А Вовку Кулакова, тогда еще молодого офицера контрразведки ГРУ, срочно отозвали из Кабула и дали приказ готовиться к диверсионным операциям на территории Польши. Мотопехота и танковые части в очень серьезных масштабах уже были подтянуты к западным границам. И день начала общевойсковой операции был назван - 4 декабря. Польшу собирались отутюжить бронетехникой при поддержке стратегической авиации, если потребуется, и даже тактические ракеты держали наготове. Планировался этакий блицкриг. И только уже в самый последний момент лично Войцех Ярузельский сумел убедить лично Юрия Андропова, что очередная русско-польская война никому победы не принесет. И это будет не Гданьск-55, не Будапешт-56, не Прага-68, это будет самая настоящая русско-польская война, весь народ встанет под ружье, да и Войско Польско - не последняя армия в Европе. Ярузельский сумел убедить в этом Андропова, тогда уже реально управлявшего Советским Союзом, и очередной трагедии удалось избежать.
Конечно, Кулаков не случайно рассказал мне все это. И теперь я понимал, что разговор с паном Вальдеком тоже совсем не лишний. Новые сведения помогали нам понять характер нашего фигуранта.
Агент-перевертыш доброго десятка разных разведок все-таки был и оставался поляком. И правы оказались американцы: ловить его можно было только на родине. Особенно хорошо - в родном городе, во Вроцлаве. Помимо прочего, одной из тайных страстей нашего суперагента было увлечение живописью и особенно таким редким жанром, как живописная панорама. Юриуш страшно гордился, что знаменитую Рацлавицкую панораму, экспонировавшуюся добрых полвека во Львове, перевезли именно во Вроцлав. По иронии судьбы это произошло в тот самый год, когда Семецкий навсегда покинул Польшу. Однако отец Юриуша входил в Общественный комитет по восстановлению Рацлавицкой панорамы, комитет третий по счету и последний, который как раз и сумел довести дело до победного конца. Так что Юриуш имел возможность увидеть живописный шедевр Яна Стыки и Войцеха Коссака еще за год до того, как панораму развернули в новом здании, в ротонде на берегу Одера. Открытие состоялось в конце ноября восемьдесят первого года, в труднейшее для Польши время, когда многие продукты выдавались по карточкам, в городах были перебои с водой и электричеством, зубы чистили солью, а по ночам еще ходили патрули и кое-где случались перестрелки. Но именно в это время обострились патриотические чувства поляков, вот Ярузельский и не пожалел денег на восстановление гордости польского народа - Рацлавицкой панорамы.
Офицер разведки Юриуш видел огромный холст без переднего плана и специального освещения, развернутый в большой университетской аудитории, но и в таком виде живописное полотно поразило его. А в ротонду ему довелось попасть лишь спустя пять лет, когда, уже будучи гражданином Израиля, он вернулся инкогнито на похороны отца, а медленно, но верно теряющая свое могущество польская госбезопасность перестала охотиться за всеми подряд беглыми сотрудниками.
С тех пор Семецкий взял за правило приезжать во Вроцлав каждый год. Причем даты все время менялись, не существовало у него особенного, специального дня. Очевидно, Эльф был подвержен неким минутным настроениям или, наоборот, выстраивал хитрую схему, при которой его трудно оказывалось вычислить.
Его и на этот раз вычислили только чудом. Австрийцы слушали телефон совсем другого человека, но в польских очень старых, давно не ремонтировавшихся сетях что-то перемкнуло и на запись пошла фраза Эльфа: "Я буду во Вроцлаве в начале ноября, ну и, конечно, побываю в ротондеs". Компьютеры австрийской разведки выловили эту фразу по ключевому слову "ротонда", американцы, проводившие в тот момент некую совместную с Веной акцию, получили доступ к неожиданно возникшим из ниоткуда сведениям, и таким образом родилась идея операции. Но организовывать примитивный захват объекта никому не хотелось. Это они уже проходили. Направлять опергруппу из какой-нибудь соседней страны - полная безнадега. У Эльфа потрясающее, просто фантастическое чутье на опасность, любых мало-мальски знакомых ему по почерку спецов Семецкий почует за версту - и ничего не выйдет.
Такие уникальные способности встречаются не просто редко, а удивительно редко. Разве что еще палестинско-советский диверсант Санчес Карлос Рамирес Ильич обладал чем-то похожим, вот и уходил ото всех подряд, включая элитные спецподразделения "Моссада". Но легендарный Карлос, обучавшийся не только у Арафата и Фиделя, но и в подмосковной Балашихе, был все-таки в первую очередь террористом, его главной целью всегда было убийство, разрушение. Таких легче ловить, вот французы в итоге и засадили его пожизненно. А Эльф - это птица совсем иного полета. Его цель - сбор информации и торговля ею. Здесь все намного тоньше, хотя по умению убивать и прятаться Эльф, пожалуй, Карлосу еще и фору бы дал.
