- Ну ты еще не знаешь всех ее подколов.
"И не узнаешь, поскольку больше не попадешь в мой дом", - тут же добавил ее выразительный взор.
Разгоряченно появился мохнатый певец и кроватный сожитель Коля Сючиц, я же предусмотрительно отошел в сторону. Похоже предстояла внутрисемейная разборка на почве морально-материальных расхождений.
- Мне надоела вся эта кодла непонятных людей, - напустился сожитель. - Почему нельзя было зазвать лишь Севу и Кешу с его подружкой?
- Ага, только тех скользких типов, с которыми ты делаешь бабки.
- Мои рваные бабки - это шмотки и харчи для всего твоего семейства, уточнил Сючиц нарочито нудным голосом. - На мои рваные бабки слизывают крем с пирожных и вообще культурно отдыхают все твои многочисленные дружки. Или как их надо называть?
Она его за бабки полюбила, а он за уваженье к ним. Впрочем, сожитель явно уже не тащится от своей подружки и ее родных-близких-дорогих.
- Я тоже кое-что зарабатываю, - пыталась сопротивляться Лиза.
- Вот именно, кое-что. К тому же не сегодня-завтра тебя попрут со службы. Твоей больнице не нужны доктора, к которым прямо на работу приезжают волги с чекистами... Когда до тебя дойдет, что за половиной из твоих дружков следит ГБ? Рано или поздно они выведут Большой Дом на меня. Конечно, соображать головой - это тебе не анализ кала разглядывать. Ты понимаешь, что если они сядут, то сделаются героями, про них будут справляться Картер и Шмидт, их фамилии зазвучат по Би-Би-Си и "Голосу Америки", им начнет помогать фонд Солженицына... А я стану простым зэком-валютчиком... Ты что подбираешь среди этих козлов своего следующего постельного напарника? Кто это будет - Фима Гольденберг с носом, прилипшим к книге, или Соломон Абрамович с лапшой в промокшей бороде?
Мне надо было, конечно, сдержаться, но рядом с Лизой я всегда делал глупости.
- Слушай, Константин, а почем сдаешь зелененькие?
Он резко повернулся на каблуках, не показав никакой пьяной развинченности.
- Вот этот фрукт, который одновременно учился в школе с тобой и Фимой, мне особенно не в кайф, - выдавил Сючиц, копя злобу и играя желваками.
- Все нормально, Константин. Не дрейфь, я не занимаюсь такими как ты, - и это было чистой правдой. Сючиц соответствовал профилю Второго Главного Управления. - Но мне в самом деле сдается, что вы с Лизой не слишком подходите друг другу. Имею я право на мнение?
Судя по тому, как бодро этот парень направился ко мне, права на мнение я уже не имел. Константин был свежее меня годков на пять, поквадратнее и выше на полголовы. Одним словом - атлет, который мог размазать меня в лепешку. Чтобы уцелеть, я должен был его покалечить. Это тоже не входило в мои планы. Однако мне немного повезло. Сючиц хотел, чтобы все выглядело поунизительнее и получилось побольнее, поэтому взял меня левой рукой за узелок галстука, чтобы врезать правой. Мне понадобилось всего два движения.
Одна моя ладонь крепко легла на его левую руку, а мой корпус резко сместился вперед и вниз. Через секунду Сючиц стоял на коленях, с некоторым недоумением щупая свою левую конечность.
- Мне кажется, не стоит продолжать, Константин. Давай прекратим эти мужские выкрутасы. Левая твоя ручка и так разболеется, это будет мешать работе, особенно "ломке" валюты. Кроме того легким тычком колена я могу выложить все твои зубки на кафельный пол.
Сючиц не попер на меня, а с невнятным матерным бормотанием дунул из кухни. Лиза молча дымила "кэмелом" и сквозь табачную завесу не было видно ее глаз. Через минуту сожитель проскочил с сумкой в руках по коридору и раздался грохот разлетающихся выходных дверей.
- Почему ушел? Нет у нас еще культуры спора. Кулаки - разве это аргумент? - слегка поехидничал я.
- Ну, что там дальше по плану развлечений этого вечера? - бросила женщина несколько противно интонированных слов.
- Да, таким голосом могла бы разговаривать какая-нибудь серьезная инфекция... Лиза, я не идеализирую Соломон Абрамовича, но ведь Костя Сючиц - просто нечистая сила.
И тут Лизоньку прорвало, она заистерировала и уже ничего не могла скрыть.
- Хватить форсить, товарищ чекист. Не надо с натугой доказывать себе, что ты мужчинский мужчина. На самом деле ты - надувной шарик. Поищи сзади завязочку. Все, что ты числишь за собой - удовольствие распоряжаться чужими судьбами, приятную способность вызывать страх, и радость причастности к большому делу - вдуто в тебя Комитетом. Ты мнишь себя Санитаром, этаким Инфекционистом-Гигиенистом, который чистит великий сортир по имени СССР от всякой гнили, грязи и заразы. Не только Сючиц, все мы - я, Фима, Соломон Абрамович - для тебя зараза. Но ведь оставь тебя без поддува и ты быстро превратишься в сморщенную резиночку.
