Дитмар упорно искал серьезный, большой, интересный и законный бизнес, да чтобы еще и с перчиком, чтобы нервы щекотало.
И он нашел его.
В Советском Союзе как раз началась перестройка. Торговля задышала свободнее на всем огромном пространстве от Кёнигсберга до Владивостока, от Кушки до Таймыра, и Дитмар вновь обратил свой взгляд на восток, только теперь уже не на ближний, а почти на дальний. Его теперь интересовала новая горбачевская Москва. Вот она - золотая жила!
Линдеманн создал специальный аналитический центр для исследования политико-экономических процессов в СССР. И не зря. Девятнадцатого августа 1991, когда на Франкфуртской валютной бирже чудовищно обвалилась немецкая марка, Дитмар рискнул и перевел в родную валюту все имевшиеся у него свободные доллары, а также фунты и даже швейцарские франки. Он скупал марку порционно, через подставных лиц, в течение трех дней, чтобы курс не дергался резко, а тем временем в Союзе все устаканилось, как и предсказывали его аналитики. Дитмар верил своим аналитикам, поэтому даже и не считал эту акцию серьезным риском. И он разбогател на быстро проведенной операции невероятно. Именно в девяносто первом Линдеманн стал миллиардером. Ну а дальше началось самое интересное. Он сделался крупнейшим инвестором новой России. Об этом знали очень немногие, так как деньги вкладывались через сотни мелких и не очень мелких фирм по всему миру от Австралии до Бразилии. И дела его на российском фронте шли более чем хорошо. Дело было поставлено таким образом, что любые изменения, даже самого негативного плана, не отражались глубоко на бизнесе Линдеманна в целом. Гиперинфляция? Работаем с продуктами и тряпками. Политический кризис? Работаем только с финансами. Черный вторник? Работаем с золотом. Война в Чечне? Работаем с нефтью. Ну, и так далееs
Но в последние годы Линдеманн начал ощущать, что кто-то очень серьезно мешает ему. Почуял где-то вдалеке равного конкурента. Конкурент рос и подкрадывался ближе, подло подкрадывался, со спины, казалось, уже вот-вот будет дышать в затылок. А Дитмар до сих пор не мог понять, кто это. То ли арабский Восток и Средняя Азия, окрепнув, заявили о своих интересах; то ли американцы повели тонкую и незаметную финансовую игру с Москвой под шумок обоих импичментов; то ли внутри самой России забурлило, зашевелилось что-то неведомое и страшное. А корень зла, как всегда, находился в Турции.
Или это уже паранойя?
Ведь ему все, все удавалось! И на этот раз тоже. Он объехал там всех на кривой кобыле. Всесильный Бенжамен Харрис ("Харрис банк", "Харрис Трастинвест" и "Харрис инкорпорейтед") переводит в Россию огромнейшие средства. И все международные банки надувают щеки и делают вид, что помогают лечить больную российскую экономику, произносят красивые умные слова: транши, взаимозачеты, погашение процентов по долгам, отсрочка платежей, даже реституцию культурных ценностей сюда приплели, не говоря уже о мышиной возне вокруг крошечного российского контингента на Балканах. А в действительности всё решают они вдвоем: Дитмар и старина Бен. Ну если до конца честно, то не совсем вдвоем, но уж об этом-то совсем никому знать не надо, об этом даже самому лишний раз думать не стоит. У них солидный, честный, порядочный бизнес. Инвестиции, кредиты, непрерывный рост производства и товарооборота - все! Что может быть благороднее?
Линдеманн прогуливался вдоль края бассейна с морской водой в своей гамбургской резиденции. День выдался необычайно сухой и жаркий. Искупаться следовало непременно, но он все ходил вдоль бортика, пережевывал по пятому разу одни и те же мысли и почему-то всерьез раздумывал, в каком месте лучше нырнуть, как будто это могло иметь какое-то значение. Да нет! Никакого значения это не имело. Просто его не отпускало ощущение подвоха: "Что-то в российско-турецких делах идет не по плану!" Он ну никак не мог понять, что именно, и это отбивало любые желания, даже в прохладную морскую воду прыгать уже не хотелось.
Тихо подошла жена Ника. Сказала по-русски:
- Давай искупаемся.
