попробуем подытожить основные идеи построенной здесь схемы и извлечь из нее некоторые прогнозы.
1. Современная картина Вселенной должна строиться, исходя из более общей теории искусственных систем, включающих в себя системы естественные в качестве очень обширного, но частного подмножества[195].
Эта программа лишь внешне кажется обескураживающе претенциозной. На самом деле речь идет — на первом этапе — о такой перестройке моделей небесной механики и астрофизики, которая позволила бы с должной долей уверенности вести астрономическое выделение искусственных технических систем земного типа. Создав удовлетворительную общую модель космических явлений относительно своей цивилизации, мы можем пытаться моделировать Вселенную относительно иных социокультурных систем отсчета. Главное, что уже первый этап окажет существенное влияние на всю идеологию наблюдений. Картина разумной Вселенной, которую таким образом мы начинаем создавать, нечто принципиально отличное от ньютон-лапласовской Вселенной-машины, и даже от современной цепочки взаимосвязанных реакторов разного масштаба. На очереди — образы реакторов конструируемых и управляемых. Космологический сценарий далеко не завершен, и следующие его серии, касающиеся развития технологической и биосоциальной структуры Вселенной, окажутся захватывающе интересными.
2. Пассивный сигнальный Контакт — прием космических сигналов искусственного происхождения — в первую очередь связан с успехом предыдущей программы. Вряд ли мы можем рассчитывать на обнаружение того, что не допускается и корректно определяется существующей моделью Вселенной.
Исходная вероятность обнаружения ВЦ крайне мала, но, поскольку речь идет о поиске цивилизаций очень близкого к нам уровня, такой результат заведомо не выглядит чем-то слишком удивительным. По мере расширения своих представлений об искусственных системах, которые ВЦ могут создавать специально для Контакта или с иными целями, мы будем расширять модель Вселенной и спектр наблюдений, фактически учитывая цивилизации все более сложного типа. Реально такой процесс все время будет улучшать шансы на успех.
Надо иметь в виду, что уже проводившиеся и планируемые программы пассивного Контакта не содержат в себе заметного риска в плане «бесполезных затрат». По сути это те же астрофизические наблюдательные операции, но пропущенные сквозь более мощный фильтр моделей разумной Вселенной, то есть предполагающие более широкое видение мира. Информация, полученная в таких программах, имеет безусловную ценность — в конце концов, уточнение движений и спектральных характеристик космических тел необходимо и с более обычной точки зрения. С другой стороны, исследование технологических и биосоциальных спектров в любом случае должно занять свое место в астрономических наблюдениях — следует учитывать дальние перспективы космической активности землян, которая в результате ряда расщеплений цивилизации в масштабе хотя бы одной Солнечной системы неизбежно потребует выхода в этот спектральный диапазон.
Важно подчеркнуть, что готовность принять сигнал ВЦ и тем более расшифровать специальную содержательную передачу соответствует определенному уровню автоэволюционного мышления. Образовательный потенциал передачи может сильнейшим образом воздействовать на ход нашей эволюции, в определенном смысле перепрограммировать ее, включая в игру внеземные «социокультурные гены». Более того, в случае Контакта с заметно продвинутым партнером есть риск получить доминантные гены, которые уведут нас скорее по пути старшего брата, чем по собственному, то есть соответствующему условиям изоляции.
Этот аспект Контакта хорошо показывает, что даже пассивное получение информации носит характер сложнейшего сотрудничества и никак не напоминает сладостное поглощение манны небесной. Активная ВЦ вольно или невольно может продемонстрировать нам такие технологические и биосоциальные решения, которые превосходно работают в условиях ее жизни и вполне приемлемы на ее уровне развития контрольно-корректирующих систем, но совершенно непригодны на Земле и даже губительны. Надо научиться преодолевать соблазны быстрого создания прижизненного рая, ясно понимая, что никакой сверхрывок по шкале энергии или компьютерной технологии сам по себе не обеспечивает улучшения дел, если не вписывается в развитие системы в целом, и может даже вести к катастрофическому нарушению устойчивости. Не всякая идея — руководство к непосредственному действию, какой бы великолепной она ни казалась. Самую высокоразвитую цивилизацию не стоит путать с библейским Богом, спускающим нам Сверхновый Завет, следуя которому мы кратчайшим путем придем к счастью…