- Ладно, обещаю. - И Рогмо первым протянул ему руку.
Теперь, глядя на взволнованного, нервничающего Харманли Терджена, который явно не знал, как приступить к изложению своей просьбы, король эльфов внезапно решил избавить хассасина от этой ненужной процедуры. Он обратился к нему через стол (они сидели напротив):
- Вы приехали, потому что вас одолевают морлоки?
- Да, - немного растерянно отвечал великий магистр. Не так, ох не так он намеревался вести эту беседу. Слишком уж напрямик, слишком все просто. Выросший в самом центре запутанных интриг королевского двора Эль-Хассасина, Терджен относился к простому способу решения дел с некоторым подозрением.
- Я поеду с вами, и мы постараемся решить это дело, - сухо заявил Рогмо, не дожидаясь, пока его попросят об этом. - Мы искали морлоков здесь, в Лунных горах, но раз они перекочевали на север континента, придется и нам отправляться за ними. Вы и ваши люди можете отдохнуть в течение завтрашнего дня, а я пока завершу свои переговоры с герцогом Талламором. Послезавтра мы выступим в поход.
И Терджен невольно отметил, что таким величественным и таким прекрасным никогда не был даже неподражаемый Чаршамба Нонгакай.
А Рогмо подумал о том, что хорошо, что он догадался назвать послезавтрашний день. Ему хотелось еще немного погостить у Банбери Вентоттена, еще поговорить с этим прекрасным, умным и тонким человеком. Потому что Рогмо Гаронману необходимо было сказать очень многое, использовав эту единственную возможность передать весточку друзьям в далеком Сонандане.
Полуэльф был абсолютно уверен в том, что поход против морлоков станет для него последним. Просто он не хотел никого беспокоить этим своим предчувствием.
Она сделала всего один крохотный шажок по направлению к светящемуся пятну, которое висело прямо перед ней, на высоте двух-трех локтей от земли, и свет узнал ее, схватил в объятия, закружил и перенес туда, где она давно мечтала оказаться.
Каэтана стоит на Мосту, упирающемся обоими концами в бесконечность, и по этой бесконечной ленте шагает по направлению к ней светловолосый исполин в черных доспехах.
- Я истосковалась, - говорит она, протягивая к нему руки.
На Мосту нельзя пересечь незримую границу между двумя мирами, они здесь только встречаются, но не более того. Разве что короткое соприкосновение может позволить Мост - но и это случается крайне редко.
- Ты так давно не приходил, - говорит она.
- Просто ты прекрасно справляешься, - отвечает он, подходя ближе. - Я не хотел тревожить тебя лишний раз.
- Это нечестно, - говорит она. - Ты же знаешь, что наяву я никогда не смогу сказать то, зачем пришла сюда.
- Знаю, - отвечает он. - И это счастье - и твое, и всего мира. Ты не должна знать об этом, когда выходишь из сна.
- Но я же не могу долго скрываться от самой себя.
- Научишься, - отвечает исполин. - Ты все можешь.
- Кто я? На Мосту можно узнать, кто я на самом деле?! - почти кричит она в испуге и отчаянии.
Он прижимает ее к себе и гладит по волосам. И она потихоньку успокаивается, прижавшись лицом к его груди, к тому месту, где когда-то была рана, нанесенная секирой.
- Все меняется,- говорит он, поглаживая ее. - Все проходит. Все невечно.
- Но я...
Он не дает ей продолжать, закрывая губы долгим и нежным поцелуем.
- А ты сама не знаешь, сколько способна выдержать и преодолеть. Однажды тебе станет очевидной и та цена, которую нужно будет заплатить за покой и счастье этого глупого, но такого прекрасного мира. Правда?
- Почему ты больше не приходишь? - спрашивает она, словно слепая тычась в его огромные ладони.
И руки, которые могут сокрушить скалу, обращаются с ней легко и бережно.
- Я приду, когда это будет нужно.
- Мне это уже нужно, милый, - говорит она с такой болью, что ему становится невмоготу. Но он должен упросить ее потерпеть, иначе... Иначе Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не найдет поддержки и успокоения у своей мятущейся души.
- Потерпи, - просит он. - Помоги себе. Я знаю, что это нелегко, но у тебя особенное предназначение, и твоя скорбь, и твоя боль меньше, чем то, что ты должна сделать. А поэтому ты не имеешь права их испытывать так, как может себе позволить это смертная женщина. Все будет прекрасно, только потерпи. Обещаешь?
- Да, - шепчет она.
- А теперь я пойду, потому что уже не могу оставаться тут. - Он еще раз целует ее долго и нежно.
- Почему понимание всегда приходит так поздно? - спрашивает она. - