Николай Наседкин
Завтра обязательно наступит
Повесть
1
Гроссман, Иосиф Давидович, был старый еврей.
Он сам так себя называл с недавнего времени: "Я, - взялся говорить-приговаривать, - старый еврей..." И добавлял что-нибудь вроде: "Меня за мякину не проведёшь!.."
Вот и на этого странного парня Иосиф Давидович сразу же обратил внимание, заприметил его. Так, по крайней мере, он потом своей Свете-рыбке говорил-утверждал:
- Слушай сюда! Помнишь, как я тебе в первый же его приход сказал: "Это довольно интересно!", - помнишь? Меня, старого еврея, на прикиде не проведёшь!..
А прикид парня действительно заведению Иосифа Давидовича соответствовал мало. Да что там мало - совсем не соответствовал! "Золотая рыбка" - один из самых классных и дорогих баров-кафе в Баранове. Сюда заглядывают большие люди, настоящие гроссманы, многие из них даже и подкатывают к самому входу на "мерседесах" да "тойотах" прямо по тротуару - на гибдэдэшников (или как там сейчас этих гаишников обзывают?) плюют-поплёвывают. Вот какие клиенты у Иосифа Давидовича! А этот...
У него даже сумочки-кошелька не имелось, навроде прежнего дамского ридикюля, в каком каждый уважаемый человек нынче свои повседневные капиталы носит. Да какой там кошелёк-сумочка! Одет почти как бомж-бродяга. Мороз ударил градусов под двадцать в этот день - да, да, как раз католическое Рождество было, это Иосиф Давидович хорошо запомнил. Сам он, правда, православный, но именно на 25 декабря такой небывало сильный в эту зиму, запоминающийся мороз придавил, да к тому ж была пятница, канун дня отдыха, а Иосиф Давидович еврейскую субботу в память предков соблюдал-чтил свято. Однажды, правда, нарушил он святую субботу, согрешил, но - дело того стоило: за одну ту субботу Иосиф Давидович сумел-умудрился нужный куш сорвать и жизнь-судьбу свою кардинально поправить. Так что прости, Господь Вседержитель, но как раз грех бы случился-произошёл, если бы Иосиф Давидович тогда свой шанс упустил...
Так вот, мороз приличный, а на парне этом куртчонка на рыбьем меху и чёрная кепочка суконная - такие совсем молодые пацаны, в основном студенты-школьники всякие носят. Полоска у кепочки с боков и сзади, вроде манжета - отвернул бедолага, прикрыл наполовину уши, а мочки, видно, чуть не отвалились: кинулся их сразу оттирать. А руки-то, руки! Красно-сизые, скрюченные - перчаток-то и в помине нет. Шарф, правда, на шее имелся да вполне приличный - цвета масла сливочного, почти белый, пушистый. Вязали, сразу видно, любящие женские ручки. Иосифу Давидовичу такие-подобные шарфы первая жена, Роза-покойница, вязала - последний вот сейчас и донашивает. Может, из-за шарфа-то Иосиф Давидович и не погнал странного посетителя, а мог бы, мог. Ну, не погнать, а намекнуть толсто: мол-дескать, зачем вам, молодой человек, иметь свои неприятности? Вон через дорогу, на Кооперативной, в подвале имеется пивной бар-забегаловка - вот там и пиво для вас есть дешёвое, и рыба пиву под стать порционными кусками. А здесь, в "Золотой рыбке", самое скромное пиво - 12 рэ за масенькую бутылочку или половина бакса, если на валюту-зелень...
