- Сама по себе фотография некомпрометирующая. Это портрет в полуфас человека в спортивной шапочке, как у конькобежцев. А тут, - Перчини зашевелил пальцами у шеи, - такое, как у водолаза, ну, аквалангиста, гидрокостюм... На плечах, похоже, погоны белые...
Хальт отшатнулся, будто Перчини дал ему под дых Итальянец и сам испугался.
- Как выглядел человек на фото? Лицо! - Перчини видел, как бесцветные глаза Хальта вдруг начали медленно наливаться кровью.
Перчини показалось, что язык перестает его слушаться:
- Ну, нос с такими... выпуклыми ноздрями...
- Вывороченными?!
- П-похоже, - пролепетал Перчини и подумал: "До чего страшный взгляд у подлеца..." - Глаза узковатые, но не маленькие.
- Здесь, - Хальт провел ногтем по скуле, - здесь есть шрам?
Перчини задумался. Пожалуй, шрама он не видел, да и качество фотографии... Он отрицательно покачал головой. И вдруг спохватился:
- Такое впечатление, что бровь, та, что к зрителю, будто подбрита, укорочена.
Хальт закрыл глаза и с минуту сидел молча. Перчини боялся дышать. Он ничего не понимал.
- Так... Американец, как его там, уверяет, что это я?
- Да. Он даже скорее действительно уверяет, а не спрашивает. Это-то меня и заставило предупредить...
Хальт поморщился, слегка помассировал грудь. "Я всегда говорил себе, что мое дело - деньги, - горько подумал он. - Зачем мне понадобилось лезть в эту грязь... Захотелось стать фигурой или от Вернера заразился верой в наше с ним всемогущество? Какая чушь! Сколько лет жили спокойно! И вот. Где я ошибся? Эта ложа... Но не ее первую я финансировал. Поначалу им ничего, кроме денег, не надо. А теперь? Это сумасшедшие, им ничего не стоит сунуть нож под пятое ребро! Вот и этот... сморчок... сидит, а глаза горят, и дышит как пантера! Что же теперь делать? Как откупиться?
А если это не шантаж, а провокация? Естественно, Перчини раскусить ее не смог. Если американцу нужен не я, а Вернер? Но откуда у него фото Вернера? Когда я видел Вернера последний раз? Всего четыре дня назад. Что случилось за это время? Когда я приехал к нему, пляж был пуст. Ни единого человека на дороге. Ни одной высокой точки вокруг, откуда можно было наблюдать. Вот, значит, к чему привела его любовь к дешевым эффектам! Белокурая бестия, стопроцентный ариец, мессия! Черт бы его побрал!" Хальт глубоко вздохнул. В груди, слева, отпустило.
- Меня, - сказал он Перчини, - это дело не волнует. Сидите здесь. Я вернусь. - Мелкой походкой Хальт вышел из беседки. Перчини, озадаченный, снова ждал, прислушиваясь к звукам в саду. Но вокруг все было тихо.
Хальт появился минут через двадцать. В руках он держал два конверта: с фирменным знаком и простой, белый.
- Это, - протянул он Перчини конверт, - вам. За хлопоты.
"Толст конверт", - невольно отметил итальянец.
- А это, - Хальт протянул конверт с маркой фирмы, - бросьте в почтовый ящик, но не отсюда, лучше в Риме.
Перчини, скосив глаза, прочитал адрес на конверте. И нахмурился, чтобы спрятать удивление, - на конверте был римский адрес Мастера, притом адрес домашний, которым пользовались избранные.
- И передайте американцу, - добавил Хальт, - пусть не валяет дурака. Я к тому же уезжаю. Далеко. И надолго. Можете довести до его сведения этот факт. Все. - Хальт в упор посмотрел на Перчини, и тот попятился, бурча все известные ему формулы вежливости. Хальт же демонстративно повернулся к нему спиной. Тогда и Перчини выпрямился и, похлопывая себя по карману, утяжеленному конвертами, пошел по гравийной дорожке к калитке. Он видел ее, украшенную шпалерными розами. Он уже протянул руку, чтобы открыть массивную дверцу, когда почувствовал у локтя легкое прикосновение. Рядом стояла девушка в белом платье. Но сейчас она не улыбалась. Она смотрела строго и, как показалось Перчини, умоляюще. Она заговорила на своем языке - округлом, льющемся, она явно о чем-то просила, а может быть, пыталась объяснить. Начала помогать себе руками, видела, что ее не понимают. Нахмурилась, глаза сверкнули, будто от слез. И тут из-за кустарника вышел худой бритый садовник. Он молча распахнул перед Перчини тяжелую калитку, осторожно взял под руку девушку и повел ее прочь. Перчини глянул им вслед. Фигурка в белом платье удалялась, но вдруг девушка обернулась, и опять в ее лице появилось что-то умоляющее. Резкое движение садовника - и она вновь покорно побрела. Только очень низко опустила голову.
"Кто это? Жена Хальта? Но он сказал... - вдруг забеспокоился Перчини. - Любовница? А что же она хотела от меня? И вообще, не сумасшедшая ли она? Больно крут с ней садовник! А кто такой садовник, чтобы быть крутым с женой или любовницей хозяина? Ба! - Перчини ударил себя по лбу, но даже не заметил любимого жеста. - А не русская ли это?! Святая мадонна, будь я проклят, если не она! - Он силился вспомнить фотографию девушки, которую мельком видел в газете, - те же светлые волосы, та же легкая фигурка, и черты лица вроде схожи, такие же изящные...
Перчини внезапно почувствовал себя в центре событий, в водоворот которых попал случайно, но которые могут повлиять на его судьбу.
Ресторатору захотелось сесть и подумать, но сесть было негде, да и ни к чему было рассиживаться на виду у обитателей виллы. "И не спрячешься здесь, место открытое", - с досадой подумал он. заводя машину. Отъехав километра три, Перчини понял, что начинает обретать способность мыслить последовательно.
"Конечно, - решил он, - о девушке следовало бы сообщить. В конце концов, у меня еще жива моя бедная матушка, и она молит за меня мадонну так же, как за ту девочку молится сейчас ее мать. Впрочем, русские, кажется, не молятся. Или нет? Какая разница! А если подкинуть адресок прямо охраннику у представительства Советов? Так - подкинуть, и все. И там их дело, будут они принимать меры и какие. Я уже ни при чем. А если просто намекнуть Дуайнеру? Или вообще без намеков, а прямо? Ведь он интересовался девушкой? Значит, она нужна и ему. Зачем? Например, чтобы выйти на Хальта. И если Хальт ее похитил, она с удовольствием передаст своего похитителя в руки властей. Но не Дуайнер же представляет наши власти.
Гм... - Перчини увидел площадку отдыха и решил остановить машину, слегка освежиться на ветерке автострады. - Гм, она не сумасшедшая Ее, видимо, здорово блокировали наркотиками И зачем она понадобилась старому хрычу Хальту? А может, просто позвонить в полицию, и дело с концом? Пусть ищут доброжелателя русских. Главное, не засветиться самому. Американцу же сказать, что вроде бы девочка у Хальта, только Хальт уматывает далеко и надолго и берет ее с собой. Так что арриведерчи. И волки сыты, и овцы целы, и совесть моя католика и христианина чиста. А ведомство Дуайнера отлично платит за большие секреты".
На этом Перчини успокоился, но оставалось еще письмо Хальта к Мастеру. Вдруг оно касается девчонки?
Конверт раскрылся не сразу, но главное - без разрывов. "Я не могу принять меры, - писал Хальт, - к выполнению нашей последней задачи на воде. Даже ваши намеки о банкротстве моих конкурентов ничего не меняют. Пусть плавают".
Перчини принялся вычислять, что бы это значило...
Дуайнер с фотографией аквалангиста. Хальт, побелевший от одного ее описания. Мастер, заинтересованный в решении некой задачи на воде.
4
Плетнев вернулся в отель после очередного визита во Дворец юстиции. Баранов ждал его в небольшом скверике у отеля.
- Хочу тебе сказать, Дуайнер заявил мне, что Светлана жива и здорова. Я не верю в порядочность Дуайнера, но, возможно, он что-то действительно знает.
- Жива! - облегченно выдохнул штурман. - Но какое дело этому американцу?
- Дуайнеру нужны мы, мы с тобой. У меня впечатление, что он напролом рвется к этим подводным диверсантам.
В холле служитель отеля предупредил:
- Господин Плетнев, к вам посетитель.
Навстречу Плетневу поднялся сухопарый человек в низко надвинутой шляпе.
- Эрнст Груббе, гражданин ФРГ, - представился незнакомец.
Плетнев пожал протянутую руку, указал на кресла. Груббе снял свою шляпу, и Плетнев смог рассмотреть его лицо: тонкое, умное, усталое, во взгляде не то затравленность, не то надрыв - как у людей с нарушенной психикой.
