Вокруг, подпирая щеки, вздыхали растроганные предатели.
В припадке внезапного гнева Эринто хотел оборвать песню бессмысленным воплем и швырнуть лютню об пол - но лишь крепче сжал ее и допел до конца, сказав глухо: "У меня нет более песен для вас".
Зашелестели хлопки, вспорхнули к потолку вздохи, прозвучали сказанные вполголоса хвалы.
Руки Беатрикс (левая тонкая, белая, прекрасная, правая - в большой красной перчатке) не шевельнулись. Она только закивала головой в короне. Корона была ей к лицу - тяжелая, с мертвенно-тусклыми камнями неестественной величины.
- Что хочет в награду Золотой Голос Святых земель? - послышался обычный вопрос.
- Беседы наедине с владычицей Эманда, - сказал Эринто быстро и глухо, чтобы не успеть испугаться.
Беатрикс улыбнулась с приличествующим случаю изумлением.
- Престранное, хотя и невеликое требование. Он против воли восхитился легкостью, с которой она играла любую из своих ролей. Краска придавала притворству достоверность. Она встала, кивнула зардевшемуся Авенасу и левой рукой дала Эринто знак следовать за ней. Они вышли в темную холодную галерею крытый мостик между близко стоящими башнями, освещенный одним факелом. По кирпичному полу тянуло сквозняком. Отблески пламени прыгали по смолянисто-черным чешуйкам мелких стекол. Беатрикс обернулась - в мятущемся свете огня лицо ее постоянно менялось, точно сотни обличий скользили по нему и не могли удержаться.
- Что тебе угодно?
- Перестань притворяться. - Он держал лютню на отлете, как некогда лунную маску.
- Я и не притворяюсь. - Голос был низок и спокоен. Кажется, в этот раз она действительно не притворялась. С бесправными пленниками можно играть в открытую.
- Сейчас нет. С Авенасом - да.
- Ты ревнуешь?
- Его к тебе.
А "Я не знала, что ты мужеложец!" - могла бы сказать она и рассмеяться громко и торжествующе, но вместо этого сказала тихо:
- Объясни.
- Ты ему лжешь, Беатрикс. Я не хочу, чтобы ты лгала ему. Он недостоин твоей лжи и твоих обольщений, он не игрушка. Он ангел.
"Если он ангел, то сам разберется во лжи и обольщениях, в отличие от тебя, мой милый", - должна была промурлыкать она с довольной издевательской улыбкой.
- Чего же достоин ангел?
- Принцессы. Он достоин принцессы в маске. Его красота столь велика, что рядом с ней может быть лишь, великая тайна, а не твое низкое притворство. Ведь на этом самом месте, в это самое время ты способна лгать ему про Последнюю Легенду, как лгала мне. Я понял твой замысел, понял, к чему были нужны мои песни. И я не хочу помогать тебе в этом, и не буду. Я не допущу. Даже если мне придется умереть.
"Ну и умирай, пожалуйста!" - могла бы ответить она и призвать спрятанных за дверью убийц.
- Я не лгу ему, как не лгала и тебе. Я веду себя: как умею. Я не могу не соблазнять, это у меня в крови.
- И ты соблазняла его рассказами о том, как тяжко тебе приходилось в плену у Аргареда?
Она медленно опустила голову, потом снова подняла.
- ...Ты лежала в пышной постели, время от времени, вздыхая... Ты просила его сесть возле изголовья и начинала говорить замирающим голосом о холодных подземельях, об оковах, о пытках, о безжалостных палачах, доводила его до дрожи, до такого состояния, что ему мерещились на твоих прекрасных руках раны от оков и кровавая пена на твоих губах... - Он замолчал. Беатрикс улыбалась медленно, совсем незло.
- Хочешь, я соблазню тебя тем же самым, Эринто? - спросила она глуховатым голосом. - Ты тоже вряд ли устоишь, поверь. Хочешь? Это недолго. Это действует быстро, очень быстро...
- Хочу. Мне интересно, до каких же пределов простирается твое совершенство? Я жду! - Он опустил лютню на пол.
- Хорошо... - Она сняла с головы корону и поставила ее на подоконник. Корона звякнула, как медный горшок. Потом она, поиграв пальцами возле висков, схватила парик и с силой сдернула его.
