Старые идеи тевтонского владычества над «диким славянским востоком» опять проснулись в стране, лихорадочно подстегивающей деторождение и «пушкорождение». Для избытка народонаселения Германия не видела иного выхода, как отобрать «Лебенсраум», — жизненное пространство, — у других… Принцип морали каннибала царствовал в государственной политике наци: «зло — это когда у меня украдут и добро — когда я сам украду»… Правда, ленинский принцип мало чем отличался от этого — «морально то, что служит делу революции»…
Но не его, полководца, дело было разбираться в таких щекотливых тонкостях. Пусть дипломаты и политики судят, когда объявить войну, философы — как оправдать ее, а журналисты и поэты — как зажечь боевой огонь. Его дело, дело военного организатора, думать о том, чтобы армия была готова к наступлению и обороне… Но если война неизбежна, то готова ли уже Россия к этому страшному испытанию?
Опять потухла трубка. Тухачевский нервно выколотил ее о борт пепельницы, набил табаком и снова голубой дымок лаской пробежал по его нахмуренному лбу. Затянувшись несколько раз, маршал в задумчивости подошел к открытому окну… Откуда-то издалека донеслись гулкие шаги шедшей по улице военной части.
завел высокий чистый тенор, и хор дружно подхватил:
опять прозвенел тенор, и опять уверенно и твердо загремел хор:
Замерла вдали песня, а Тухачевский все еще стоял у открытого окна и невидящим взором глядел вдаль. Сияющее летнее утро рисовалось перед его глазами не как картина чудесного Божьего мира, а как прекрасный период для наступления пехоты. Опять в его памяти всплыли дни наступления его армий в советско-польской войне. Вот в точно такое же прекрасное летнее утро, по его приказу, начался «поход» и миллионы пошли на «штурм форпостов гнилой буржуазной Европы». Как когда-то, более тысячи лет тому назад, орды гуннов медленно катились на запад, так и недавно, только 16 лет назад, его красные полчища неслись, опьяненные жаждой грабежа, убийства и мести, на Польшу, а за ней — на Европу.
Тухачевский знал, что не для защиты своей земли, не для распространения идеи коммунизма с такой охотой рвались вперед его войска, разношерстные, оборванные, опаленные огнем великой и гражданской войн. Маршал был достаточно объективным и умным политиком, чтобы понимать, что двигало тогда его войска вперед. Но… какое ему было дело до внутренних побуждений этих миллионов? Зачем было Аттиле или Чингисхану анализировать побуждения своих диких воинов, с бешеным упоением катившихся на запад? Какое дело было Тухачевскому до пружин, гнавших оборванных злых красноармейцев на сытую Европу?
Для него, как и для Наполеона, людские жизни были только цифрами для решения политических или личных задач. Но если у Наполеона была, в его стремлениях, какая-то идея Единой Европы, то для Тухачевского человеческие трупы были только ступеньками его личной карьеры. Что ему до человеческих нулей? Ведь на волнах, на спине этого многомиллионного русского солдата выносилась вперед в Европу, в мир, его, Тухачевского, кровавая военная слава!.. И именно в такое радостное сияющее летнее утро, 16 лет тому назад…
Маршал тряхнул головой, отгоняя воспоминания… Да, пожар войны пронесся тогда по западу России, опустошив поля, нагромоздив горы трупов, но не дав ему, Тухачевскому, того, чего он ждал и жаждал: признанной Европой славы нового Бонапарта. Слава крупнейшего красного полководца у него уже была в результате блестящих побед над Колчаком, Деникиным, мятежным Кронштадтом и факелами крестьянских восстаний Антонова. Но разве это настоящая слава? Победы над своими же русскими белогвардейскими генералами на внутреннем фронте… Разве понимал средний европейский обыватель разницу между «генералом Харьковым» и «городом Деникиным»?.. Нет, ему нужна настоящая европейская и мировая слава; именно та. которой ему в том роковом 1920 году достичь не удалось…
Но если война в самом деле неизбежна, разве не вынесет она его, так же неизбежно, на ту высоту, которой ему не удалось достичь тогда? Ведь теперь Россия была куда более готова к войне. Технически готова. Ну… а морально?.. Разве все эти разгромы и расстрелы последних лет, которые так широко практикует в борьбе за свою власть Сталин, не есть ли это ослабление духа страны перед решающими боями? Разве все эти странные, фанатические опыты над телом страны — разве это не обескровление народа? Ведь за последние годы: в эпоху коллективизации 1929-30 г. г. и в эпоху голода, вызванного этой коллективизацией, страна была так слаба, что даже такой ничтожный противник, как Польша, мог сбить ее с ног. К счастью, Польша не готова была для удара. А теперь? Бой предстоял не на жизнь, а на смерть. Готова ли страна, не только технически, но и по своему духу, к этому страшному напряжению?
