Ангус сдавал: его левая рука повисла, и пена проступала на губах при каждом свистящем выдохе. Глядя на его лицо, искаженное гневом и еще чем-то средним между горем и страхом, Райф понял, что должен делать. Выбора больше не оставалось: их общая кровь решала все.
Стрела легла на тетиву мгновенно, и "хорек" в прицеле сделался большим, как великан. Райф "позвал" его к себе. Расстояние между ними съежилось, а потом и вовсе пропало. Райф ощутил запах пота, а потом запахи крови и других веществ, таящиеся под кожей. Миг спустя исчезло все, кроме сердца.
Наполненное кровью, налитое жизненной силой, движимое тем единственным, над чем боги не имеют власти, оно пылало в прицеле, как солнце. Райфу стало известно многое о теле, окружавшем это живое пульсирующее ядро. Кровь бежала по жилам "хорька" слишком быстро, словно горячий пар, ищущий выхода. Больная печень потемнела, затвердела и покрылась ядами, а в мошонке имелось только одно яйцо.
Все это и еще больше Райф узнал в одно мгновение, но ему больше не было дела ни до чего, кроме сердца.
Поцеловав тетиву, он пустил стрелу, и "хорек" умер в тот же миг, как лук отдал назад. Ноги под ним подкосились, и он обмочился.
Вкус металла наполнил рот Райфа, и боль, точно от кости, вывернутой из сустава, прошила грудь. Значит, вот он какой? Хладнокровный убийца?
Но задумываться над этим было некогда. Райф уже держал в руке следующую стрелу, хотя не помнил, как достал ее, и пальцы снова натянули тетиву. Выбирать он уже не мог - боль и безумие отняли у него эту способность - и поэтому прицелился в первого попавшегося красного клинка.
Сердце предстало перед ним быстрее, чем глаз фокусируется на отдельной цели. Тело этого сердца, молодого и сильного, недавно посетила болезнь. В глубине легких таилось что-то серое, какая-то доля отмершей ткани. Не думая больше об этом, Райф отпустил тетиву. "Цвак" - стрела слилась с тихим бульканьем остановленного дыхания, и еще одно безликое тело упало в снег.
Райф достал третью стрелу. Боль застилала зрение, слюна разъедала десны. Ангус воспользовался страхом, охватившим оставшихся врагов. Пока Райф наставлял лук, он проткнул кому-то почку, и красный клинок упал, с воплем схватившись за живот. Стражник в черном плаще, охранявший девушку, начал паниковать. Он швырнул свою пленницу наземь и приставил острие меча к ее шее. Грудь девушки поднималась и опадала, пальцы царапали снег.
Не успев еще осознать, что он делает, Райф "позвал" к себе сердце стражника. Это произошло так быстро, что Райф не успел ничего узнать о нем до того, как отпустил тетиву. Стрела, пролетев между дерущимися, вошла в сердце стражника сзади, пригвоздив плащ к спине.
Райф пошатнулся. Голова у него гудела от боли. Он с трудом различал ножи и дротики, летящие в его сторону сквозь решетку. Ни один снаряд не прошел за ворота. Райф уже почти ничего не видел, кроме острых краев и бликов света. Вон то пятно на середине было его дядей, и вокруг мельтешили то ли трое, то ли четверо человек. Мысли ворочались медленно и неуклюже, всплывая на поверхность, как куски топляка. Еще одна стрела - это было все, что Райф помнил. Одна стрела.
Он ничего не видел, но чувствовать мог. Он натянул лук, и что-то связало его с ближайшим сердцем. Это произошло столь же быстро и верно, как камень падает в колодец... и вызвало у Райфа приступ тошноты. Его руки заняли привычное положение, правая перестала дрожать, и он с полной уверенностью ощутил момент отпуска тетивы. "Он уже мертв, - тупо подумал Райф, - умер в тот миг, когда я нашел его сердце".
Еще один из мнимых нищих упал, а другой от удара Ангуса завизжал, как свинья. Райфа шатало. Проковыляв немного вперед, он ухватился за решетку. В глазах на миг прояснилось, и он увидел, что Марафис Глазастый смотрит прямо на него. Райф сделал глубокий вдох. Нож стоял чуть поодаль, в тени восточной воротной башни, и смотрел на него белесыми, как хрящи, глазами. Потом его взгляд перешел на девушку и на Ангуса - Нож решал, что делать дальше. Девушка была от него в тридцати шагах, и когда Марафис двинулся к ней, Ангус загородил ему дорогу.
