— Да… Ну, северный, южный… восточный и западный; Это ж ясно.
Взорвался веселый хохот.
— Ну, вот, сами убедились, товарищ, какие у нас снайперы. Он недавно рассказывал про Евгения Онегина. И выпалил, что тот «каждое утро мочился одеколоном»… Ха-ха-ха!..
На глазах краснощекого стрелка показалось что-то, очень похожее на слезы обиды.
— Ну, вот… Чего ты, Танька, на меня насела? Откуда мне знать? Я бы и сам рад подковаться, да в нашей школе, сама знаешь… А про Кутузова я так только…
Девушка ласково провела ладонью по стриженой голове и смущение крепыша мигом прошло.
— А ты, Ведмедик, не только в школе учись, — поучительно сказал д'Артаньян. — В библиотеку запишись, книги бери… Век живи, век учись…
— А дураком все едино помрешь! — смеясь, подхватил комсомолец. — В особенности ты, Ведмедик. Зачем стрелку мозги? Наплевать. Но все-таки, будя, ребята, трепаться — нажмем. А у вас, кстати, дядя Миша, деньга на киношку найдется? Потому что, откровенно говоря…
— Ничего, ничего, — успокоительно сказала девушка. — Как-нибудь хорошему человеку сообща на билет наскребем, если надо.
Милое оживленное лицо склонилось ближе к плечу рабочего, и его веселый молодой свет словно зажег ответное тепло в суровых чертах. Пенза ответил невольной улыбкой на улыбку, с деликатной благодарностью легонько прижал тонкую руку девушки и уверенно ответил:
— Деньга найдется!
Голос его звучал, как всегда, ровно и спокойно. Молодые люди, сами не зная почему, но словам этого незнакомого человека верили сразу же, без всяких сомнений. Была какая-то уверенная в себе, напряженно-спокойная сила в этом рабочем со старой приплюснутой кепкой на голове. Рядом с ним молодые студенты как-то чувствовали себя желторотыми птенцами, еще не испытавшими своих сил в настоящей жизненной борьбе. А этот мастер авиазавода видал, очевидно, всякие виды. И вышел из этих испытаний закаленным и твердым, как сталь. Но манера рассказывать и все поведение рабочего были деликатны и мягки. И его сила только чувствовалась. В молодую компанию незнакомец вошел, как «свой», простой и понятный человек, старший, но не давящий и не стесняющий молодого задора и свободы.
Смеясь и балагуря, вся компания быстро, весело и дружно, подлаживая ногу в такт, шла по Замоскворечью, направляясь на «Кутузова»… Билеты на сеанс они достали не без труда. Над кассой уже висел аншлаг:
«На второй и третий сеансы все билеты проданы».
— А хорошо, что пораньше приперлись, — удивленным тоном заметил комсомолец. — Гляди-ка — какой успех. Прямо классически. Даже на «Чапаева»[7] не было таких очередей.
— Ну, так то — Чапаев, — не без презрительности в тоне откликнулся Ведмедик.
— Что — «Чапаев»? Плохой герой, по-твоему?
— Да не то, что плохой. А только куу-у-уда же ему до Кутузова? Чапаев — что: почти простой партизан. А Кутузов — гляди — всю Россию спас!
На такой крепкий довод комсомолец не нашел, что ответить. Он пробурчал свое любимое «наплевать» и двинулся вперед, проталкивать дорогу приятелям. Скоро все сидели рядом, прижавшись друг к другу и с напряженным вниманием следили за действием на экране.
Началось с отступления союзных войск после Аустерлица. На миг мелькнуло красивое, самодовольное лицо упоенного победами Наполеона и растерянная, представленная в смешном свете, фигура императора Александра. Потом в темноте крестьянской хаты показалось умное, недовольное лицо неуклюжего старика Кутузова, озабоченного спасением остатков армии. И разом по залу прошел какой-то неясный шум.