Но нет, не сказал, не намекнул Иосиф Давидович и нукеру мордатому своему, вышибале-секьюрити подмигивать не стал на странного посетителя. И шарф тут свою роль сыграл, конечно, и, как уже говорилось, нюх-чутьё Иосифа Давидовича сработал, да и - вот бывает же! - чем-то глянулся этот странный зачуханный барановский парень старому еврею, несмотря на свою суконную кепочку, простылую куртку-неаляску, позорные брюки с пузырями на коленях и стоптанные сапоги. Возраст, что ли? Да не Иосифа Давидовича - парня. Ему даже кустистая мужицкая борода лет не добавила - тридцать пять всего, не больше. У Иосифа Давидовича сейчас бы старший сын, Веня, примерно таким был - если бы родился тогда, в 1963-м...
Парень вошёл скромно, робко, как показалось Иосифу Давидовичу. Да, вот ещё странность-то: очки на нём тёмные были - он их, отвернувшись, протёр концом шарфика, а уж потом уши растирать-отогревать взялся и публику почтенную оглядывать. Впрочем, публики ещё мало собралось - из шести столиков только два были заняты: за одним католики гуляли-праздновали, всё радовались-обсуждали, как впервые после войны в их костёле подремонтированном рождественская служба прошла-состоялась. Ещё за одним столикам, пожалуй, самые дорогие из дорогих гости сидели-оттягивались: Бай и Боров со своими гёрлами - решили-вздумали осчастливить Иосифа Давидовича, принять его угощение "жидовское".
Это, конечно, Боров - хам, свинья барановская, гой вонючий! - позволяет себе, когда нажрётся дармовой водки, "жидом" Иосифа Давидовича обзывать-клеймить. Правда, Иосиф Давидович каждый раз с достоинством одёргивает хама: "Какое глупство! Вы меня вполне обижаете!.." Да разве с таким бандитам да ещё пьяным повозражаешь? Тут же за наган-пушку хватается, желваками играть начинает... Свинья антисемитская!
Да, вот ещё почему Иосиф Давидович первое посещение того странного парня запомнил-зафиксировал - Бай с Боровом в тот вечер наведались. Они даже и не за получкой приходили, а разговор крупный до Иосифа Давидовича имели. А известно, какой разговор у бандитов-рэкетиров с бедным старым евреем - опять дань повысили. Да ещё и обрадовали чуть не до инфаркта: отныне брать будут только валютой-зеленью - капустой, по-ихнему. Надоело им, видите ли, терять своё на инфляции. У Иосифа Давидовича даже нога увечная-больная заныла-застонала - он сам порой горько пошучивал: мол-дескать, от горя да от страха душа его в левую пятку убегает и там, в больной ноге, скорбит-плачется. Горько стало Иосифу Давидовичу, а - куда ж деться? Но и так сразу, в единый момент разве ж можно с родными деньгами расстаться?! Успел Иосиф Давидович сообразить, заплакался: мол-дескать, долларов в наличности нет, а тут Новогодье, Рождество, в банках сплошные каникулы... Дали бандюги срок две недели, наугощались в тот вечер всласть, до отрыжки за счёт бедного Иосифа Давидовича. И куда в этого хилого Борова-подсвинка столько дармовой-халявной водки влезает?
Одним словом, огорчённым был в тот вечер Иосиф Давидович. Очень огорчённым. Но виду старался не показывать. Выходил то и дело в зальчик, самолично, хромая к входу, встречал больших гостей, приглашал-улыбался. Парня в кепоне, правда, хотя и не погнал сразу, но и приветствовать, конечно, не стал. Тот пробрался-приблизился к стойке, сел на крайний вертящийся стул-табурет, сгорбился ещё больше, кепчонку на коленях пристроил, руку правую к груди приложил, начал кланяться-кивать Свете-рыбке, за что-то благодарить:
- Здравствуйте! Извините! С праздником вас! Спасибо!..
Светик хмыкнула, смерила странного гостя взглядом русалочьим.
- Пожалуйста! И вас с праздником! Что пить-есть будем?
Последнее она уже с явной издёвочкой молвила, рукой белой на полки буфетные указала. А там - "Белая лошадь", "Камю", "Мартини", "Бавария"...
