- На этой кухне знают вкусы каждого сотрудника? - уточнил я, почувствовав в чае "липтон" добавку из мяты и еще каких-то трав.
- Конечно, у них там компьютерный терминал, который и сообщает, какому человеку, сколько и чего требуется. Я ввел в программу своего кормления просьбу добавлять чего-нибудь тонизирующее... Так вот, на вездеходе будет установлено что-то равное по мощности "ЕС-1040", с обменом данными через клавиатуру и дисплей, причем умещающееся в ящике размером с телевизор. Конечно, и "Фортран" вам придется обновить, и поизучать наши программные пакеты. С Сайко уже все оговорено, так что повышение квалификации у вас начинается сегодня.
Мы покинули кабинет, прошли (я) и прошаркали (он) узким кишечного типа коридора. По дороге Бореев распахнул дверь какой-то лаборатории, где люди ежились в свитерах под белыми халатами. Кроме прочего, там были какие-то весьма холодные шкафы. "Баба-яга" постучала по одному из них сухой, мне даже показалось, костяной рукой.
- Тут у нас Сандомирский. Вернее, его мозги и некоторые другие ткани тела. Родственники, естественно, ничего не заметили, когда провожали его. Ну, а нам было важно понаблюдать. Как я и ожидал, изъятые ткани при полном отсутствии электрической активности, имели биомагнитную... хе-хе... ауру и, кстати, прилежно сохраняют ее до сих пор.
Бореев даже открыл шкаф и показал мне несколько цилиндров, покрытых изморозью и облепленных кучей проводков.
Мне неожиданно поплохело, глаза заволокло какой-то пеленой, которую пробил луч света, кончавшийся кляксой-мордой. Красноватая морда как и прежде зашевелила губами.
"Я так тебя ждал, что успел соскучиться. Эти несколько обрывков мертвечины для меня слишком слабая зацепка, чтобы удержаться в вашем мире. Я как на ураганном ветру все время, понимаешь..."
От такой неожиданной встречи я даже покачнулся. Чего не преминул заметить Бореев.
- Ой, майор Фролов, да вы, оказывается, впечатлительная натура. После того, что мне рассказывали о вас, никак не ожидал. Сентиментальный злодей, ха-ха. Ладно, делу это не вредит, поэтому двинулись дальше.
И опять клякса заботливо пошевелила губами.
"А теперь о твоей судьбе. Пора заниматься Затуллиным. Он - гвоздь, направленный в твою задницу. Я еще далек от тебя, но вскоре твои верхние ворота откроются и примут мое содействие."
После чего красноватая рожа заткнулась и растаяла. Не откликалась даже, когда я рискованным образом вызывал ее. Вот еще страдание на мою голову. Так ведь не годится, с кляксой дружить. Ну, не матрица же какого-то мифического Ф-поля меня навещает. Впрочем, в официальную психиатрию мне не обратиться со своими глюками - ведь офицеры госбезопасности должны проявлять психические отклонения только в повышенном служебном рвении. Иначе, тот же Бореев меня в вольер посадит. Хотя первые неполадки и ненормальности у меня начались из-за него, паскуды, вернее, после его опытов пятилетней давности. А потом, видно, сидели аномалии подспудно и вылезли наружу из-за очередных потрясений.
Какие бы не были объяснения-пояснения, но все-таки, прежде, чем плотно заниматься товарищем Затуллиным, надо повстречаться с частным психиатром.
Может попробовать это устроить через Фиму Гольденберга? В нем я уверен, такой не заложит. Впрочем, мы не виделись с весны 1978 года, тогда, уже в мае, он снялся и уехал кормиться рыбой "фиш" и бычками в томате куда-то к родичам в Одессу. Долго не возвращался, а потом в связи с перекочевкой в ПГУ мне стало не до него.
Я добрался на своей новенькой "четверке" до дома на улице Марата, где, судя по воспоминаниям, и проживал физически Гольденберг. Дверь отворилась на цепочке и высунулась физиономия соседки, тети Дуси, которую я сразу узнал, хотя в гости к Фиме попадал всего пару раз, и то в восьмом классе.
- Фимы нет, - отозвалась с охотой бабка, готовая общаться с кем угодно.
- Уехал что ли?
- Ага, на северный полюс. На "Пряжку", с год назад... А кто вы будете?
- Одноклассник. Костя Жарков, - не свое имя назвал на всякий случай.
- А-а, Костя, это ты, проходи, - без самопринуждения обрадовалась соседка. - Как вырос-то, правда нос немного съежился.
Я несколько раз шагнул вперед. Хорошо, что тетя Дуся приняла меня за Жаркова. Он с Фимой действительно корешился, кроме того калымит сейчас где-то на Крайнем Севере.
- За что на "Пряжку", тетя Дуся? Фима головой что ль заболел? Буянил?
- Сам ты буянил. Он всю жизнь тихий был, клювик свой в книжечку уткнет и затихнет... За самиздат какой-то, за мистику-херистику его сунули на "Пряжку", в особую палату. Это его лечащий врач-психиатер так мне сказал.
- Погодите, тетя Дуся, разве не лечащий врач отправлял его в больницу?
