целлофановый пакетик с деньгами - вещественное доказательство по делу о спекуляции, которое я зачем-то таскаю с собой вот уже два дня. В сундук его, в сундук! Я пересчитал
пачку: трешки, рубли и мятый тряпичный четвертак - итого сто девяносто шесть рублей.
Открыл небольшой кованый сундук в углу - он у нас вместо сейфа - для «вещдоков», и
положил пачку. Возможно, сундук и сам был когда-то вещественным доказательством в
каком-нибудь давно забытом деле, а потом вот, пригодился.
Никогда он не пустует, железный гроб, вечно полон «подарочками»...
В детстве в наш старый двор часто приезжал Шара-Бара на тележке, запряженной
унылым, покорным судьбе ишачком. Шара-Бара был старый сухонький узбек в линялом, засаленном на локтях халате, в затертой тюбетейке. Вот из-за угла показывался ишачок: мерно цокая, выходил в середину двора, к большой песочнице. Старик чмокал, дергал
вожжи и неожиданным для своей убогой фигурки, мощным воплем раскатывал:
- Ша-ар-ряа-а - Барр-ряа-а! Путылкя та-щи-и!
Этот призывный вопль был для нас, ребятни, радостным кличем, неким гонгом удачи, знаменовавшим открытие сказочного торга, пиршества удовольствий. Это был призыв к
веселию и деятельной радости бытия. Бутылки, пустые целые бутылки без малейшего
изъяна и ничего кроме! Ни деньги, ни что-либо другое - только пустые бутылки! За
бутылку у старика можно было приобрести какую-нибудь уникальную вещь - трещотку
или свистульку с одновременно выдувающимся шариком, или красного глиняного козла, или... Бог знает, что можно было обменять на пустую бутылку! Кажется, у козла сзади
было отверстие для свистка, кажется, за козла старик брал две бутылки...
Все содержимое сказочной тележки вместе с хозяином называлось «Шара-Бара». Зимой
он не приезжал, только летом и в начале осени. Должно быть, зимой он занимался другим
бизнесом. Да, зимой не приезжал, потому что помню себя - в трусах, босым, со сбитыми
локтями и коленями, и я мчусь по раскаленному асфальту двора к вожделенной тележке, крепко сжимая за горлышки две бутылки из-под постного масла. Летом и осенью, -
наверное, поэтому его появление было так сопряжено, так слито воедино с зеленью двора, с обжигающим ступни асфальтом, с иссиня-синим небом моего города.
Только буйная радость, только азарт обмена - пустая, никому не нужная бутылка на одно
из волнующих чудес заветной тележки, только буйная радость, только азарт...
Почему же каждый раз, заглядывая в наш сундук с «вешдоками», я вспоминаю тележку
«Шара-Бара»? Отчего? Что за мучительная нить связывает их в моем воображении?
- Сашенька-а, приве-ет, - пропел за моей спиной женский голос.
- Привет, красотка, - сказал я, не оборачиваясь.
- Сидишь над сундуком, скупой рыцарь, - она подошла и обняла меня сзади за шею. -
Маленький ты мой!
- Разомкни объятья, - сказал я, не шевелясь, потому что мне приятно было ощущать
шеей и щеками шершавость ее свитера. - Сейчас войдет твой Шуст и зарежет меня одним
из вещественных доказательств.
- Шуст к тебе не ревнует, - возразила она, захлопнула крышку сундука и села на нее.
Теперь Лиза сидела лицом ко мне.
- Почему это не ревнует? - заинтересовался я.
В лице ее мне чудилось что-то испанское - яркое и трагическое. Да что там - просто
хороши были оливковые насмешливые глаза под летучими бровями и всегда печальные, даже в улыбке, губы. Лиза нравилась мне, поэтому в разговоре с нею я старался почаще
упоминать Григория. Себе напоминал, на всякий случай.
Гришка был женат, но любил не жену, а Лизу. Лизу любил, но и дочку свою
четырехлетнюю любил. Так и жил вот уже два года, с тех пор как Лизу встретил.
Вырывался к ней после дежурств, раз в неделю, все остальные дни они только смотрели
друг на друга, как очумелые, да я вертелся между ними. Лизин сын Ванька называл
Григория «папой».
- Мать-Испания... - сказал я, любуясь ее прелестным нервным лицом, - скажи, что отдать
за тебя: коня? Фамильную шпагу? Презренную мою жизнь?
- Ну, как дела в метро? - спросила Лиза. - Договорился?
- Ага, - сказал я, - совсем было договорился, да понимаешь, секретарша там...
- Что секретарша? - насторожилась Лиза.
- Да вот, хорошенькая такая, ласковая, на шее повисла, на грудь припала, говорит, ах, какая у вас романтическая профессия - следователь, у вас, наверное, и наган есть? Прямо