Тухачевский внимательно поглядел на немца и чуть наклонил голову, как бы благодаря за откровенное мнение. Но он опять ничего не ответил. Напрасно вылощенный немец пытался вернуться к затронутым темам; советский маршал уклонялся от них и опять переводил разговор на другие вопросы. Вернер так и не дождался ответа, но заметил, что его слова не пропущены знатным гостем мимо ушей…
Скоро показались угрюмые силуэты старинной крепости Ингольштадт на берегу верхнего Дуная. Предупрежденная администрация (теперь в крепости помещались политические заключенные) встретила Тухачевского с министерскими почестями. Бывший поручик гвардии посетил форт № 9, где он провел больше года вместе с бельгийскими, французскими и английскими офицерами, и потом долго стоял наверху крепостного вала, вглядываясь в дальние темневшие леса. Заключенных не было видно нигде. Спутник маршала и представители администрации тактично оставили его одного, и Тухачевский без помех отдался своим воспоминаниям и мыслям. Вспомнил он, как в 1914 году, со своей ротой, с боем прошел через пылавший мост, но за это получил «только» орден Владимира с мечами. Орденом Св. Георгия наградили его начальника — капитана Веселаго, не участвовавшего в этом бою. Эта моральная пощечина озлобила Тухачевского, уже тогда говорившего друзьям, что к тридцати годам он будет либо генералом, либо лежать в могиле… Генералом стал он в 23 года… Потом Тухачевский вспомнил, как попал в плен в Восточной Пруссии, застигнутый врасплох немецкой ночной атакой в метель, и как долго скитался по лагерям, пытаясь бежать. И только вот здесь, из этого лагеря, судьба помогла ему, наконец, осуществить заветную мечту.
Вот там, у той небольшой рощицы, он ТОГДА, вместе с полковником Черновецким, бросился в кусты. Запели пули растерявшегося ландштурмиста: кто мог ждать, что офицер, давший слово коменданту не бежать, плюнет на свою офицерскую честь?.. Там, в гуще леса, Тухачевский сбросил старую, рваную офицерскую шинель и военный мундир, под которым был костюм, данный ему товарищем по камере — французским лейтенантом Фервак, и бежал, чувствуя, что его сердце разрывается от напряжения. Пятый побег! Удастся ли вырваться в вольный мир, с запасом неукротимой дикой энергии и смелости?.. Пятый раз! Вечером он опять вышел к берегу Дуная. Знал, что идя против течения реки, подойдет почти вплотную к швейцарской границе. А там еще 20–30 километров на юг, по почти неприступным горам…
Три недели, коротких, как миг и длинных, как вечность, прошли обратной кинолентой в памяти Тухачевского. Сотни опасностей и такие же сотни удач… Судьба!.. Воля и счастье вынесли его за границу вражеской страны в нейтральную Швейцарию, как раз тогда, когда Россия корчилась в первых судорогах красной лихорадки… Оттуда он перебрался в Петроград, бывший уже советским, и там явился к военному комиссару Смольного, штатскому щупленькому революционеру Антонову-Овсеенко; вытянувшись по-гвардейски, огорошил его рапортом:
«Гвардии поручик Тухачевский. Бежал из немецкого плена, чтобы стать в ряды российской революции»…
Через год он был уже командармом…
И вот опять, почти через двадцать лет, он стоит на тех же крепостных валах. Тогда здесь стоял никому неизвестный поручик гвардии Семеновского полка, жалкий бесправный пленный. А теперь германское правительство дает ему самолет и машину только для того, чтобы он, маршал Советского Союза, мог удовлетворить свой мимолетный каприз — посмотреть на то место, откуда стала разворачиваться его слава красного полководца. Да, для всего этого можно было нарушить честное офицерское слово… Что сделано за двадцать лет? Но ведь он еще так молод! Разве мужчина в 43 года не имеет перед собой всей полноты государственной и политической карьеры? И разве не лежат уже за ним двадцать лет военной славы, успехов и побед? Разве не был Бонапарт, раньше простой артиллерийский поручик, уже в 35 лет императором?.. Разве не родился он, Тухачевский, в такое бурное время, когда только отвага и счастье выдвигают людей на головокружительные высоты? Разве звание советского маршала, разве жизнь под колючим взором Ежова и сумрачным деспотизмом Сталина, — все то, чего он может желать от жизни?..
Скользкой змейкой мелькнула мыслишка, что, собственно, ЧЕГО ему больше желать от жизни? Зачем рисковать дальше?.. Тут вот как раз холодный голод его сердца неожиданно смягчен милой Таней, с которой какая-то доля человечности и тепла вошла в его суровую жизнь. Зачем ему обрывать весенние цветы сердца?
