— Кто у телефона? — дрожащим напряженным голосом пробормотал он, наконец, получив соединение. — Комдив Снегов? Говорит Дыбенко. Здравствуй, Миша… Что это за новость объявлялась сегодня по радио? Да?.. А что со мной?.. Как? Куда? (в напряженном голосе внезапно зазвучали радость, облегчение и благодарность). Ara!.. А приказ скоро? Завтра? Великолепно! (в голосе Дыбенко опять появились старые барственные нотки). Так ты, Миша, будь другом, поторопи, пожалуйста, чтобы можно было заранее приготовиться… Ну, будь здоров, браток. Привет жене…
Со вздохом облегчения он положил трубку, вытер пот, обильно выступивший на лбу, и жадно выпил стакан воды.
— Маршал приедет через несколько дней, — официальным тоном сказал он стоявшему сбоку начальнику штаба. — Озаботьтесь, чтобы все было готово.
— Есть, товарищ командарм. А куда вы, Павел Ефимович, назначены?
— Командующим войск СибВО, — благосклонно ответил Дыбенко…
Сейчас же машины округа стали объезжать книжные магазины города и скупать портреты маршала Тухачевского, которыми были затем украшены соответствующие кабинеты всех высших советских учреждений. Готовилась квартира маршалу, приготовлялись акты о сдаче и приеме округа, паковались вещи Дыбенко. Обсуждалась программа выступлений, митингов и концертов в честь нового командарма. И никто еще не знал, что секретарь крайкома партии, член ЦК Тубриков, уже получил из личной канцелярии Сталина особо секретный пакет со специальными инструкциями…
Через несколько дней после приезда Тухачевского состоялось общегородское партийное собрание. После его открытия было внесено предложение о выборе маршала Тухачевского в состав президиума собрания. Вместо голосования этого предложения, зал ответил дружной продолжительной овацией, не смолкавшей до занятия Тухачевским места за столом президиума. Маршал неоднократно хотел встать и что-то сказать, желая прекратить ставившую его в неловкое положение овацию, но гром аплодисментов не давал ему говорить. Даже здесь, на берегу Волги, широкая популярность прославленного маршала была очевидной, ибо в волнах приветствий вставшего зала было нечто большее, чем только казенная обязанность. Когда, наконец, замолкли аплодисменты и Тухачевский поднялся, его лицо не было ни оживленным, ни радостным. Глаза блестели каким-то лихорадочным огнем, а черты красивого лица передавали большое душевное напряжение. Но даже это не помешало всему залу почувствовать в поднявшемся у стола маршале настоящего, Божьей милостью, вождя и командира.
_Товарищи! Возможно, что вы несколько опрометчиво и поспешно избрали меня в президиум и устроили ненужную овацию — сказал он негромким, но ясным и твердым голосом. — К сожалению, теперь моя партийная репутация, мое партийное лицо не являются безупречными.
Все замерли. В голосе маршала было много скрытой горечи и боли, столь странной для его облика бесстрашного бодрого солдата. Было что-то даже торжественное в его негромких точных словах, скупых, медленных жестах, что заставило всех притихнуть в предчувствии чего-то необычайного.
— Считаю необходимым довести до вашего сведения, товарищи, что я только что получил от ЦК партии, членом которого являюсь, серьезное и вполне заслуженное партийное взыскание. Дело в том, что мой бывший адъютант, за которого я в свое время ручался, оказался неприятельским шпионом и изобличен агентами НКВД в передаче за границу очень важных документов. За это я сурово наказан Реввоенсоветом и смещен с поста замнаркома обороны…
Едва заметно прозвучала в голосе Тухачевского нотка обреченности. Но этого зал не понял. Искренние слова маршала еще более усилили симпатии зала к нему (в конце концов, разве за всеми, углядишь? Везде шпионы и враги!) и в конце заседания Тухачевский был неожиданно, как для себя, так и для партийных верхов, избран дополнительно делегатом на предстоящую окружную партконференцию.
