Прежде чем покинуть контрольную, он поставил временной замок на механизм управления и замкнул его на десять часов. Это было предосторожностью на случай, если кто-нибудь из людей очнется с жестокими намерениями. Затем он торопливо вышел в коридор и принялся оказывать помощь пострадавшим.
Все его пациенты были без сознания, так что об их состоянии он мог только догадываться. Там, где затрудненное дыхание указывало на шок, он давал кровяную плазму. Он вводил специальные наркотики против боли, если обнаруживал опасные ранения, и накладывал быстродействующий целебный бальзам на раны и ожоги. Семь раз – теперь уже с помощью Кориты – он поднимал мертвых на передвижные носилки и отправлял их в госпиталь для воскрешения. Четверо воскресли, но даже после этого осталось тридцать два мертвеца, которых, как заключил после осмотра Гросвенор, не стоило даже пытаться воскрешать.
Они все еще занимались ранеными, когда служащий из отдела геологии, лежащий неподалеку, проснулся, лениво зевнул, встал и направился к ним. Внезапно его лицо исказилось от испуга. Гросвенор догадался, что проснулась память, и с тревогой следил за подходившим человеком. Служащий озадаченно перевел свой взгляд с Кориты на Гросвенора и, наконец, осведомился:
– Вам чем-нибудь помочь?
Вскоре им уже помогали двенадцать человек. Все они занимались своим делом, и лишь изредка брошенный взгляд или слово указывали на то, что они знали о временном душевном помешательстве, явившимся причиной этой кошмарной картины смерти и разрушения.
Гросвенор не знал о том, что уже подошел капитан Лич и директор Мортон, пока не увидел их беседующими с Коритой. Потом Корита отошел, а оба начальника приблизились к Гросвенору и пригласили его поговорить на контрольный пункт. Мортон молча похлопал его по спине.
"Интересно, помнит ли он что-нибудь? – подумал Гросвенор. – Спонтанная амнезия была обычным явлением при гипнозе. При отсутствии у них воспоминаний, убедительно объяснить то, что случилось, будет чрезвычайно сложно".
Он с облегчением вздохнул, когда капитан Лич проговорил:
– Мистер Гросвенор, оглядываясь на это бедствие, мы с мистером Мортоном поражаемся той попытке, которую вы предприняли, чтобы заставить нас осознать, что мы являемся жертвами внешней атаки. Мистер Корита сообщил нам о ваших действиях. Я хочу, чтобы вы сделали сообщение на контрольном пункте о том, что в действительности имело место.
На подобное сообщение потребовалось больше часа. Когда Гросвенор кончил, один из слушателей поинтересовался:
– Должен ли я понимать это так, что имела место попытка дружественного контакта?
Гросвенор кивнул и буркнул:
– Боюсь, что да.
– И вы хотите сказать, что мы не можем полететь туда и разбомбить их ко всем чертям?! – крикнул человек.
– Это не дало бы нам никакой пользы, – твердо заявил Гросвенор. – Мы могли бы заглянуть к ним и установить более тесный контакт.
– Это заняло бы слишком много времени, – возразил капитан Лич. – Нам надо преодолеть огромное расстояние. К тому же, похоже на то, что это довольно серая цивилизация.
Гросвенор заколебался, и, прежде чем он заговорил, Мортон быстро сказал:
– Что вы на это скажете, мистер Гросвенор?
– Я думаю, что критерием для вас является отсутствие вспомогательной механической помощи. Но живые организмы могут испытывать удовлетворение от того, что не имеет отношения к машинам: еда и питье, дружеские и любовные связи. Я склонен предположить, что этот птичий народ находит эмоциональную разрядку в общих мыслях и в размножении. Были времена, когда человек имел немногим больше, и все же он называл это цивилизацией. И в те времена тоже были великие люди.
– И все же, – язвительно произнес Ван Гроссен, – вы без колебаний изменили их образ жизни.
Гросвенор сохранял хладнокровие.
– Для птиц или для людей неразумно жить чересчур обособленным миром. Я разрешил проблему их сопротивления новым идеям, то есть сделал то, что мне пока не удалось сделать на этом корабле.
Несколько человек язвительно рассмеялись, и собрание начало расходиться. После его завершения Гросвенор обнаружил, что Мортон разговаривает с Йеменсом, единственным, кто присутствовал от химического отдела.