- Да нет же, Фима имел своего врача, Соломона Абрамовича Пениса... ой, не так фамилию произнесла. Пинеса. Лечил у него бессонницу, страхи... А потом прибыли строгие такие люди на двух "волгах" - из госбезопасности, это мне сосед Ларионыч шепнул. Главным у тех чекистов был черноволосый красавчик, которого подчиненные звали майором и Андреем. Спустя месяц оттуда приехали снова, комнату Фимину опечатали, и сказали, что гражданин Гольденберг забран на принудительное лечение на полный срок - до полного выздоровления от бреда. А Пинес позже приходил, сказал, что жалобу сочинил в защиту Фимы, телефон свой оставил. Я ему позвонить должна, как только чего-нибудь станет известно или Фиму начнут из квартиры выписывать.
Значит, Затуллин накрыл Фиму, как коршун цыпленка закогтил. И сейчас послушные Комитету лекари-лепилы вкатывают в голову, полную хохмы (то есть иудейской мудрости), аминазин с сульфазином, разжижающие мозги. А Соломона Абрамыча, я, кажется, припоминаю. Он на Лизиной вечеринке присутствовал, и оказывается, что не ханурик, а "врач-психиатер". Пожалуй, с ним я могу связаться.
- Подарите-ка мне, тетя Дуся, телефон этого Пинеса, коли не секрет. Я может у него что-нибудь еще выведаю про Фиму.
- Ой, сынок, до добра тебя это любопытно не доведет.
- Я Фиму так просто бросить не могу. Мы же с ним все детство играли в... - я наскоро попытался вытряхнуть из пыльного мешка памяти названия игр, которыми баловался совместно с юным Гольденбергом. Но кроме "орлянки" и преферанса ничего не вытряхивалось. - В общем, играли.
Через пять минут я расстался с тетей Дусей. Она еще завела меня в свою комнату с картиночками из журнала "Крестьянка" на стенах и показала какую-то тетрадку.
- Вот это он оставил у меня незадолго до того, как его увезли. Я во время шухера тетрадочку за печку сунула. Да, милок, у нас печки в сохранности стоят, никто их не разбирал. Фима велел какому-то Глебу тетрадку вручить, но я лучше тебе, все-таки я тебя сорванца знаю. Хранить дальше у себя страшно... Ты как думаешь, если Фиму от тихости вылечат, он что буйным станет?
Соломон Пинес занимал своей телесностью отдельную жилплощадь, поэтому я спокойно узнал через справочную адрес и не стал его тревожить предварительным звонком. Но вначале попытался разобраться в записях, оставленных для меня Фимой. Чувствовал, значит, шельмец, что я рано или поздно с ним пересекусь. Однако ничего толкового я в заветной тетрадке не нашел. Тот же треп, что и в 1978 году, насчет того, как в мир как в горшок должна влиться порция света, которая достанется то ли совсем темным, то ли инстанциям посветлее. Плюс назывались точки, которые образуют канал для прохождения энергетического импульса. Все сплошь библейские и каббалистические названия. "Адам", "Ной-Потоп", "Авраам-Ур", "Лилит", "Авраам-Фараон", "Бушующее облако", "Собирание искр" и так далее. Все хорошо, только никаких привязок к месту и времени. Просто обозначение судьбоносных моментов.
Ахинея ахинеей, но тетрадку я в сортир унес не сразу, а сперва сфотографировал ее мозгами. То есть, специально не хотел, но она крепко мне в память въелась. Может, потому что Соломон Пинес мне назначил крепкое лечение.
Мы с ним встретились, когда я сидел на лестничном подоконнике в его доме.
- Опять подоконник, - сказал Пинес, с натугой переставляющий ноги со ступеньки на ступеньки. Да и борода у него как-то пожухла и усохла, словно ее долго жевали. А может на ней просто отразился ход времени. - Вы одноклассник не то Фимы, не то Лизы.
- Фимы, - напомнил я. - Как он?
- Прочно в клетке. Можно писать в комитет ООН по птичьим правам, но в результате, разве что побольше зернышек ему насыплют. Кстати, спасибо вам за ту вечеринку. Не за то, что хотели сигануть из окна, а потому что спровадили Сючица.
Пинес отпер дверь и я без особого спроса вошел следом.
- Не стало Сючица, КГБ отвязался от Лизы и она смогла спокойно упорхнуть. Сейчас она в Бостоне, что говорится, не бедствует.
- Ваш телефон дала мне соседка Фимы, - предупредил я возможный вопрос.
Мы уже добрались до гостиной.
- После развода тут некоторое запустение, - вздохнул Соломон и он был прав. Комната смахивала на мусорный бак, потому что была завалена книгами, бумагами, банками, склянками, рисунками, тарелками с остатками какой-то еды, бутылками пустыми и бутылками с чем-то на дне. Это напоминало логово психа, а не жилище нормального советского психиатра.
"Ненормальный" советский психиатр налил мне и себе, в посуду, которую он, видимо, недавно использовал для приема какого-то горького лекарства.
- Иных уже нет, а те далече, примем за здоровье Лизы, Фимы, тех, кого мы знаем и тех, кого мы надеюсь, никогда не узнаем.
После окропления внутренностей алкоголем я добавил.
- Мне тоже нужна психиатрическая помощь. Собственно поэтому я и появился.
- Всем нужна. А мне не нужна что ли?
- Я серьезно, Соломон Абрамович.
- И я серьезно. После того происшествия на окне мне было с вами все ясно.