Несмотря на тяжелую трагедию в душе, Тухачевский принялся за свои обязанности с обычной энергией и знанием дела. После приема дел от Дыбенко, он познакомился со всеми высшими командирами своего нового округа и, как бывало всегда и раньше, сразу же приобрел себе много крепких и верных друзей. После «командования» Дыбенко, старого кочегара с революционными заслугами, полуграмотного вообще и, тем более, в военном деле человека, четкость, ясность и ценность указаний и распоряжений Тухачевского сразу привлекли к нему сердца всех начальников. По контрасту с грубостью, резкостью и безграмотностью старого командвойсками, спокойствие, такт и выдержка маршала ошеломили всех высших командиров округа. Они только теперь поняли, что значит, наконец, настоящее командование — твердое, умное, тактичное и компетентное…
Как раз в этот период случился маленький эпизод, очень характерный для методов воспитания армии, которыми пользовался Тухачевский. В один из приволжских полков приехала из глубокой провинции старая крестьянка, хотевшая посетить своего сына-красноармейца. Случайно она увидела его, стоявшим на боевом посту часовым — около пороховых погребов. Естественно, мать кинулась обнимать сына. Тот же взял винтовку на изготовку и после троекратного предупреждения «не подходи», выстрелил и ранил старуху, не понимавшую, почему, собственно, ей нельзя обнять сына. После этого трагикомического случая Тухачевский в приказе поблагодарил солдата за правильное выполнение устава, но — самое интересное — наградил мать крупной денежной наградой и подарками за то, что сумела воспитать в сыне высокое чувство долга.
Этот приказ по, округу еще больше поднял престиж командующего и, — главное, — приобрел ему друзей среди простых солдат, восхищенных таким решением начальника…
Дыбенко, уже посвященный в планы Кремля, был до приторности любезен с Тухачевским. Он старался ничем не показать, что в жизни маршала назревают трагические события. Мирно шла упаковка и отправка вещей старого командующего в Сибирь, опять закипела обыденная военная работа округа, громадная машина, после перемены начальника, вновь работала полным ходом, на этот раз творческим и свободным. Все командиры, от высших до низших, почувствовали новое веяние в военном творчестве, и подъем инициативы и воодушевления охватил всех. Да и сам маршал, после кабинетной работы, не без удовольствия погрузился в повседневную жизнь командарма, более близкую солдату, чем сиденье в великолепных залах Реввоенсовета…
Скоро из Москвы на имя Тухачевского и Дыбенко пришли вызовы на заседание Реввоенсовета. Было решено, что из Москвы Дыбенко поедет прямо в Новосибирск, не заезжая в Самару. Поэтому «вожди» края и города решили до его отъезда устроить товарищеский вечер — проводы старому командарму. Почти никто не знал, что главный устроитель и режиссер вечера находится в Москве на Лубянской площади и, потирая ротные ручки и сладострастно хихикая, готовит финальную сцену…
Шел девятый день пребывания Тухачевского в Куйбышеве. В квартире председателя крайисполкома Полбицына весело шумела подвыпившая компания. Все были со своими женами. Мягкий июльский ветерок доносил в комнату благоухание цветов роскошного сада. Обильные яства загромождали столы. В одном зале звенели мотивы танцев, кое-где группами сидели веселые раскрасневшиеся гости с расстегнутыми жилетами и мундирами.
Официальная часть вечера была уже закончена. Тосты, и здравицы отгремели, и все были «как дома». Внезапно в кабинете хозяина зазвенел телефон. Ругаясь и ворча, Полбицын подошел к аппарату. Его лицо немного прояснилось, когда он услышал, что в крайком вызывают. не его, а секретаря парткомитета Тубрикова.
— Ах, мать их, — с досадой бросил трубку Тубриков. — Что им там приспичило? «Секретное дело»… Сукины дети! Даже отдохнуть и, выпить толком не дадут… Ну и задам же я им там!.. Извините, товарищи, а я мигом слетаю взад-назад…
Быстрая машина унесла его в крайком. Через полчаса опять зазвенел телефон. Оказалось, что срочное дело в крайкоме связано с военными вопросами и Тубриков просит приехать туда на несколько минут Дыбенко.
— Дела «моей компетенции»? — повторил Дыбенко, тоже не скупясь на сочные выражения. — Вот чорт!.. А знаешь, что Михаил Николаевич, обратился он к маршалу самым небрежным и естественным тоном, — поскольку я, собственно, уже передал командование, дело касается скорей тебя… Давай, съездим, брат, вместе. Если понадобится, я дам нужные справки, а ты, как новый командарм, поставишь точку… Идет?