- Простите, что побеспокоил, но как порядочный человек... - Он поймал вопросительный взгляд Плетнева, заговорил быстрее, явно стараясь скорее перейти к сути. - Ведь вы так или иначе связаны с расследованием убийства на той подводной лодке. Я отниму у вас несколько минут, чтобы вы разобрались, что к чему, узнали немного и меня... - Он улыбнулся, извиняясь.
- Я слушаю, слушаю... - Плетнев согласно кивнул.
- Свой ежегодный отпуск я обычно провожу на острове Гельголанде, это известный курорт, но там довольно тихо. У меня там дача, яхта В сорок пятом году я был членом гитлерюгенда. Эту руку, - он приподнял правую ладонь, пожимал фюрер в надежде, что мы, мальчишки, защитим его... от вас. Много бы дал, чтобы сменить кожу! Утешаюсь, что человеческая кожа все же обновляется каждые десять лет. Нас формировали в отряды. Домой не отпускали, даже совсем маленьких, двенадцатилетних. Рядом со мной на нарах бывших ремовских казарм валялся парень из Мемеля. Я забыл его имя, но лицо помню, у него была яркая примета - левая бровь росла лишь наполовину. Потом мемельца куда-то отправили, он уехал, и больше мы не виделись. И вдруг... Иду по набережной неподалеку о: моей дачи на Гельголанде, а навстречу - он. Собственной персоной, тот мемелец. - Плетнев уселся плотнее в кресле, Груббе расценил этот жест как нетерпение и опять заговорил извиняющимся тоном. - Это преамбула, вот-вот перейдем к главному. Знаете, герр Плетнев, как обычно радуешься знакомым юности! Я, естественно, устремляюсь к нему, силясь вспомнить имя - Вернер, Вальтер? - протягиваю руку, как вдруг мемелец, - а по его лицу я понял, что и он узнал меня, - перескакивает барьер набережной, да так лихо, что я остолбенел. Но этого мало, на ходу он сбрасывает обычный костюм, остается в черном блестящем типа спортивного трико и ныряет...
Конечно, думал я потом, война искорежила души, и страх остался у многих немцев моего поколения. Но смешно теперь бояться доносов, что кто-то был в гитлерюгенде. Кто сегодня на это обращает внимание! Сегодня могут спокойно спать даже прежние национал-социалисты.
Та встреча лишь удивила меня, да, лишь удивила. А вот вторая встреча с мемельцем... Она породила во мне замешательство, смешанное с ужасом. Да-да, с ужасом, притом животным... будто я в своем доме вдруг наступил на очковую змею. Хорошо, что при мне оказался фотоаппарат. Я снял мемельца, катаясь на яхте. Был полный штиль, и я увидел, как на поверхность всплыло темное блестящее тело. Я биолог, меня заинтересовало это явление, я приготовил фотоаппарат, предполагая самое невероятное: вдруг это... стеллерова корова... или касатка, редкость в наших широтах. У моего фотоаппарата хорошая оптика, но я решил еще немного приблизиться к животному Однако тут объект моей фотоохоты зашевелился, я, не теряя времени, нажал на затвор Вот результат, - Груббе вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, но задержал его в руках. - Отпечатанные снимки потрясли меня. Я долго размышлял, но не находил объяснения. Я человек осторожный и не люблю, чтобы меня вышучивали. Поэтому молчал.
Но однажды услышал любопытную историйку. Рассказывал мой коллега, что к его прислуге приехал брат и под влиянием доброго шнапса поведал, что якобы собственными глазами видел, и притом неоднократно, человека-рыбу, боевого пловца, существующего для диверсий. Еще речь шла о каких-то фондах. Потом этот подвыпивший господин отказался от своих слов, но спьяну он долго хвастался своим общением с необычным и всемогущим человеком-рыбой. И тогда я понес фотографии, сделанные с яхты, в наше городское отделение Фау Фау Эн. Там почему-то решили, что я принес коллаж с целью провокации, рассказам моим не поверили, а человек, на которого я ссылался, уехал из города, и как утверждалось, за границу. Разумеется, я не думал о провокации. Я не знаю, что стоит за этим, - Груббе приподнял конверт, - но как биолог заключаю, что подобное может быть хуже любой атомной бомбы. - Он протянул конверт Плетневу. - Хуже самого изощренного биооружия. И вероятно, это и есть биооружие последней марки.
Фотография человека в черном гидрокостюме с большой белой свастикой на спине полностью соответствовала описанию Баранова.
- Так.