Она и была русская. Медсестричка и кандидат в мастера по барьерному бегу на сто метров из Киева, Ника приехала в Москву по путевке от своего спортклуба - на чемпионов поглазеть, себя показать. Это было в глухом восьмидесятом году. Дитмар тоже прикатил в Союз в связи с Московской Олимпиадой (на ней неплохие деньги делались многими) и страшно гордился, что КГБ его не вычислил. А их любовь с Никой была стремительной и бурной, как забег на сто метров с теми самыми барьерами. Они не сбили ни одного. Они закончили с рекордным временем уже во Франкфурте-на-Майне. Он вывез девчонку в Западную Германию из брежневско-андроповской России. Это была настоящая сказка для нее - уж он-то хорошо понимал. И он был счастлив осчастливить ее, потому что увлекся всерьез и надолго, даже, казалось, навсегда. А уж она-то как полюбила его! Слепо, неистово, безрассудно. Ничего подобного не было в жизни Дитмара. И он чувствовал безошибочно: юная Ника любит его не за деньги, не за подаренную свободу. Она просто любит его. И это было фантастически прекрасно. Он даже страдал немного от невозможности соответствовать силе ее чувства. Бизнесмен Линдеманн так не умел, он был слишком расчетлив, рационален. Но он подарил ей настоящее счастье.
И еще одну бесценную вещь умел он дарить любимой - полную искренность. До поры умел. Целых десять лет он не скрывал от Ники ничего. Она была единственным человеком, знавшим все его тайны. А вот после девяносто первого тайн стало больше, они сделались страшнее - все прямо пропорционально деньгам, - и он начал кое-что от жены скрывать, поначалу вроде как щадя ее нервыs А на самом деле? Об этом тоже не хотелось думать.
Но теперь наступил момент, когда думать надлежало уже обо всем, если, конечно, он всерьез намерен понять причину своей смутной тревоги.
- Искупаемся? - спросила Ника.
Дитмар оглянулся на супругу. В свои тридцать семь она выглядела просто великолепно. Иные в двадцать семь так не выглядят. Наверно, он все еще любит ееs В каком-то смыслеs
- Давай, - сказал Дитмар, и они нырнули одновременно в яркую голубую воду.
Это выглядело красиво, очень красиво. Если б еще кто-нибудь мог их видеть, кроме личной охраны!
А потом - у Дитмара даже руки не просохли, а вытирать не хотелось - он лежал расслабленный на шезлонге, отогревался под теплыми лучами, когда Франц Швиммер в изящном кремовом костюме от Сен-Лорана перегородил ему солнце и виноватым голосом сообщил, подавая телефон:
- Этот человек требует вас немедленно. Очень уверенным тоном. И представляется предельно коротко: Эльф.
Дитмар вздохнул и взял трубку:
- Вот только его мне сейчас и не хватало!
3
Черная "волга" генерал-майора Кулакова проехала в ворота, открытые даже не по гудку, а по узнанному охранником издалека номеру, и, обогнув клумбу с облупившимся гипсовым Ильичом, остановилась перед главным входом в ЧГУ. Неуклюжий дешевенький памятник во внутреннем дворике Конторы остался с тех далеких времен, когда в старинном здании городской усадьбы еще располагался районный дворец пионеров. В ведение КГБ все это хозяйство перешло в самом конце восьмидесятых, и не то чтобы здравомыслящие руководители нового сверхсекретного управления так уважали вождя мирового пролетариата (хотя некоторые действительно уважали), а просто в обстановке всеобщих переименований, разоблачений и демонтажа хотелось поступить наоборот. Вот генерал Форманов и распорядился: Ильича не трогать. Впрочем, и реставрировать его никто не собирался. Если не считать завхоза Антипыча, который года три назад проявил инициативу и, на собственные деньги приобретя расходный материал, подновил памятник белой водоэмульсионкой. Но, кажется, только хуже сделал. Ильич, оставаясь живее всех живых, словно прокаженный, облезал теперь не двумя, как раньше, а сразу тремя слоями разномастной краски.
В Москве вот уже почти месяц стояла чудовищная жара: днем за тридцать, ночью - под тридцать. Грозы были редкими, короткими и ни от чего не спасали, резко возрастающая влажность на несколько часов превращала условный Ташкент в условный Батуми, но жара оставалась прежней. В такие дни растрескавшийся Ильич сильнее обычного напоминал произведения Сальвадора Дали и навевал тоскливые мысли о великой вселенской суши и бесконечно медленной, страшной смерти от жажды.