Из «любопытства» и чтобы «проветриться», как он заявил, с ними увязался и Полбицын. Через несколько минут все были перед дверями секретаря крайкома партии. Распахнув дверь, Дыбенко вежливо посторонился, пропуская Тухачевского вперед. Тот, ничего не подозревая, перешагнул порог. Мгновенно за его спиной выросли трое скрывавшихся за дверями сотрудников НКВД в очень больших чинах. Впереди сверкнули наганы двух других, стоявших рядом с Тубриковым.
— Ни одного движения, — зловеще тихо сказал один из чекистов. — Гражданин Тухачевский, вы арестованы. Вот постановление правительства и ордер на арест.
Тухачевский несколько секунд стоял неподвижно, медленно обводя презрительным взглядом ощерившуюся револьверными дулами компанию. Потом спокойно подошел к столу, взял протянутый ему ордер, не читая бросил его на стол, и прежним привычным движением выпрямился. И опять в его гордой бесстрашной осанке почувствовался настоящий маршал, маршал Божией милостию…
В кабинете стояла звенящая тишина. Казалось, что биение взволнованных человеческих сердец слышно, как отзвук отдаленной канонады.
— Т-а-а-а-к… Значит, все кончено! — медленно, значительно и с какой-то тихой грустью промолвил пленный маршал. Но потом опять поднял свою красивую гордую голову.
— Ну, — что ж… Доделывайте свое подленькое дело!..
Тухачевский понимал с полной ясностью, что это действительно — конец, что «курносая гадина» подобралась на этот раз к нему совсем вплотную…
Стены внутренней тюрьмы НКВД почему-то напомнили ему; стены немецких карцеров, куда его так часто бросали после неудачных побегов из плена. Раз он даже попал в карцер за отказ снять офицерские погоны… Но — какая разница! Тогда, несмотря на такие же решетки и запоры, у него впереди было будущее, окрашенное яркими красками уверенной в себе, богатой надеждами, сильной молодости. А теперь? Жизнь отшумела и прошла. Круг ее кончается в одиночестве, трагической неудачей.
А ведь это «Я» Тухачевского было действительно ярким. Он служил ему всю жизнь. И ЧТО получилось?
Пессимистические слова старого мудреца, сказанные за тысячу лет до Христа, пронеслись в его памяти: «все суета сует и томление духа». Не была ли вся его жизнь таким вот «томлением духа», погоней за чем-то, что казалось ему достойным риска и что теперь привело его к такому бесславному концу? «Томление духа»… Ему вдруг захотелось перекреститься и прочесть наивную давно уже забытую детскую молитву. Правая рука поднялась было уже, чтобы перекреститься, но он только усмехнулся, хотя челюсти сводило судорогой. Да, что ни говори, — Сталин выиграл, как в свое время выиграл он наследие Ленина в соперничестве с Троцким, Зиновьевым, Бухариным, Ягодой. Что и говорить, — в политической борьбе часто сильнее явный мерзавец, у кого нет никаких принципов, кто борется за свой собственный — «голый чистоган»… А он>. Тухачевский, отступил от большевистского метода «цель оправдывает средства», поддался какой-то слабости — пусть эта слабость даже и называется любовью к Родине — и вот результат…
Да, это была слабость — пусть и благородная. Все было готово для переворота, который несомненно вынес бы его к власти. Но по дороге к этой власти нужно было бы перешагнуть не только через труп Сталина, но и через море русской крови: без гражданской войны такой переворот не обошелся бы.
Щадя эту кровь, он решил его произвести во время неизбежной и близкой войны. И просчитался: Сталин опередил.
