знаешь.
- А Лиза? - спросил я, - что Лиза?
- Лизу увели, - сказал Ядгар, - неудобно, понимаешь... Стоит законная жена, понимаешь, дочка... А тут Лиза кричит...
Появился Гена Рыбник, встрял между нами и сказал убежденно:
- Жизнь человеческая - комедия...
Я отвернулся, чтобы не видеть его, и вошел в зал. Григорий лежал на столе, и в зале
пахло свежеструганным деревом. Лицо у него было бледным и утомленным, Казалось, Григорий сейчас вздохнет и буркнет сквозь сон: «Дайте поспать, хрычи, тяжелое было
дежурство...»
И Галя была такая же бледная, исплаканная, разве что стояла с открытыми глазами. За
руку ее цеплялась Аленка.
Мы обнялись, Галя заплакала горько и сказала:
- Саша, прошу тебя, уведи куда-нибудь ребенка. С тобой она пойдет.
Я поднял Аленку на руки, обнял ее покрепче и быстро вышел из зала. Мы спустились во
двор, обошли гаражи и на заднем дворе, где росли два старых платана, я опустил Аленку
на землю и присел рядом с ней на корточки.
- Смотри, Елена Григорьевна, - сказал я ей, - видишь, это осень, видишь, листья падают.
- А почему падают? - спросила она.
- Они прожили целое лето, а теперь умирают. Но весной они появятся снова. И так будет
каждый год.
- Всегда-всегда? - спросила она, доверчиво глядя на меня глазами Григория.
- Всегда-всегда, - твердо ответил я...
* * *
...Мы несли Григория под голубым, глубоким, голубиным небом, долго несли Григория, медленно, целых три квартала. Потом расселись по машинам, по автобусам и поехали на
кладбище - хоронить.
* * *
...Я бесшумно открыл дверь и сказал бабе, которая дожидалась меня в прихожей:
- Потом. Завтра...
- Все? - только спросила она.
- Все, - ответил я и зашел в нашу с Маргаритой «детскую».
- Не зажигай свет, - попросила баба тихо, - Маргаритка засыпает.
Я раздевался в темноте молча, бесшумно, отупело. Маргарита еще не заснула и
бормотала что-то, рассказывала самой себе сказку. Я стянул через голову свитер и вдруг
прислушался к ее бормотанию:
- ...и он сказал громовым голосом: «Раз так, то я нашлю на тебя оглохлую тишину, и ты
захочешь слово сказать, да не сумеешь...»
Я вдруг больно поперхнулся сухим колючим всхлипом, рванувшим грудь. Схватил
свитер, скомкал его и ткнулся в него лицом, чтобы Маргарита не слышала, как я плачу -
впервые за сегодняшний страшный день.
Я плакал и не мог остановиться. Плакал и ничего не мог с собой поделать. Я молча
трясся и давился в скомканный свитер, и в ушах моих звучал эхом смех Григория в
кабинете, тот хитрый непонятный смех. Что ты хотел сказать этим дурацким смешком, Гришка? Что ты понимал обо мне такое, чего сам я не понимал?
Маргарита засыпала и бормотала все глуше, тише, утопая в детском безмятежном сне:
- ...И будет везде кругом высоченная тишина... выше травы, выше домов, выше
деревьев... И над ней только птица будет летать.
Я поднялся, не вытирая слез, распахнул дверь и сказал бабе негромко и твердо:
- Заведи будильник, пожалуйста. Мне завтра, как обычно...
1984 г.