Что касается техники вооружений, Тухачевский готовил Красную армию к предстоящим кровавым испытаниям со всей своей энергией и способностями. Но духовно — что теперь собою представляет и что думает русский народ, — особенно молодежь? Что зреет в его душе? Пойдет ли он за старыми лозунгами Красной армии? Когда-то, во времена гражданской войны, молодежь с воодушевлением пела:
Конечно, русская молодежь всегда была идеалистической, искавшей справедливости, так сказать «богоискательской», а не «богоборческой». И в царское время и в начале революции ее можно было воспламенить идеей «освобождения человечества от цепей капитализма»… Тогда ее еще можно было обмануть, пустить пыли в глаза. Теперь она — много реалистичней и не «Гренадой» поднять ее на подвиг, на смерть… Что скажет теперь «молодой русский сфинкс», когда над ним труба прогремит «поход»? Не спросит ли этот сфинкс: —«Куда, зачем?.. Для России или против России?» Не так легко это решить!
42 процента всего населения СССР родилось после 1917 года. Что знают они о прошлом? Моисей вел свой народ по пустыне 40 лет. Мудрено ли, что первая зелень, первая плодородная земля вызвала их восторг? Октябрь провел не борозду, а ров, даже пропасть между прошлым и будущим. Теперь молодежь иная, она бурлит, она ищет, хотя, может быть, и сама не знает, чего ей нужно… За что и за кого она будет охотнее всего драться?
Все это нужно было понять, проанализировать и установить. По Муссолини — «Если какие-либо события, какие-либо процессы неизбежны, — лучше быть вместе с ними, чем против них». А может быть, даже ускорить их течение и взойти на поднимающуюся волну? Конечно, думать и решать нужно отдельно от массы, от народа, но действовать нужно, сливаясь с миллионами. Только тогда успех обеспечен. И успех решительный и мирового масштаба… Ведь если искра падает сверху, пламя всегда поднимается снизу! Страна бурлила и крепла. Сила опять стала переливаться по жилочкам буйным живчиком… Но в какие формы выльются эти бурлящие инстинктивные стремления народа? Чего хочет новая молодежь и какие идеалы владеют ее душой? Кто герой ее сердца? Кого и что готова она полюбить? За кем и за чем она пойдет?
Вот какие мысли жгли маршала Тухачевского. Он чувствовал свою силу и был беспредельно уверен в себе. Разве он не был героем беспримерных пяти побегов из тяжкого германского плена? Разве не был он в 23 года командующим армией, победителем в кровавой гражданской войне? Разве не был он 26-летним юнцом единогласно назначен кремлевским военным советом главнокомандующим многомиллионной Красной армии, направившей свои штыки против буржуазной Европы? Разве не был он бестрепетным суровым солдатом, не задумывавшимся над высотой вала из трупов и перед глубиной моря человеческой крови?..
Нет, не в достатке сил и мужества был вопрос, а в том, куда направить эти силы? В каком политическом направлении пойти, чтобы быть уверенным, что за ним, блестящим маршалом Тухачевским, пойдет теперь та самая молодежь, которая не видела и не имела личных причин ненавидеть царизм, которая не боялась ни Бога, ни чорта, ни даже тяжелой руки мрачного грузина, ощутимой в жизни более близко, чем Бог или чорт?..
Вот почему Тухачевский незаметно, сопровождаемый только своим верным шофером, старым другом еще по гражданской войне, все чаще и. чаще выезжал в город, нырял в гущу народа и там, под маской простого рабочего, старался понять, чем живет теперешняя русская молодежь, чем можно поднять ее на военный героизм и куда нужно вести ее с уверенностью в успехе?..
В кабинете адъютанта приглушенно запел телефон. — Да… Адъютант замнаркома обороны слушает. — Маршал Тухачевский у себя? — Да. Кто говорит?
— Секретарь Наркомвнудела. Соедините, пожалуйста, с маршалом лично.
— Маршал сейчас занят и приказал себя до 10 часов не беспокоить. Позвоните, пожалуйста, немного позже.
— Соединение с маршалом нужно не позже, а именно теперь. Кто говорит?
— Говорит адъютант маршала Смутный. Прошу позвонить позже. Я получил точное приказание — и нарушать его не могу. До свиданья…
Смутный положил трубку и презрительно усмехнулся. Как все военные, он относился к политической полиции свысока и недоброжелательно. Он прекрасно знал, что настоящим строителем, вождем и мозгом Красной армии является не дубоватый Ворошилов, не начштаба Шапошников, не маршалы Егоров, Буденный или Блюхер, не начальник ПУР-а[14] Гамарник, а Тухачевский, его прямой начальник. Вот почему он смело и резко прервал разговор с НКВД и положил трубку. Адъютанту Тухачевского можно было не особенно бояться советской политической полиции. Но не успел он просмотреть нескольких бумаг, лежавших перед ним на столе, как загудел другой телефон. Эта линия была самой важной — кремлевской: личная связь наркомов, их заместителей и партийной верхушки.