Глядя на пересохшего вождя, Кулаков ощутил жгучее желание как можно скорее выпрыгнуть из душного автомобиля на свежий воздух, хотя и знал наверняка, что никакой свежести в московском в воздухе уже давно нет.
Ах, какие машины ездили по Барселоне и маленькой курортной Коста-Браве! В любом такси - кондиционер, ну, может, и не в любом, мелькало иногда какое-то старье подешевле, но Кулакову все как-то попадались "ниссаны-максима", "шевроле-лумина" или гордость испанского народа новехонькие "сеаты", то бишь "фольксвагены" местного розлива. С такими машинами и сорок пять в тени - не трагедия. Да что машины! Там в любом кафе, в любом магазине - про офисы и говорить не приходится - температура никак не зависела от того, что происходило на улице. А Москва - город северный, и здесь к жаре всегда не готовы. Впрочем, когда подступает настоящая холодина с лютыми морозами, выясняется, что город у нас вполне южный, и начинается лихорадочная подготовка к зиме. Так что дело тут не в климате, а, как принято нынче говорить, в менталитете. Такая страна. Такие люди. Вспоминалась в подобных случаях фраза, написанная однажды Эдуардом Лимоновым. Кулаков этого экстравагантного писателя не особо жаловал, да и не читал никогда. Но одну фразу, выхваченную из какой-то газетной статьи, полюбил и часто цитировал: "И как это меня угораздило родиться в такой неудобной для жизни стране?!"
Сначала Владимир Геннадиевич зашел к себе в кабинет, поглядел оперативную переписку, хотел было даже компьютер включить, но передумал и отправился все-таки к Форманову, его новехонькую "Ауди-А8" перед центральным входом отметил сразу, да и назначенное время как раз подходило. Адъютант генерала был не только исполнителен, но и приветлив - добрый знак, - а за дверью Кулакова ждал сюрприз. Переступил он порог и ахнул: у начальника ЧГУ генерала-лейтенанта Алексея Михайловича Форманова в кабинете было прохладно.
- Кондишн?! - восхищенно выпалил Кулаков вместо "здрасте". - Когда установили?
- Да вот, сегодня ночью. Видишь, сижу, балдею, как говорит молодежь.
- Молодежь так уже не говорит, - поправил Кулаков. - Это наши с тобой дети так говорили. Но и они уже переходили на "торчу" и "тащусь". А нынешние, то есть следующее поколение, говорят "отъезжаю", или "это меня прикалывает", или "я отвисаю по полной".
- Ба! Откуда такие познания, Геннадич?
- Внучка просвещает. Между прочим, молодежный сленг очень сильно пересекается с блатным, а вот на фене нам с тобой, Алексей Михайлович, скоро придется говорить все чаще и чаще. Чует мое сердце.
- Вот и мне тоже так кажется, - согласился Форманов и добавил не на фене, а на простом общенародном языке: - sТвою мать! Бандиты, натуральные бандиты лезут в международную политику, МВД просит поддержки у Интерпола, чтобы как следует дать им по рукам, но влезают эти чудаки из контрразведки ФСБ со своими интересами, и даже внешняя разведка. Наконец, из Кремля раздается окрик: "Этих не трогать!" Ну, и как в подобной обстановке работать, как?!
- Да так же, как и раньше, Алексей Михалыч, - рассеянно почесал в затылке Кулаков. - Ты ведь мне про весеннюю историю рассказываешь?
- И про осеннюю, и про весеннюю, и про новую летнюю, я уже сам не знаю, про что я тебе рассказываю! - у Форманова внутри все бурлило. - Я вообще перестаю понимать, на кого, для кого, во имя каких целей мы работаем!
- Мне проще, - заметил Кулаков тихо и как бы в сторону. - Я этого с самого начала не понимал. Просто выполнял приказы. А про себя думал: "Служу России". Тут не надо вопросов задавать, тут как в церкви: "Верую, ибо абсурдно".
Форманов посмотрел на него с любопытством, как на незнакомого человека.
- А ты философ, оказывается, Геннадич! Ну, ладно, отставить трепотню, - традиционно подвел черту начальник, - переходим к делу.