Мозг Тухачевского кипел. Каждый нерв был напряжен до крайности, но — странное дело — на душе у него было спокойно. Он чувствовал, что погибает на своем посту, как солдат, перед смертью схватившийся за древко своего знамени. Он не видел тюремной камеры, не ощущал голода и жажды. Он был в каком-то полусне и почему-то живо вспомнил слова великого мудреца древности Лао-Тзе своим ученикам:
«Мне снилось сегодня, что я — красивая бабочка, весело порхающая среди цветов при ярком свете солнца. И вот я не знаю: а, может быть, я и есть именно бабочка, которой только снится, что она — человек»…
Мысли продолжали клубиться стремительным лихорадочным потоком в его мозгу. На миг память вынесла в сознании ласково улыбающееся лицо Тани — единственной женщины, которая тронула его железное сердце. Ведь именно она повернула течение его жизни в сторону России, к служению России. Может быть, она даст России Будущего его сына. Эти мысли мелькнули, как светлая полоска в темном спектре мыслей и сердце Тухачевского заныло странной светлой болью. Полные грусти и чувства одиночества, звенящие стихи Савинкова, погибшего в сетях провокации ГПУ, всплыли в его памяти:
На секунду ему показалось, что Таня смотрит на него полными слез глазами и старается бодро улыбнуться. Усилием воли он резко отбросил все эти видения и мысли, и заставил себя выпрямиться и насмешливо улыбнуться. Ничего! Он не ослабел и не сломан. То, что не удалось ему, удастся другим. История России на нем и его неудаче не остановится. То, что он почувствовал за последние годы в русском народе и. русской молодежи, — этого не залить кровью. Русские ростки все равно взойдут. А может быть, политые его кровью, взойдут еще быстрее и еще пышнее…
Тухачевский машинально ходил по своей узкой камере и мысли его бились, как пленные птицы в клетке. Но это были все мысли о прошлом. БУДУЩЕГО уже не было. Арестованные маршалы никогда не возвращаются на свои места. Маршалы из тюрем с оборванными орденами, петлицами, звездами да он проиграл…: Ну, что ж, — ставка была крупной, из-за нее стоило рисковать!..
Металлическое звяканье раздалось у двери. Форточка для — раздачи пищи открылась и в ней Тухачевский увидел радостно усмехающееся, торжествующее лицо Ежова. За ним бледным пятном виднелась рыбья маска Петерса.
«Допрос»? — мелькнуло в мозгу у маршала, но он сейчас же отбросил это предположение. О чем его допрашивать? Ведь не может же Сталин, перед, лицом армии и Европы, начать открытый процесс над своими военачальниками? Это абсолютно исключено… Показания о чем? О почти двадцати годах его блестящей работы на посту военного вождя? О заговоре против Сталина? Разве не ответил он сразу после ареста крутой фразой: «Лакеям Сталина ответа не даю»?
Нет, не для этого пришел сюда кривоногий человечек с глазами шакала. Ему хочется поглумиться над побежденным противником. Его низкой душонке не терпится проявить свое торжество, свое ликование, свое издевательство над плененным гигантом.
— Ну, как, дорогой мой товарищ Михаил, — раздался из форточки приторно ласковый голос. — Удобно тебе, бедненький арестантик? Не нужно ли чего?
Глаза Ежова неестественно блестели. Он весь был, как в лихорадке. Губы дергались короткими судорогами от усмешки к гримасе. ***
Тухачевский молчал, стоя прямо против форточки.
— Видно, тебе распрекрасно живется, раз ты молчишь? А? Эх, хорошо бы тебя попеть заставить, да я уж знаю — из тебя нужных песенок не вытянешь… Ты ведь столбовой дворянин! Фон-Тухачевский. Маршал… Бывший маршал, ха-ха-ха!.. Наконец-то, ты мой, совсем мой. Мне тебя товарищ Сталин в подарочек отдал… А, знаешь, дочка-то твоя повесилась уже; жена дала письмо в «Правду», что она тебя проклинает, как врага народа… И до Танюшеньки твоей, что в Париже осталась, мы доберемся. Хи-хи-хи!.. Герр Генералфельдмаршаль. Бывший… Может быть, хочешь, — попа тебе пригласим, панихиду о самом себе прослушать хочешь? Молиться-то Боженьке не забыл? А то и — «Боженька, Цареньку храни»?.. Хи-хи-хи!.. Не бойся, — в рай ты в хорошей компании попадешь…
Только теперь пленный маршал заметил, что в руке чекиста, поднятой к форточке, блестит вороненая сталь карманного маузера. Он понял, что это смерть… Вот сейчас… Опять вихрем заклубились, мысли, но одно сейчас же заслонило все: нужно умереть так, как подобает старому солдату.
Он выпрямился, медленно вздохнул, глубоко засунул руки в карманы и, поднял голову.
Ну, стреляй же, ты — сталинский ублюдок.
Слова, выжатые из стиснутых челюстей, прозвучали глухо и презрительно.