— Алло?.. Адъютант маршала Тухачевского слушает.
— Соедините лично с маршалом!
Сухой голос говорил без всякого выражения, но таким тоном, словно ему и в голову не могло придти, что его распоряжение могло быть задержано в исполнении.
— Маршал приказал себя ни в коем случае не беспокоить… К сожалению…
— Товарищ! Перестаньте терять время на объяснения и соедините немедленно.
— А кто говорит?
— Ягода.
Смутный неслышно присвистнул. — Есть, товарищ нарком!
— И вообще имейте в виду, товарищ… Смутный, что если наркомвнудел чего-нибудь требует, я рекомендовал бы вам выполнять эти распоряжения немедленно.
— Но мне маршал приказал…
— Не прикидывайтесь наивным, товарищ, и не задерживайте. И не забудьте, что я своих слов на ветер не бросаю. — Есть, товарищ нарком.
Смутный недовольно скривился и перевел какой-то рычаг.
Маршал Тухачевский неподвижно стоял у окна и невидящим взором смотрел на панораму Москвы. Клубки напряженнейших мыслей теснились в его голове. Он знал свою волю и свою силу. Если бы только нашелся выверенный прицел, направление, точно взвешенное и обоснованное. Пусть даже риск! Сколько раз рисковал он своей жизнью и жизнями подчиненных ему миллионов? Не в этом суть. Нельзя ведь только пассивно ждать наступления неизбежных бурных событий. Нужно идти им навстречу. Но какой дорогой?.. Куда теперь, именно уже теперь, направить свои силы? На какую лошадь ставить свою ставку в предстоящем финале? На Сталина и беспрекословное ему подчинение? На старую гвардию и идеи мировой революции? На новых карьеристов, тесно обступивших Кремль и думающих только о своей шкуре, своем желудке?.. На молодежь?.. Да, конечно, на молодежь. Ведь это всегда ставка без проигрыша. Будущее всегда за молодежью. Но куда звать ее, эту бурлящую, горящую молодежь? Как учесть ее внутренние импульсы?..
Да, в жизни страны предчувствовались неизбежные перемены. Но какие? В какую сторону? На какие глубинные инстинкты народа и, особенно, молодежи ставить теперь ставку? На революционный пафос, как в 1918–1919 годах? На классовую ненависть к помещикам, фабрикантам, капиталистам, «буржуям», «фашистам»? На защиту «завоеваний Октября»? На инстинкт грабежа богатых соседей? Или просто на старые боевые инстинкты русского солдата? А религия, а национальное чувство, а стремление к нормализации жизни? А усталость от террора и экспериментов? А недоумение от волны чудовищных по скандальности процессов и расстрелов? А разочарование старой гвардии, старых властителей дум, сподвижников Ленина — теперь «предателей и изменников рабочему делу»?.. А волна сопротивления власти, саботаж, убийства, глухой ропот страны?.. В этом кипящем котле народной жизни, еще не устоявшейся, еще ищущей своих путей — на что и на кого ставить? Куда направить творческие силы Новой России, на что поставить ставку в предстоящей боевой буре и куда рвануть свою переливающуюся через край энергию?..
Тухачевский так задумался, что даже мягкий звук телефонного вызова заставил его легонько вздрогнуть. Он нахмурил брови и недовольно снял трубку.
— Ну, что там, Смутный?.. Ведь я приказал…
— Прошу прощения, товарищ маршал… Товарищ Ягода настойчиво просит вас к телефону.
Тухачевский недовольно скривился и взял другую трубку.
— Да… Я слушаю.
— Здравствуйте, Михаил Николаевич. Говорит Ягода.
— Здравствуйте, Генрих Григорьевич. Слушаю вас.
— Сегодня на Ходынском аэродроме первый большой полет «Максима Горького» с лучшими ударниками Москвы. Было бы, на мой взгляд, весьма желательно ваше присутствие.
— Но ведь военного характера этот полет иметь не будет?
— Военного — нет, но политический — несомненно. Будут представители иностранных посольств, многие из Кремля, может быть, даже сам Иосиф Виссарионович… И вообще, при всяком торжественном выступлении, я считаю весьма важным, чтобы наши советские военные вожди показывались пролетариату, так сказать, крепили «рабоче-крестьянскую смычку».
В телефоне послышался сухой скрипучий смешок.
— Вы правы, Генрих Григорьевич. Я буду. Во сколько времени?