- Спасибо, спасибо! - как китайский болванчик закивал-закланялся парень, руку к сердцу заприкладывал. - Извините! Мне, пожалуйста, белый мартини и орешки.
Света-рыбонька на него прищурилась, а посетитель вдруг добавил:
- Извините, только мартини обязательно из холодильника и со льдом, а орешки, пожалуйста, все, какие у вас есть - фисташки там, арахис, миндаль...
- Есть у нас и миндаль, и фисташки, и даже фундук, - ответила Света-рыбка многозначительно, - только, может, если деньги есть, вам сначала согреться чем-нибудь крепким? А то ведь от мартини со льдом совсем простынете.
- Спасибо, спасибо! - закивал странный парень. - И, правда, коньячку мне сто пятьдесят плесните... Извините! Ещё бутерброд дайте, с сёмгой...
Про деньги мимо ушей пропустил, словно не слышал. Светик-рыбонька на Иосифа Давидовича глянула вопросительно, тот, помедлив секунду, головой кивнул: негоже в праздник скандал затевать, да и парень наглецом-халявщиком не смотрится - больно робок. Впрочем, в случае чего и шарф забрать-отобрать можно: шарф у парня стоящий - вещь.
Выпил борода и коньяк заморский, и вермут-коктейль заокеанский, бутербродом-орешками закусил и ещё кофе глясе заказал-потребовал. А потом счёт попросил - уже взбодрённый, раскрасневшийся, почти не горбится, бороду оглаживает, непроницаемыми очками поблёскивает... Ну, ни дать, ни взять купчина-богатей погулял-попраздновал. Света-рыбка потюкала маникюрчиком по клавишам кассы, чек на стойку выложила - 164 рубля 50 копеек!
Для какого-нибудь Бая или Борова, конечно, тьфу - восемь баксов-долларов всего лишь, но для этого бедолаги наверняка - половина его зарплаты, если он ещё её получает. Парень склонился, очки на мгновение с глаз сдвинул, глянул, языком поцокал, покопался во внутреннем кармане своей бомжовой куртки, выудил две бумажки сторублёвых - новёхоньких, хрустящих, даже пополам не согнутых - и Свете-рыбке протянул. Та, откровенно не стесняясь, к светильнику у кассы приложила по очереди обе купюры-ассигнации, изучила, потом каждую согнула, пальчик послюнявила и на сгибе прочность краски проверила, хмыкнула-гмыкнула и отсчитала сдачу - три десятки бумажками, а пятёрку и ещё полтинник - металлическими.
И что же делает борода в очках? Берёт одну купюру мятую и в карман прячет-складывает, а остальные двадцать пять с половиной воистину купецким жестом обратно отодвигает - на чай, мол. Потом раз десять - не меньше - свои "спасибо" и "извините" пробормотал, покланялся и ушёл-исчез. Иосиф Давидович тут же, не медля и самолично, сторублёвки эти две проверил-просмотрел и отдельно от прочих спрятал-положил.
Мало ли чего!
* * *
На следующий день Иосиф Давидович отдыхал-субботничал. Однако ж ещё с вечера он дал Светлане-рыбке наказ и утром наставление повторил: если парень с бородой появится и опять странно рассчитается - не смешивать его деньги с остальными, доставить целыми и несмятыми домой.
Весь день Иосиф Давидович, как и всегда по субботам, кейфовал на диване, смотрел по видику американские фильмы, пил чай и грыз фисташки. Уж как хотел вечером позвонить-звякнуть в "Золотую рыбку", ублажить любопытство, но удержал себя, не осквернил субботу. Зато, едва впустив домой за двойные броневые двери жену-рыбку, тут же, даже не дав ей раздеться, потребовал отчёта. Да, чутьё его не обмануло: бородач объявился снова около восьми вечера, сел за тот же угол стойки, заказал коньяк, маслины, пива две бутылочки с креветками. Был он в этот раз как-то развязнее, что ли, начал знакомиться с барменшей, уверять-хихикать, будто где-то её раньше видел-встречал, взялся комплименты ей отпускать и стихи даже читал. А зовут его Иваном...
