спинку кресла, свисающая рука сжимала пустую бутылку. Я толкнул мужика в плечо, тот
приподнял голову и зажмурился от света.
- Где жена? - спросил я его.
Он присвистнул, закрыл глаза и опять уронил голову на спинку кресла.
- На базар ушла, - неожиданно весело и нагло проговорил он, не открывая глаз. Он был
еще молод, лет тридцати трех. Запах спиртного, казалось, въелся даже в стены комнаты.
- Не морочь голову! Какой базар в два часа ночи? - стал выяснять у него Гена. Тогда я
тряхнул пьяного и гаркнул:
- Отвечай, где жена? А ну, встань!
- Значит, улетела... - так же весело и даже удивленно проговорил он.
Тут меня осторожно тронули за руку, я обернулся и увидел бесшумную белую старушку.
- Гражданин милиционер, - зашептала она, - а вы посмотрите на балконе, в кладовке.
Катя с Сереженькой всегда туда прячутся.
Я вышел на балкон и открыл дверь большого стенного шкафа. С просторной верхней
полки па меня испуганно смотрела молодая женщина. Она сидела, согнувшись в три
погибели, а на коленях у нее спал мальчик лет двух.
- Катя, - сказал я. - Не бойтесь.
Она торопливо кивнула и передала мне мальчишку. Он спал крепко, тихо, редкие
шелковые прядки волос слиплись на выпуклом лбу. Соседка взяла у меня мальчика и
понесла к себе.
- Катя, - повторил я, - слезайте, не бойтесь.
Хотел помочь, но она отказалась: - Ничего, я сама, я привыкла, - и довольно ловко
спустилась вниз.
И я увидел, что она маленькая, беременная, с приличным уже животом. Голова
растрепана, на щеке кровоподтек.
- Катя! Неужели нужно ждать, пока соседка вызовет милицию? Чего вы мучались? У вас
же телефон.
- Нет, нет, - быстро заговорила она, судорожно пытаясь привести в порядок прическу. -
Нет, товарищ милиционер, он не всегда такой... Он, вообще, хороший... Он знаете, какой
слесарь - золотые руки! На работе его ценят, и...
- Гена! - крикнул я в комнату. - Одевай этого красавца, заберем его!
Катя замерла с приоткрытым ртом, с поднятыми к голове руками.
- Как - заберем? Куда - заберем? - Тихо, испуганно повторила она, и вдруг все поняла.
- Товарищ милиционе-ер! - взвыла она. Обхватила меня обеими руками и, казалось, сейчас рухнет на колени. - Не увозите его, ради бога, он хороший! Он только иногда такой!
- Катя! - крикнул я, - как вам не стыдно! Вы сами знаете, что он подонок, вон, посмотрите на себя в зеркало!
- Нет! Нет! - рыдала она, и хватала мои руки, и удерживала на балконе. - Я умоляю вас!
Умоляю вас! Он хороший! Я люблю его!
- Ну, что будем делать? - спросил Гена, заглядывая на балкон. - Давай закругляться. -
Ему уже было скучно. Он оглядел Катину фигуру, покачал головой: - Девушка! Вам же
будет спокойней.
- Нет! Нет! - вскрикивала Катя, содрогаясь от истерического плача, - не забирайте его! Я
люблю его, он хороший!
Пьяный валялся в кресле в той же позе крайнего изнеможения, бессмысленно щурясь, созерцал потолок. Я подошел к нему и наклонился над его потной мордой.
- Вот, слушай, - тихо проговорил я в эту морду, - скажи спасибо жене, я тебя сейчас не
заберу. Но учти, еще один такой дебош, и я тебя засажу года на три. Понял?
Он смотрел мимо меня, в потолок. Облизнул толстые губы и проговорил весело:
- Жоржик! Все понял!
Я тряхнул его еще разок и зачем-то грозно повторил:
- Вот учти!