Под ним оказались короткие, как у школяра, волосы. Беатрикс встряхнула головой, и они покорно разлетелись, обкромсанные, тусклые, жалкие рядом с пурпуром и золотом ее облачения.
Эринто отшатнулся.
Тогда, с мученической гримасой, она рванула шемизетку надвое - с мелким треском посыпались и раскатились жемчужинки, золотые звенья. Открыв крестообразный ожог на груди и рубцы от ударов плетью, она вильнула плечами, воротник заломился, платье сползло,
Затем она сняла странную перчатку и поднесла к его глазам правую руку как для поцелуя.
Кисть на ней повисла. Пальцы были полусогнуты и неподвижны. На искривленном запястье зияла темная поперечная рана.
Дрожа всем телом, Эринто подставил под эту руку свои ладони и смотрел, смотрел, не веря... Потом тихонько коснулся скрюченных пальцев.
- Они шевелятся, - едва слышно прошелестел голос возле его уха, - плохо пока, но шевелятся. Сухожилие все-таки не задето.
Эринто стиснул губы, сдерживая рыдания, но слезы все равно закапали на искалеченную руку в его ладонях. Беатрикс стояла, обнажив из-под платья увечья, и казалось, что с нее полусодрана кожа, а не это пышное одеяние.
- Они правда шевелятся, правда... Вот... - Пальцы слегка, словно в судороге, дернулись и снова застыли.
Эринто плакал, порывисто вдыхая сквозь стиснутые зубы и стараясь не всхлипывать.
- Пойдем, здесь холодно, пойдем. - Она потянула его в теплую, душистую темноту.
- Сядь сюда. Мне надо сменить платье. - Она запалила от свечи канделябр. Тускло проступил ряд тесных смежных комнаток, в одной из них на соломенном болване было распялено желто-лиловое платье с маленьким вырезом.
- Только не смотри на меня...
- От слез я все равно ничего не вижу. Он отвернулся, плечи его сотрясались. Сквозь гул в ушах слышались тихие голоса, тихие стуки, шаги, плеск. Потом придушенный вскрик и стон. Он похолодел, обернулся. В третьей или четвертой от него комнате Беатрикс сидела в кресле одетая, и голова ее клонилась вперед. Невысокая служанка обмахивала ее краем своей юбки... Он отвернулся снова.
Через некоторое время почувствовал прикосновение к своему плечу... На ней был высокий убор - изогнутый валик из парчи, излюбленный жеманными придворными дамами. Странно, что ей он тоже был к лицу.
- Я забыла корону на подоконнике, - сказала она, улыбнувшись одной стороной рта, словно и не замечала его слез, - и надо вернуться туда. Гости ждут и... Хотя погоди. Я не могу удержаться. Еще одна комната. И последнее из обольщений.
Она привела его к портрету Фрели: из густой, но нестрашной тьмы Фрели глядел искоса, беспечно. На холсте он был как живой - глаза блестели переменчиво, оливковый шелк одежд переливался, тускнея, когда отводили свечу. Беатрикс опустила веки.
- Я не могу смотреть на него долго. Страшно. А вот я. - Она указала на картину на противоположной стене. Там был изображен закат над лиловеющими виноградниками, синие тени ползли по бело-золотому мрамору и задумалась отроковица. На коленях у нее лежал фолиант. Камень на застежке фолианта тлел углем. Солнце отражалось в ее коричневых глазах змеи и птицы, что глядели поверх книги.
- Идем, - она потянула его движением ребенка, - идем же...
- Я не могу, пойми ты, я никуда не могу... - Слезы хлынули сильнее, он захлебнулся, свалился на колени и разрыдался, содрогаясь от жалости к ней, и к себе, и к этому живому портрету мертвеца, и к Авенасу почему-то, - для всех для них не хватало истертого слова "прости!", даже если выкрикнуть его с кровью из разорванного горла.
- А я не могу плакать, - тихо сказала она, опускаясь рядом с ним. - Я не могу плакать, я не могу иметь детей, я изувечена, как... святая мученица, запнулась она, потому что слово не подходило, и заговорила тверже: - Я не могу плакать. Я даже веселюсь. Жизнь жестока, и в ней меньше всего надо горевать о сделанных ошибках. Лучше их исправлять, если можно... Эринто, хватит, пойдем! Не заставляй меня говорить все злые слова, которые скопились во мне для тебя. Их нельзя говорить, но ты можешь довести меня до этого...