Вот почему ловить Юриуша Семецкого должны были обязательно гастролеры - совершенно незнакомые ему люди, с абсолютно неожиданной манерой поведения и, желательно, как можно меньше знающие о фигуранте. Нехилый парадокс! Обычно стараются знать как можно больше, а тут - все наоборот. Логику наших работодателей я, честно говоря, так и не понял, точнее, уже потом сообразил, что логикой, как таковой, там и не пахло. Они рассматривали Эльфа не как объект захвата, а как некий психологический феномен, представляющий уникальную ценность, и то, что делали мы, вернее было называть не спецоперацией, а научным экспериментом. Однако психология - это очень хитрая наука, тяготеющая не столько к математической логике, сколько к черной и белой магии. Интуиция, подозрения, прозрения, всякого рода таинственные предчувствия значат в ней гораздо больше, чем строгие выкладки практиков. И мы все сильнее ощущали, что дирижирует нами именно некий психолог и маг, до сих пор не объявившийся зримо.
Мы уже второй день слонялись по городу среди старинных костелов в самом центре, по набережной Одера, по аллеям уютных парков и современным проспектам, скучали в ресторанах и маленьких кафешках, попивали "каву", то есть кофе, очень неплохо заваренный, кстати, посещали музеи и развлекательные заведения, лопали продаваемую на каждом углу вкуснейшую пиццу с грибами. Осень выдалась в меру солнечная и в меру дождливая, а главное, теплая, и грибов в окрестных лесах было еще полно. Западная Польша - это вам не Подмосковье, ноябрь у них еще вполне грибной месяц. Впору было самим в лес отправляться. Но сказал же Василий Иванович в известном анекдоте: "Не до грибов, Петька, не до грибов!", когда тот орал "Белые в лесу!"s
Мы ждали непонятно чего.
И дождались.
За ужином второго дня пан Вальдек познакомил нас с профессором Вроцлавского университета паном Збигневом Станюшевским. Примечательный оказался пан - настоящий профессор. Но если он где и преподавал, то вряд ли на гуманитарном факультете, скорее уж в разведакадемии, а по званию был как минимум майором, а то и полковником. Судя по возрасту, в отставке, конечно, но навыков не утратил. Записочку Циркачу в рукав сунул, как заправский карманник или фокусник, и той же ночью с предельной незаметностью просочился ко мне в номер, где мы втроем ждали его. Показывая только жестами, куда следует идти - жучков пан Збигнев подозревал в каждом предмете, хотя думаю, что их как раз и не было, - он вывел нас на улицу каким-то потайным ходом, а там уже ждали Шкипер и Пиндрик, приглашенные заранее.
По притихшим до утра улицам - в этом районе практически нет ночной жизни - мы хитрым крюком по Яницкого и Моджевского выбрели к ротонде со стороны Одера и юркнули в открытую, очевидно, специально для нас, маленькую железную дверку.
Со стороны зрительского входа мы уже побывали в Рацлавицкой панораме, полюбовались роскошным круговым полотном и попытались оценить возможности захвата хорошо подготовленного человека среди толпы посетителей, даже изучили пути отхода. Признаюсь, не понравилась нам тамошняя обстановка. Неподходящее, ну, совсем не подходящее было выбрано место, но что поделать, хозяин - барин! А вот картина Яна Стыки и Войцеха Коссака нам очень понравилась. Ее можно было рассматривать подолгу, так натурально и тщательно выписали художники каждую фигурку, каждый кустик, каждый штык. А как увлекательны эти вечные поиски места, где кончается объемное изображение и начинается плоскость холста! Первый раз мне показали подобную штуку в детстве, когда водили в Москве смотреть на Бородинскую панораму. Было интересно, очень интересно, но Рацлавицкая запомнилась еще сильнее. Я даже знаю, почему.
Во-первых, теперь я глазел на всю эту изящно разрисованную кровавую баню и видел не пластмассовых игрушечных солдатиков, выставленных на дощатом полу в сенях бадягинской избы, а живых людей в дымном кошмаре селенья Итум-Кале, и сквозь убаюкивающее воркование экскурсоводши на полупонятном польском языке мне слышались разрывы гранат, родная матерщина и гортанные чеченские ругательства. И даже запахи соответствующие мерещились.
А во-вторых, было еще одно потрясение. Рацлавицкую битву, которая произошла 4 апреля 1794 года на уроках истории в школе не проходят, ее даже в однотомнике Большой Советской Энциклопедии не упоминают, поэтому, я только теперь из рекламного буклета, продававшегося тут же, в ротонде, узнал, кто и с кем в той битве сражался. Части регулярной польской армии при поддержке вооруженных чем попало крестьян под водительством великого мятежника Тадеуша Костюшки возле местечка Рацлавице разбили в пух и прах шеститысячный корпус царских войск под командованием генералов Федора Денисова и Александра Тормасова. Вот такие пироги с котятами. Невольно вспомнишь импровизированные лекции пана Вальдека!