Но нет! «Самый сильный в мире человек — это одинокий», — сказал Ницше. И он был прав. Нужно идти и бороться дальше, оставить свой след на песке времен. Он не создан для рабства, — а ведь он теперь раб Сталина, его каприза, его прихоти. Захочет этот мрачный грузин, — Тухачевский исчезнет, как дым, да еще запятнанный, как это сделали со старой ленинской гвардией… Нет, не такое положение является венцом его достижений..
— Глядя на дальние холмы, покрытые темным лесом, Тухачевский подумал, что не только для звания советского маршала спасла его судьба при пятом побеге в 1917 году. Его ждет будущее еще более славное и еще более широкое. И путь к нему уже ясен. Ясен и из неумолимой логики исторических законов, и из инстинктивных желаний русского народа, и из настроений нынешней молодежи, и из намеков иностранцев, и из слов Путны, и из дрожащего слезами голоса старого доктора, и даже из чистой, ясной веры в него русской девушки, оставшейся там, в Париже… Да, конечно, путь этот опасен и кровав. Но когда Тухачевский отступал перед опасностями и кровью, если впереди горела такая яркая звезда? Раньше эта звезда была только его личной звездой, вопросом его чести, его славы, его карьеры. А теперь она слилась со звездой России…
Бывший военнопленный еще и еще раз полной грудью вдохнул свежий воздух сосновых лесов и усмехнулся, полный доверия к своим силам, своей энергии, своей звезде. Решение было принято.
— Тухачевский выехал из Берлина в Москву, — сообщил Ежов Сталину на очередном докладе.
— Т-а-а-к, — протянул Сталин неопределенно. — Погулял, значит, наш воин по Европам? Ну и каково твое мнение, Николай?
— О чем?
— А об его поведении «там»? Ежов не без злорадства усмехнулся.
— Да что ж, Иосиф… Как мы ждали, так, пожалуй, оно и вышло. Так и вышло. Ну, конечно, при ловкости нашего маршала, до сих пор у меня еще нет точных следов его темных делишек, но не это важно.
— А что?
В ответ Ежов развернул свою папку и вынул оттуда кипу иностранных и русских газет.
— На мой взгляд, не то важно, что сам Тухачевский делает или думает, а то, что ПРО НЕГО думают, как о нем отзываются и какую роль навязывают ему наши враги. В этом отношении у меня уже есть немало ценных материалов. Вот, прежде всего, иностранная пресса. Она, в общем, встретила нашего маршала очень хорошо, как представителя «новой струи» советской жизни. Оно и верно: никому, даже нашему Максиму[40], не сыграть такой барской роли, как Тухачу. Он, как когда-то Чичерин, можно сказать, совсем обворожил иностранную публику. Что и говорить — представительность, красивая морда, деликатное обхождение, языки, манеры. Верно, дамам ручки целует, — картинка, загляденье… Ну, ясно — не нам, пролетариям, чета: гвардеец, голубая кровь, барин… «Представитель Новой России», эволюционировавшей в сторону истинной демократии. Ха-ха-ха… «Российский Фуллер»[41]. «Новое поколение революционной России». «Создатель мощной русской армии». «Человек воли и размаха». «Россия вступает в ряды нормальных демократических государств». «От революционного хаоса — к твердому государственному режиму». «Молодой вождь самой молодой армии». «Новые силы, вышедшие на смену старым революционным фанатикам». Ну и так далее. Все это заголовки иностранных газет. А белогвардейские — так они и еще яснее высказались. «Последние новости» (это крупнейшая эмигрантская газета в Париже) так прямо и назвали Тухача «надеждой Новой России», «залогом эволюции и нормализации русской жизни». А то вот еще «Знамя России» в Праге так прямо и говорит о заговорах в армии — любезно сигнализирует нам, хи-хи-хи. Ну, спасибо, спасибо… Мы и сами с усами. Даже если и нет заговоров — если нужно, мы их сами создадим! Хи-хи-хи… Дальше младоросские газеты (есть и такая любопытная там партия — «Царь и Советы» — хи-хи-хи). Так они еще круче завернули: «Вся власть армии». «Коммунизм отступает под напором национальных сил». «На смену большевизму идет Новая Россия». «Тухачевский — гордость и надежда новой российской армии». «Все наши симпатии на стороне новой армии и ее молодых вождей». «Сталинская власть — пленница Красной армии». Ну и так далее. Понятно?
Сталин криво усмехнулся.
— Чего уж яснее? Тащат нашего Михаила в советские Наполеоны. Только… «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела»!