Райф почувствовал, что слабеет. Из последних сил он навел взгляд на Марафиса, взял его на прицел, приказывая ему повернуться и посмотреть на него. Когда их глаза встретились, Райф оторвал одну руку от решетки и опустил ее в карман у пояса. В этот миг Марафис Глазастый понял, что сейчас будет убит, застрелен в сердце, как четверо его людей. Райф увидел это в его глазах, увидел, как Марафис сообразил, что стрела не даст ему добраться до девушки и что отступить лучше, чем умереть. Пока Райф держал руку в пустом колчане, Марафис выкрикнул какой-то приказ и пустился наутек.
Ноги под Райфом подкосились, и он скользнул в промежуток между темными, источающими боль стенами.
24
ОГНИ БОГОВ
Есть двенадцать тайных путей применения китовой ворвани, и в ту ночь Элоко, вдова Кулагука и мать Ноло и Авранны, обещала показать Садалаку один из них. Элоко - женщина хоть куда: зубки у нее мелкие, как у ребенка, а живот толстый, как у белой медведицы. Не первой молодости, правда, но Садалак не придавал этому значения. Когда одна из женщин племени хочет утешить старика, это следует отпраздновать, а не разбирать по частям, как убитого кита. Элоко вдовеет десять месяцев - с кем ей приличнее нарушить свой траур, как не со старейшиной племени? Это знак уважения, и сам Ледовый Бог не упрекнул бы ее.
Но Слышащий не позволил себе слишком долго думать об Элоко и ее обильном запасе ворвани. Она ждала десять месяцев, а сам Садалак еще больше. Не будет никакого вреда, если они еще несколько часов побудут на разных концах стойбища - она в мазанке из плавника и глины, он в своей землянке, укрепленной китовой костью, - и полюбуются Огнями Богов.
Небо нынче ясное, черное и блестящее, как зрачок в глазу, и Огни Богов бушуют над северным горизонтом, переливаясь зеленым и розовым - цветами всего живого. Каждую зиму они разворачивают свои знамена на ясном ночном небе. Их ленивое колыхание напоминало Садалаку водоросли на голубой воде, такие же невесомые. Если прислушаться как следует, можно их услышать. Их звук похож на щелканье корабельных парусов под ветром. Говорят, такой же звук слышишь, когда умираешь, но об этом Садалак ничего не знал.
Зато он знал, что эти огни - послание богов. "Смотри на нас, - говорят они. - Смотри, как мы великолепны и ужасны. Смотри, как мы приходим к тебе глубокой зимой, когда мы нужнее всего твоим сыновьям и дочерям".
Нельзя было отрицать существование богов, глядя на эти северные огни. Лутавек, тот, кто слушал до Садалака, говорил, что, когда огни станут красными, Ледовые Ловцы узнают, что близок конец света. "Боги непременно предупредят нас, - сказал он в ту ночь, когда они разбивали лагерь на морском льду, разделывая тюленей. - Они зальют небо кровью". Садалак же, посмотрев на свои окровавленные руки, спросил его: "Откуда ты знаешь?" Лутавек посмотрел на него так, как умел только он. "Ты задал неправильный вопрос. Садалак. Не важно откуда - важно почему". "Хорошо - скажи почему?" "Чтобы мы узнали об этом первыми". Садалак закончил разделку своей туши в молчании. Он не совсем понял, что Слышащий хотел этим сказать, но не захотел больше спрашивать. Он был молод тогда и почитал Слышащего, как подобало молодому охотнику племени. Теперь, глядя, как пляшут Огни Богов на северном небосклоне, он сожалел, что больше ни о чем его не спросил. Огни казались тусклее, чем ему помнилось - розовые были глубже, а зеленые мигали и как-то странно кривились. Иногда Садалаку мерещились красные проблески по краям короны. Это ничего, говорил он себе. Красное всегда хоть немного, да проглядывает.
Но этой ночью оно как будто бы стало ярче. Нахмурившись от такой сумасбродной мысли, Садалак повернулся к небу спиной и ушел в землянку. Элоко, чего доброго, выйдет из терпения и захлопнет дверь перед самым его носом. С женской гордостью шутки плохи: заставлять их ждать - одно дело, но заставлять ждать слишком долго - совсем другое. А ведь так хорошо бывает, когда чьи-то теплые руки обнимают тебя и касаются твоего лица.
Почему же он тогда не может выбросить из головы слова Лутавека? "Чтобы мы узнали об этом первыми". Теперь Садалак понимал гордость этих слов. Ледовые Ловцы всегда обо всем узнают первыми. "Мы живем на краю мира, сказал Лутавек в другой раз, летом, когда в воздухе кишел гнус и даже собаки не высовывали носа наружу. - Мы платим великую цену голодом и смертью за то, чтобы служить посланцами богов. Мы к ним ближе всех других людей, Садалак. Не забывай об этом. Когда меня не станет, ты должен будешь слушать свои сны и ждать посланий!"