На экране Кутузов давал указания Багратиону для арьергардного боя под Шенграбеном. Тот, рослый и цветущий молодой генерал, стоял уверенно и беззаботно, выслушивая приказания, как простой солдат. Но когда лицо главнокомандующего, отправлявшего людей почти на верную смерть ради спасения остальных, перекосилось от сдерживаемого волнения и он дрожащей рукой перекрестил своего боевого товарища, — по залу опять прошла какая-то теплая волна. Старик Кутузов, даже на экране, — победил сердца зрителей. Что-то чисто русское, душевное, мелькнуло в неторопливой речи, в спокойном задушевном тоне, в прорвавшемся волнении и движении старческой руки. Было что-то родное, близкое, свое, в этом старом генерале, думавшем не о победах, не о славе, не о далеко ускакавшем от армии императоре, а о своих солдатах, которых нужно было вытащить из клещей наполеоновской армии, о необходимой, кровавой жертве, об этом молодом, красивом, твердом генерале, идущем на смерть так просто, как просто отдавал это жестокое, но необходимое приказание старый главнокомандующий.
Артист, изображавший Кутузова, сумел, незаметно для глаза, но так ощутимо для души, подчеркнуть разницу между обликом самовлюбленного Наполеона, — бездушной военной машиной, — и этим вот, простым, душевным стариком, для которого война и убийство — не путь к славе, власти, карьере,^ кровавая, тягостная неизбежность…
Удача Кутузова. Армия выведена из западни.
— Вот здорово обманул старик Наполеона-то? — прошептал в восторге комсомолец. — Классически! А наши ребята-то под этим… как его Шен… Шентрабеным?..
— Шенграбеном, — поправил Пенза тихо. — Этот военный маневр считался одним из самых блестящих в военной истории. Это в первый раз Наполеона так в дураках оставили. Кутузов этим маневром спас всю армию из, казалось, совершенно безвыходного положения.
— Нуу-у-? Ха-ха-ха… Классически! Знай наших. Вот молодчага!
События фильма развивались дальше. Мелькнули импозантные плоты Тильзита, где лицемерно обнимались Наполеон с Александром, мирное житье в деревне отставленного Кутузова, все растущее напряжение Европы, военные приготовления опьяненного славой Наполеона и, наконец, переход его войск через русскую границу… Как блестка врезалось в память: ^уютный русский берег Немана с зеленой, шелковистой травой. Грубые, иностранного покроя ботинки с гетрами, смявшие и смоловшие эту нежную травку. И отдельно сильные слова императора Александра: «Не положу оружия, доколе хоть один неприятель останется на Земле Русской».
Наблюдавший больше за реакциями своих спутников, чем за ходом картины, Пенза заметил, как все сильнее напрягалось внимание его молодых товарищей, как захвачены они батальными картинами фильма и его глубоким национальным содержанием. Рука девушки, бессознательно просунувшаяся под его руку, сжалась и застыла в волнении. Таня, казалось, не дышала, когда с экрана гремела канонада смоленского сражения, когда русские сами жгли свое имущество, и длинные змеи повозок и жителей тянулись на восток, чтобы не «быть под неприятелем». А этот неприятель широковещательно обещал низовому русскому люду свободу от крепостного права, уничтожение власти помещиков и вхождение «в великую семью свободных европейских народов». Но «рабы» жгли дома и уходили от «свободы» на восток, чтобы остаться под тяжкой, но все-таки своей, русской властью. Потом, под орудийную канонаду, промелькнуло страшное массовое убийство — Бородино и сразу же в тишине простой деревенской хатки в Филях просто и человечно прозвучали ясные слова старого Кутузова:
«С потерей Москвы еще не потеряна Россия. Властью, данной мне Богом и государем, я приказываю отступление…»
Наполеон в сердце России — в Кремле. Багровым отблеском вспыхнули огни московского пожара. Алчная попытка сорвать золотой крест с колокольни Ивана Великого. Неудачный взрыв кремлевских стен. Грабеж города. Армия превращается в мародеров.