- Какое глупство! - прервал Иосиф Давидович раскрасневшуюся супружницу. - Меня совсем не волнует этих глупостей! Ты про деньги говори...
И действительно, уж к кому, к кому, а к этому Ивану в кепке Свету-рыбоньку ревновать даже смешно: для неё бедный мужчина - не мужчина, пусть он хоть Арнольд Шварценеггер, Леонардо Ди Каприо или даже сам Филипп Киркоров. Для мадам Гроссман-два главное достоинство мужика заключалось не в лице, не в бицепсах и даже, пардон, не в штанах, а - в кошельке. Это старый Гроссман преотлично знал, потому и напомнил-поторопил про деньги.
Деньги? Тут и Света-рыбка встрепенулась: да, да, опять вытащил из кармана две сотенных хрустящих бумажки, небрежно бросил на стойку и на этот раз от всей сдачи - в шестнадцать рубчиков - барски отказался. Странно всё это...
Очень странно!
* * *
И на следующий вечер повторилось то же самое.
И на послеследующий, и на послепослеследующий... Странный этот Иван приходил, отдыхал-угощался часик-полтора, расплачивался каждый раз двумя новенькими до неприличия сотенными и, пылко поблагодарив не однажды барменшу, оставлял сдачу на чай.
И вот ещё какая подозрительная странность в этом парне обнаружилась парик! Ещё в первый же вечер Иосиф Давидович заприметил: странно он как-то уши растирает - не ладонями, а кончиками пальцев. И кепку всегда осторожно, бережно, чересчур уж аккуратно снимает. Пригляделся Иосиф Давидович - ба, паричок! Уж в париках-то он, старый еврей, кой-чего понимал - сам несколько лет носит, с тех пор, как после смерти-кончины первой жены Розы снова женихом себя почувствовал...
Да-а-а, этому странному парню что-то есть скрывать или от кого-то скрываться. И борода у него, видно, свежая, недавняя, а то, может, и тоже фальшивая?..
Наконец, 30-го декабря, в предновогодний вечер, Иосиф Давидович порешил, что с этим раздражающе-таинственным делом надо кончать. Он, как только Иван объявился на пороге и очки свои протёр, подошёл, солидно прихрамывая, к гостю, представился, что как это он и есть хозяин "Золотой рыбки", а потом внушительно произнес-предложил:
- Я имею вам сказать пару слов... Прошу вас до себе в компанию!
Парень схватился за сердце, с жаром начал прикланиваться, "спасибо-извините" надоедливо частить. В своём кабинете-офисе в глубинах "Рыбки" Иосиф Давидович выставил на стол коньяк, разлил по хрустальным напёрсткам и, когда выпили за первоначальное знакомство, - взялся тянуть кота за хвост: мол-дескать, когда человек богатый, уважаемый, у него и деньги соответственно крупные и новые - прямо из банка... А вот если человек одет скромно, очень скромно, чересчур скромно, то откуда ж у него могут взяться новые крупные деньги?..
- Извините! Вы хотите спросить, уважаемый Иосиф Давидович, - перебил гость, прикладывая руку к груди, - не сам ли я печатаю эти деньги?
А улыбка странная, да и взгляд за тёмными стёклами вроде усмешливый... Или это мнится Иосифу Давидовичу? Однако ж нечего позволять каждому... странному проходимцу над старым уважаемым евреем надсмехаться. Иосиф Давидович построжел, губы поджал.
- Какое глупство! Я не хотел спрашивать, кто их печатает, я хотел спрашивать - почему они такие новые?
- Потому, извините, дорогой Иосиф Давидович, что именно я сам их и печатаю, - спокойно, уже с откровенной усмешечкой ответил гость.