Однако настрой у него явно переменился. И Кулаков подумал про себя: "Когда мы гаркали, щелкая каблуками и вытягиваясь в струнку, "Служу Советскому Союзу!" - совершенно искренне, кстати, - это было красиво и звучало эффектнее. Каждый понимал, что действительно служит огромной непобедимой, пугающей многих державе. А сегодня "Служу России!" хочется говорить тихо, и не потому, что стыдно служить такой России, как думают, к сожалению, некоторые, даже многие, а потому, что, произнося эти слова, надо вслушиваться в потаенную музыку почти интимных, во всяком случае, у каждого своих ассоциацийs".
Кулаков не сумел бы пересказать подобное словами, но он действительно всю свою жизнь служил России, не слишком хвастаясь этим. Вот и сейчас промолчал, воздержался от комментариев. К делу, значит, к делу. Что у нас там, на повестке дня?
А на повестке дня было сразу все. Мышкин и Павленко. Гамбургские ультраправые и стамбульские ультралевые. Старый знакомый Эльф, разбогатевший на еще одно имя - майор Платонов. А также Фарид, Ахман и Аджалан - в общем, полный интернационал. Фарид Аннамурадов, непонятно откуда взявшийся и непонятно куда пропавший был чистокровным туркменом, и, казалось бы, что ему было делать посреди вполне понятной, но абсолютно левой для этого дела проблемы курдов. И, наконец, мальчишка Глаголев с задатками гениального стрелка, исчезнувший в никуда с фээсбэшной, как выяснилось, дачи. Тренер его, Кручинин, тоже, кстати, исчез. Искали ветерана спорта вполне серьезные дяди из Главного управления по борьбе с организованной преступностью - ГУБОПа. Ноs безо всякой связи с Аникеевым и Павленко. В МВД сразу поняли, что никаких контактов со "Сферой" и "Фениксом" Кручинин не имел, потому его ученика и использовали для этого заказного убийства. Причем Форманов знал, что Кручинин, мягко говоря, не первый год был внештатником Второго главного управления КГБ. Как оно теперь называлось, генерал никогда не мог запомнить, да и ни к чему. Все и так понимали: двойка - контрразведка, девятка - охрана, восьмерка - технические службы, тройка - армияs Внутренний жаргон полностью сохранился. И Форманов доподлинно знал, что Кручинин до сих пор работает на спецотдел "двойки", выполняет иногда деликатные поручения известного рода. Где уж нашей многострадальной милиции такого человека найти!
Ну а Павленко вообще по эмвэдэшной картотеке не проходил. У "Феникса", дескать, все тип-топ, во главе фирмы солидные люди и бизнес у них чистый. Вот только Форманову в этот чистый бизнес пришлось теперь совать нос, а пахло там не розами и не ландышами - скорее сортиром и бойней.
Ну, что еще у нас на повестке дня? Достаточно? Более чем. И так уже все в кучу, полнейший винегрет. Но главное, что винегрет этот успели подать к кремлевскому столу, и тамошняя, хоть и изголодавшаяся по оригинальным рецептам публика вилочкой потыкала, поморщилась, а кушать отказалась. Нет, не то чтобы блюдо несвежим сочли - наоборот, вынесли вердикт: не готово еще, не хватает чего-то. И вызвали повара. То бишь генерала Форманова.
И вот теперь часа не прошло, как он оттуда вернулся. Потому и матерился бесперечь. После Кремля Алексей Михайлович, как правило, матерился подолгу.
- Значит, так. Иван Матвеевич (трам-тара-рам!) за этого (трам-тара-рам!) Павленко стоит горой. К Мышкину относится осторожнее, но и его велит защищать. Ахмана же наш куратор лично сдал бы туркам хоть завтра, да только внутренняя интеллигентность не позволяет, точнее понимание текущей политической ситуации. Нельзя, говорит, горячиться. Зато с Эльфом велел разобраться как можно скорее. Появление фигуры такого масштаба в России, да еще в новой русской инкарнации (Иван Матвеевич именно так и выразился), очень его тревожит.
- Что значит "разобраться"? - вздрогнул Кулаков, невольно перебивая Форманова.
- Разобраться - в данном случае означает поставить диагноз Эльфу: работать с ним, выдворить из страны или убрать физически.
- Ну, если наш куратор выберет последний вариант, пусть он сам этим лично и займется. Я ему даже свой табельный "ПСМ" подарю.
- Владимир Геннадиевич, - поморщился Форманов от этой шутки. - Ты же не в Чечне, и Иван Матвеевич - это тебе не командир части и не командарм. Даже не министр обороны!