А этот Костюшко, как выяснилось, был еще и героем войны за независимость Соединенных Штатов Северной Америки, и почетным гражданином революционной Франции, в общем, этакий Че Гевара восемнадцатого века, неисправимый романтик, гражданин Вселенной. Понятно, за что его любил многократно перевербованный поляк Юриуш Семецкий по кличке Эльф.
Но теперь-то мы пришли в ротонду не на панораму смотреть, а проводить уже вполне серьезную рекогносцировку, точнее даже репетицию - можно это было и так назвать.
- Пан Вальдек знает, кто вы? - спросил я пана Збигнева еще по дороге.
- Нет, - коротко бросил тот, потом решил пояснить. - Это было бы ни к чему. Сегодня самое главное - не допустить утечки информации.
Во, какая схема, оказывается! Задействовали кучу людей, но одним ничего не сказали, другим объяснили предельно мало, а третьим, как нам, например - побольше, но тоже не все. Не люблю я такие операции, они похожи на гнилые бревна, только примеришься, рубанешь сплеча, а топор-то и провалится. Нехорошее у меня было предчувствие, но вскоре думать об этом стало некогда.
Искомый фигурант ожидался на Рацлавицкой панораме завтра, грубо - во второй половине дня, а точнее установить было физически невозможно, потому что, если я правильно понял, свой отдых - а это был для него именно отдых, а не работа - Семецкий не привык расписывать по часам и минутам. К моменту его появления в ротонде мы должны были тщательнейшим образом подготовить все, а именно: изучить внутренние помещения на предмет путей отхода в первую очередь, отработать технику выстрела анестезирующей иглой, тщательно залегендировать свое поведение на публике, отрепетировать транспортировку бесчувственного тела к машине пана Збигнева со стопроцентной гарантией опережения любых помощников Эльфа, вызванных, например, с улицы. А у Циркача было еще и особое задание - ему надлежало выступать в гриме, и тоже предлагалось порепетировать, чтобы в решающий момент он себя достаточно раскованно чувствовал с искусственными морщинами и чужими усами.
Последняя идея, по моим понятиям, уже ни в какие ворота не лезла. Эльф не мог опознать в Циркаче никого, просто потому, что нигде и никогда его не видел. Однако пан Збигнев уверял нас, что Юриуш чует за версту любого профи, и не только по глазам, так что темными очками здесь не обойдешься, да и вообще, черные, карикатурно шпионские очки - это само по себе плохо. Циркачу были предложены прозрачные, но хитрые очки, менявшие цвет и даже выражение глаз. Мне слабо верилось во все эти чудеса, но задание есть задание.
Следующей, еще более чудной установкой оказалась такая: не только Юриуш не должен видеть нас, но и мы его по возможности видеть не должны. Сами наши взгляды, хищные взгляды профи - могут спугнуть. Ну, знаете, стрелять в человека, не видя его!.. Кто-то из нас сошел с ума.
- Ну, конечно, - успокоил меня пан Збигнев, - вы, Крошка, и вы, Циркач, увидите его, вам даже заранее покажут фото, но остальные пусть остаются в группе прикрытия и начинают действовать только по особому сигналу.
Пан Збигнев очень забавно произносил кличку Циркач с ударением на первый слог- Циркач. Мою кличку - Крошка, он называл нормально, чай, слово-то звучало почти по-польски, а ведь у них все ударения только на предпоследний слог.
Меж тем сама схема действий была такова.
Нас провели за кулисы, то есть в служебные помещения позади холста, и показали место, с которого я и должен буду работать. Вообще, там, за холстом, тоже было интересно. Кухня великой битвы действительно напоминала театральное закулисье. Борька (если ему верить) знал, что такое святая святых храма искусств. Он же и в кино снимался, и в цирке работал, и в театре играл. И он сразу сказал: "Это театр, но как-то всё по-другому". С изнанки знаменитого гигантского холста пестрели ажурные инженерные конструкции, ухоженные, без паутины и пыли, мелькали циферблаты приборов, измерявших и поддерживавших на постоянном уровне температуру и влажность в зале, всяческая электроника, которая отвечала за освещение, сигнализацию и вентиляцию. Я пожалел, что Шкипер не видит всего этого технического великолепия. Уж он бы там полазил вволю и еще наверняка советов надавал бы местным инженерам.