Ежов подобострастно захихикал.
— А то вот еще кое-что любопытное. Есть среди белой эмиграции писатель — белый офицер, корниловец. Написал немало книг о советских вождях. И знаешь, Иосиф, — игриво усмехнулся докладчик, — право же, совсем не плохих для нас книг. Совсем не плохих! У-ва-же-ние к нам поднял немалое! Выходит, что все мы люди не то, чтобы сволочи, но этакие бяки, а впрочем, в рот нам пальца не клади, — мы никакие не Керенские!..
Оба собеседника засмеялись.
— Ну, что ж… Если мы графов Толстого и Игнатьева, да Куприна для нашей славы приспособили, может быть, нам и этого писателя «освоить»? Как его там?
— Роман Гуль, он же Крылов. Выпустил недавно одну книжку и о нашем маршале. Заметь — за год до его первой поездки за границу! Ну и вот что он там про него пишет: «Сорвется или не сорвется блестящая карьера Тухачевского — Бог весть. Тухачевский бьет в историю дальнобойным прицелом»… «Красный Бонапарт»… «В чемпионате советских полководцев у Тухачевского нет соперника по влиянию и славе». И дальше: «Тухачевский — это запад Советов»… «Что же выберет в дальнейшем судьба для сумасшедшего по смелости и блестящего по талантливости красного маршала? Что-нибудь да выберет»… Ну и так дальше. Разве не ясно, как на ладошке?
Ежов умолк и выжидательно посмотрел на Сталина.
— Н-н-да, — потер тот черный, в синеву, крутой подбородок. — Это и любому юному пионеру ясно… А из-за границы о его личной там деятельности сведений еще не поступало?
— Жду вот-вот… Конечно, Михаилу нашему скорее в Москву приехать, чем нам о нем секретные сводки получить. А я, признаться, очень боялся… Очень боялся…
Ежов как бы в нерешительности остановился и провел языком по губам. Сталин вопросительно взглянул на него.
— Как бы… славный наш маршал не остался там совсем… Невозвращенцем. Вот была бы история с географией!
— Но семья-то его здесь?
— Да что семья, — презрительно протянул Ежов. — Не больно-то он охоч до своей семьи. Сколько жен, законных и незаконных, сменилось у него за это время?.. Плевать ему на все, что по дороге к его карьере встренется. Такой ведь железный человек!
Сталин нахмурился и с минуту молчал. — Ладно. Когда Тухачевский приедет в Негорелое, позвонишь мне. А теперь давай дальше. Как у тебя со шкафом Ягоды? Глаза Ежова блеснули торжеством.
— Нашли, товарищ Сталин. Нашли… На его личной секретной квартире у одной девочки. Только потом попотеть пришлось очень даже немало. Ясное дело, что мы Ягоду открывать шкаф не просили, — знаем сами, что тогда с документами будет. Я все лучшие наши инженерные силы мобилизовал. Так и сказал: ежели при открытии шкафа бумаги будут сожжены или газом потравлены, или там адская машина, — все, кто живые останутся, в подвал пойдут… Ну, мое слово они все уже знают. Постарались… Что уж там они делали, инженеры-то мои, чорт их знает, а только достали бумаги в целости. В полной целости!..
— Ты их уже просматривал?
Сталин в упор посмотрел на начальника политической полиции. Тот вильнул глазами в сторону.
— Так, товарищ Сталин, — нехотя ответил он. — Пока что — только мимоходом, чтобы только-только знать, что там такое…
— «Ми-мо-хо-дом»? — переспросил значительно Сталин и его маленькие черные глаза сверкнули зловещим огнем. — Доставь немедленно эти все бумаги ко мне, Николай, и смотри, чтобы ничего не пропало по дороге… «Мимоходом»! Я не люблю этого. Смотри.
— Я понимаю, товарищ Сталин, — ответил тихо, не поднимая глаз, Ежов.
— Ну, тем лучше. А насчет самого Генриха — все готово?
Страшные люди понимали друг друга с полуслова, по полутону.
Ежов оживился.
— Я думаю, уже можно.
Сталин удовлетворенно кивнул головой.
— Ладно. Арестуй его через пару недель совсем незаметно, где-нибудь вдали от Москвы.
— Чтобы, «как корова языком слизнула?» — хихикнул Ежов. — Слушаю, товарищ Сталин.
— Потом я дам тебе дальнейшие указания. А как… с Аллилуевой?
Ежов сделал серьезное лицо. Жена Сталина уже была отравлена медленным, незаметно действующим ядом и нужно было только ждать неизбежного результата. Но об этом между двумя кровавыми людьми не было произнесено даже намека.