— думает с горечью Наполеон.
А вне занятой неприятелем Москвы все растет народная волна гнева и сопротивления. Стихийное движение народа против пришельцев. Партизаны. Отступление «Великой армии». Малоярославец, Березина, страшная русская зима. И, наконец, граница освобожденной России. Кутузов склоняет старческие дрожащие колени и осеняет себя крестным знамением. Россия спасена!
Из стиснутых волнением грудей зрителей вырвался общий вздох, и восторг вдруг прорвался в буре рукоплесканий. А на экране знамена победным маршем освободителей шли через Варшаву, Вену, Берлин, Брюссель, Париж. И на фоне колеблющихся складок старых знамен вырисовывалось умное, спокойное, проникнутое глубокой верой в свою Родину, лицо старого главнокомандующего.
И дальше, на этот раз красными буквами, на экране запестрели слова:
«Так будет с каждым захватчиком, который протянет свою грязную лапу к нашей счастливой, советской Родине»…
Вспыхнул свет и каким-то взрывом загудел зал. Везде виднелись оживленные, сияющие лица. Замечания, восклицания, смех, возгласы слились в общий хор.
— Ах, как хорошо, ах, как чудесно! — восторженно трясла руку Пензы девушка. — Ведь правда, Миша? Мне этот фильм просто всю душу перевернул. Ах, какая прелесть этот Кутузов! Вот где чисто русский человек. Да и все русское, как на подбор..
Приятели двинулись к выходу, где уже стоял длинный хвост зрителей на второй сеанс. На улице начало смеркаться.
— Просто домой идти не хочется, — заметил, сияя чистыми серыми глазами, Ведмедик. — Я, право, сегодня спать не смогу. Все мне Бородино сниться будет… Эх, мне бы вот туда; с хорошим пулеметом. Как бы я его, Наполеона, сукина сына, расчесал бы… В то время, надо думать, один пулемет все дело решил бы! Эту мюратовскую атаку, метров этак с 800, хорошей лентой срезать! Эх!
— Кому что, а Ведмедику только бы пострелять, — усмехнулся д'Артаньян. — Пройдемся малость, ребята. А вы вот, товарищ Миша, может быть, нам объясните, как это так может быть, чтобы при Бородине никто не смог разбить. Это в шахматах ничья бывает, но чтобы на поле сражения?
— Объяснить-то можно, — медленно и задумчиво сказал Пенза. — Мы в России почти всегда проигрывали все сражения, кроме последнего. Наши войны — обычно: сначала поражения — помните, может быть, по истории — татары, турки, Литва, поляки, шведы, французы… А потом… Да только — не на улице же объяснять-то? Вношу предложение, друзья: если у вас есть часик времени, зайдем в пивнушку, поболтаем. Ведь вся война, с точки зрения военной истории, была совершенно необычайной.
— А откуда вы все это знаете?
Пенза добродушно усмехнулся, глядя на открытое серьезное лицо девушки.
— Откуда? Да уж если человек семь лет на войне провел, да в военной индустрии работает, — немудрено, что военное дело его интересует. Я много читал по этому вопросу, вот и знаю.
— В пивнушку бы зайти неплохо, — мечтательно протянул комсомолец. — Это бы классически вышло… Да только…
— Что «только»? — опять весело усмехнулся рабочий, дружелюбно оглядывая чуть смутившиеся лица. — Зачем же остановка?
— Да у нас, как это говорится: «финансы поют романсы».
— Ерунда. Идем, товарищи. У меня вечер свободный и я с удовольствием с вами в компании посижу. А пиво — на мой счет.
— Идет, идет, — облегченно воскликнули юноши. Пенза вопросительно поглядел на девушку, решения которой в этой компании были, очевидно, законом. Та молчала, видимо, в нерешительности.