Садалак досадливо поцокал языком. Будь у него хоть капля ума, он надел бы сейчас свою медвежью доху, рукавицы и отправился к Элоко. Она сама его звала, путь недалекий, и он будет обмороженным дураком, если упустит такой случай. Но ум изменил ему, и Огни Богов его тревожили, и прошло уже тридцать дней и ночей с тех пор, как Черный Коготь должен был вернуться домой. Видно, уже не вернется. Эта мысль причинила Садалаку боль, потому что он любил Черного Когтя больше всех других воронов, и представлять его мертвым в каком-нибудь ледяном кратере или на замерзшем озере было не по-обычному грустно. Что умертвило его - другие птицы или руки человека? Доставил ли он письмо до того, как упасть, или клочок еловой коры попал не в те руки? Слышащий отогнал от себя тревогу. Это всего лишь ворон, сказал он себе. Одним прожорливым клювом меньше в долгую зимнюю ночь.
Садалак взялся жесткими старыми руками за косяки двери. Давно пора отправить еще одно письмо. Древняя кровь должна знать, что тени начали свой танец. Пусть пришлет к нему своих землепроходцев, пусть они спросят его о будущем и увидят Огни Богов своими глазами.
Сняв кусок бересты с колышка у двери, Садалак напоследок взглянул на небо. Оно мерцало красным огнем.
Загремели железные цепи, заскрипел металл, по снегу протопали ноги.
- Выпей это. Выпей.
Райф невольно отпрянул от холодных, едких, плывущих на него паров. Пить ему не хотелось.
Грязные, неприятно пахнущие пальцы вторглись в его рот и раздвинули челюсти. Жидкость наполнила рот и полилась в горло. Райф, захлебнувшись, приподнял голову и стал отплевываться.
- Надо выпить, парень, - нахмурился Ангус. - Я знаю, эта штука смахивает на лампадное масло, но тебе пойдет на пользу, вот увидишь.
Райф посмотрел вокруг. Солнце зашло за гору, и серебристое небо заволакивалось тьмой. Он лежал на мягком снегу у ворот. Решетка была поднята, и шесть трупов лежали в мешанине из крови, снега и грязи по ту ее сторону. Райф нащупал свой амулет. Клюв, гладкий, как вырванный зуб, был теплее кожи. Райф выпил еще, чувствуя, что тело начинает гореть, как настеганное. В голове у него прояснилось, и он понял, что Ангус ранен: из дыры в дядином полушубке текла кровь. Райф попытался встать, но Ангус надавил ему на плечо и уложил обратно.
- Тихо, парень. Пусть призрачное питье сделает свое дело.
- Призрачное питье?
- Твое лекарство. - Ангус оглянулся через плечо и поморщился от боли. - Иди сюда. Не бойся. Мы тебя не тронем.
Райф не сразу сообразил, что дядя обращается к кому-то другому. К девушке. Подвинувшись немного, Райф увидел ее у воротного столба. Она смотрела на них. Ветер трепал обрывки ее платья. В светлых волосах поблескивал лед, запекшаяся кровь обвела рот двумя черными линиями. Девушка молчала. Ангус с трудом держался на ногах, прижимая руку к груди.
- Ты должна ехать с нами. С Райфом. Они скоро вернутся. Тебе нельзя здесь оставаться.
- Кто вы? И почему помогли мне?
Райфа удивило спокойствие ее голоса. Ее серые глаза смотрели холодно, и держалась она с неожиданной для нищенки уверенностью.
Ангус взглянул на город у нее за спиной.
- Я Ангус Лок из Иль-Глэйва, а это мой племянник Райф Севранс. Мы помогли тебе потому, что ты нуждалась в помощи, и опять поможем, если ты нам позволишь. Тебе нужны пища, одежда и защита. Едем с нами, и мы отвезем тебя в безопасное место.
- Куда?
Райф сдержал улыбку. Эту девочку не проведешь обычными недомолвками Ангуса Лока.
Ангус, как ни странно, улыбку сдерживать не стал и ответил:
- В Иль-Глэйв.
Девушка, медленно кивнув, посмотрела на Райфа. В это время в городе послышались крики и конское ржание, и ее лицо напряглось.
- Решайся же, - поторопил Ангус. - Клянусь всем, что для меня дорого, я не причиню тебе вреда.
Райф никогда еще не слышал, чтобы дядя говорил так тихо, и забеспокоился. Почему Ангус рискнул своей жизнью для спасения этой худышки?