Дама явно не понимает, что карающему мечу вроде меня опасно и вредно быть мягким и отзывчивым. Что я рискую гораздо больше, чем она. Но сказать ей об этом прямо без намеков - это словно вляпаться в глубокое говно.
- Я вовсе не считаю, что все твои друзья защищают анальные права личности и обсирают родные просторы... Значит, ты хочешь, Лиза, чтобы я сейчас убрался? Чтоб больше никогда не возвращался ни виде голоса по телефону, ни в виде образа на фотокарточке, ни в полном телесном объеме?
- Ты умеешь схватывать желания, этого не отнимешь.
- Тогда для верности моего отчаливания сопроводи меня до парадной. Это займет времени не больше, чем требуется на одну-единственную сигарету, особенно если воспользоваться лифтом.
Доктор Розенштейн, накинув в прихожей шубку, двинулась за мной следом. Распахнулась дверь лифта, а потом, ровно через три секунды движения вниз, я нажал кнопку "стоп".
- Что это значит? - она смотрела на меня, как на гнойную болячку.
- Это значит, что каждый человек хочет, чтобы его понимали.
Моя правая рука двинулась сквозь распахнутую шубку врачихи, между пуговиц на ее платье, ухватилась за какую-то мягкую шелковистую ткань и рванула. Сигарета спикировала на пол, но никакого истошного вопля не последовало. Вторая моя рука скользнула по оголившейся коже и остановилась там, где положено. Лиза была готова. В смысле - как женщина. Я врезался в нее и все вылетело из меня, как из открытого тюбика, на который наступили сапогом.
Она с полминуты приводила себя в более-менее благообразный вид, а я машинально поднимал какие-то пуговицы с пола и складывал себе в карман.
- Ну все, - подытожила она, - отожми кнопку "стоп"... Или отойди, ты заслоняешь ее. Эй, товарищ чекист, отчего столбняк, я же рассчиталась с тобой полностью. Теперь все в полном ажуре, нарисуй очередную красную звездочку на фюзеляже.
- Ты можешь теперь заявить на меня. Меня заметут, а в зоне такого как я обязательно укатают. Вот пуговицы предъявишь, - я протянул собранное на полу, - только милицию надо пораньше вызвать, чтобы успели кое-что на анализы взять.
- Хоть сделан из дерьма, а блеснуть хочется, - она почти что выплюнула враждебные слова.
Затем мощно оттолкнула меня - почему не пару минут назад, а только сейчас? - и отстопоренный лифт пополз вверх. Да эта ж баба выдоила меня как вампир! В итоге получилось, что так называемый страж отечества, руководствуясь животной похотью и мелким самолюбием, увел гражданку Розенштейн от заслуженного наказания и использовал ее посредством фрикционных движений одного из членов своего тела... Дверь лифта распахнулась и Лиза направилась к дверям своей квартиры.
"Воля к Жизни больше чем жизнь", - в голове вдруг возникла такая театральная фраза, возможно я озвучил ее губами. Здесь четвертый этаж сойдет. Окно прорезало стену на один лестничный пролет ниже. Я рванулся по ступенькам, вскочил на подоконник, ознакомился с воплем Фимы Гольденберга: "Лизка, хватай его, дура", высадил плечом первое стекло. Тут меня уцепили по крайней мере четыре руки, за плащ, полу пиджака, даже за шиворот. Я раскурочил ногой внешнее стекло, внезапно боль пробила мне пятерню, хватающуюся за раму и парализовала силу мышц - это помешало совершить бросок вперед. И следом четыре руки дружно скинули меня назад. Я еще пытался подняться и устремиться навстречу морозной заоконной атмосфере, однако что-то сотрясло голову. Белесая муть пролилась в череп как молоко в стакан и я отключился.
Когда я продрал глаза, то первым делом увидел, что девочка, похожая на кудрявого совенка, держит меня за липкий от крови палец.
- Слушай, круглоглазая, тебе давно пора спать, - сказал я еще каким-то далеким голосом.
- Я же говорила, что буду выковыривать из тебя осколки, - напомнил киндер.
- Ну что за вечер такой. Вначале один уносится вон как тунгусский метеорит. Потом другой выпадает из окна словно падающая звезда, пожаловался кто-то и добавил недовольным голосом: - "Скорую" бы надо вызвать этому пикирующему бомбардировщику.
- "Скорую" не надо, - вполне твердо засопротивлялся я, - зачем людей отвлекать. У меня каждый вечер такое приключение.
- Правильно говорит, - поддержал меня другой зритель, кажется, бородатый поэт Абрамыч. - Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать, суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то, Глеб?
- Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.
Собеседник оценил мое состояние.
- В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.
Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку - у Сючица тоже одна правая уцелела - к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.
- Ты меня, Фима дорогой, приголубил?
- Да что ты, Глеб, - Гольденберг поправил очочки, - я и муху ударить не могу... Есть тут у нас борец с живой природой.