Ну а для меня сделали специальное кресло, в котором вполне удобно было сидеть, - ведь я, как профессиональный снайпер, мог дожидаться объекта часами. Ствол винтовки покоился на специальном штативе, был заранее отцентрован и жестко привязан к одной- единственной точке - крохотной дырке в холсте, даже не дырке, а так, дефекту ткани, где в непрокрашенный зазор между толстыми нитками вполне проходила без ущерба для картины тончайшая анестезирующая игла. Смотрительница зала, рассказывал Збигнев, долго причитала и не верила, что протыкание холста иглой пройдет совершенно безболезненно, правда, распоряжение ей отдал лично пан директор национального музея, филиалом которого и являлась панорама. Сказано было, что панове из Варшавы проводят грандиозный психологический эксперимент: изучают с помощью скрытой камеры, микрофона и специального сверхсовременного датчика биоизлучений уровень патриотических чувств граждан, проходящих мимо знаменитого изображения Тадеуша Костюшки.
Да, я ведь не сказал, что дырочка та под иглу проделана была аккурат в правой руке польского вождя, у самого запястья. Так что Костюшко, как заправский шпион, должен был выстрелить в своего соотечественника из рукава, хоть и направлял указующую десницу в противоположную от зрителей сторону.
Мы очень надеялись, что этот выстрел станет главным выстрелом пана Тадеуша.
Сражался Костюшко за американскую и французскую демократию - отчего ж не поработать теперь на новую демократическую Россию?
- А для глаз, - спросил я, - мне проделают отдельную дырочку?
- Матка Боска! - всплеснул руками пан Збигнев. - Да ни в коем случае.
- Ага, - сказал я. - Все-таки не удалось одолеть упрямых музейщиков!
- Да причем тут! - пан Збигнев только рукой махнул. - Было б надо, мы бы весь этот холст на куски порезали, а потом склеили вновь и полностью отреставрировали. Это вопрос денег, а денег на операцию выделено много. Но любой объектив посреди холста, равно как и живой глаз, смотрящий из отверстия, не останется незамеченным Эльфом - уж в этом можете быть уверены. Поэтому, Крошка, целиться будете через перископ, линзы которого выведут под перегоревшие светильники.
Вот так.
Мне еще ни разу в жизни не приходилось целиться из снайперской винтовки, глядя в перископ. Но, потратив десятка три-четыре иголок, я, кажется, наконец пристрелялся и почувствовал уверенность. А Циркач не сомневался в себе, по-моему, с самого начала. Собранная в складки кожа на лице нисколько не смущала его, а пышные усы даже понравились. Оттащить потерявшего сознание Эльфа к служебному входу, не напугав и не обидев никого из зрителей - эту задачу он считал не слишком сложной. Фил должен был отслеживать центральный вход, причем только в случае неудачи я имел право объяснить ему, как выглядит Эльф. Такое же задание у двух других, уже служебных, выходов получили Пиндрик и Шкипер.
Вот и все. А дальше нам предлагалось выспаться и заступать.
3
Эльф появился в ротонде рано, около двух пополудни. И это было приятно, а то вот так до самого закрытия музея досидишь, еще опухнешь ненароком! И вообще, за несколько часов запал проходит, перегорает что-то внутри, все вокруг делается по барабану, а это уже не настроение для работы. Даже и не возьмусь сказать вам, что опаснее - избыточный мандраж или полный олимпийский пофигизм.
Мы сидели в маленьком баре при входе в гардероб: гримированный Циркач лицом ко входу, я - в полупрофиль и Фил - спиной к дверям. У Бориса ничего на лице не отразилось, глаза его через непростые очки словно бы все время глупо улыбались. Но, перехватив мой взгляд, Циркач как можно спокойнее проговорил:
- Он пришел.
Словно заказывал очередную чашечку кофе.
Я скосил глаза чуть влево и увидал коренастого человека с серо-стальными непроницаемыми глазами, с загадочной блуждающей улыбкой на тонких губах, в профессионально просторной одежде и с совершенно свободными руками... А походка у Эльфа была порывистая, мощная и мягкая, как у большой дикой кошки. Сила в нем чувствовалась необычайная - не физическая, хотя и это тоже, - больше психологическая. Тягаться с таким один на один я бы не взялся, потому что на внелогическом уровне ощутил превосходство этого человека. В выучке. В опыте. В природных талантах.
Да мне и не надо было тягаться. За меня сработает Тадеуш Костюшко.
Я поднялся и спокойно пошел к своему рабочему месту. Циркач тем временем затесался в группу экскурсантов.
А расположившись в своем снайперском гнездышке, я мысленно скомандовал себе: "Готовность номер три".
В окуляры перископа хорошо проглядывался весь зал, и Семецкого я увидел сразу, трудно было не увидеть, ведь он пошел по кругу один. Без публики, без экскурсовода. Без ансамбля. Ё-моё! Как же Циркач встанет с ним рядом? Знакомиться начнет, что ли? Не смешно.