Химик нахмурился и несколько раз качнул головой. Наконец, он что-то сказал и пожал Нортону руку, после чего директор подошел к Гросвенору и тихо сообщил:
– Химический отдел вынесет оборудование из ваших помещений в течение двадцати четырех часов с условием, что об этом инциденте никто больше не упомянет. Мистер Йеменс…
Гросвенор перебил Мортона вопросом:
– Что думает об этом мистер Кент?
Мортон немного поколебался и, наконец, произнес:
– Он получил порцию газа, и поэтому ему придется несколько месяцев проваляться в постели.
– Но это больше чем осталось до выборов.
– Да, больше. И это означает, что я вновь одержу победу на выборах, так как претендентов, кроме Кента, нет.
Гросвенор молчал, обдумывая новость. Приятно было услышать, что Мортон не уйдет со своего поста. Но как насчет недовольных, которые поддерживали Кента? Пока он раздумывал, Мортон продолжил:
– Я хочу просить вас о личном одолжении, мистер Гросвенор. Я убедил мистера Йеменса, что было бы неразумным поддерживать Кента в его нападках на вас. В интересах сохранения мира, я бы хотел, чтобы вы хранили молчание. Не предпринимайте попыток закрепить свою победу. Если вас начнут спрашивать, скажите, что происшедшее было просто несчастным случаем, но сами таких разговоров не заводите. Вы обещаете мне это?
– Конечно… но я хотел бы внести предложение.
– Какое?
– Почему вам не приходит в голову один ловкий ход – назвать своим преемником Кента?
Мортон взглянул на Гросвенора сузившимися глазами, что указывало на его замешательство. Наконец, он сказал:
– Никак не ожидал от вас подобного предложения. А вообще-то, такой шаг возможно уменьшит напряженность.
– Ваше мнение о Кенте, кажется, совпадает с моим? – предположил Гросвенор.
Мортон мрачно улыбнулся.
– На борту имеется несколько дюжин людей, которых я предпочел бы видеть в роли директора, но ради сохранения мира, я последую вашему совету.
После этого они расстались. Гросвенор ушел неудовлетворенный так как у него сложилось впечатление, что, выдворяя представителей химического отдела из своего помещения, он выиграл стычку, а не битву.
Икстль неподвижно висел в абсолютной пустоте межгалактического пространства. Течение времени почти не ощущалось, так как позади и впереди была вечность. Сквозь необъятность бездонно черного пространства холодно смотрели туманные пятнышки света. Каждое – он это знал – было скоплением ярких звезд, уменьшенных бесконечным расстоянием до размеров светящихся капелек.
Там была жизнь, распространившаяся на мириады планет, бесконечно вращающихся вокруг своих светил. Точно так же жизнь зародилась когда-то из первобытного Хаоса старого Глора и текла, пока космический взрыв не уничтожил его собственную могущественную расу и не выбросил его тело в глубины метагалактики.
Он жил, и это была его личная победа. Пережив катаклизмы, его почти бессмертное тело поддерживало себя, все же постепенно слабея, с помощью световой энергии, проникающей сквозь пространство и время. Его мозг бесконечное число раз прокручивал одну ту же мысль – один шанс на дециллион за то, что он снова окажется в галактической системе, а еще меньший шанс, что он попадет на планету и найдет ценный гуул.
Биллион биллионов раз его мозг перебирал бесчисленные варианты. Теперь это уже стало частью его самого. Это было похоже на бесконечную картину, крутившуюся перед его мысленным взором.
Вместе с тем отдаленным светом, долетающим в черную пучину, он создавал мир, в котором существовал. Он почти забыл о том чувствительном поле, которое создавало его тело. Века назад оно было более обширным, но теперь, когда мощь испарилась, никакие сигналы не поступали к нему с расстояния больше чем несколько световых лет.
Он почти ни на что не надеялся, и тут его коснулись первые сигналы приближающегося корабля. Энергия, вещество, жизнь! Смутное чувство восприятия чего-то вошло в его вялое сознание. Сами понятия энергии и вещества уже стали исчезать из его разума. Отдаленный уголок его сознания, еще сохранивший способность анализировать события, наблюдал за сигналами, сравнивая их с давно забытыми образами и ощущениями, медленно всплывавшими из глубокого мрака почти атрофировавшегося от бездействия мозга.
И вдруг новый, но более сильный импульс с отдаленной границы поля, встряхнул все органы восприятия Икстля. Его тело выгнулось в конвульсивном движении. Четыре руки разогнулись в стороны, четыре ноги задергались в пустоте.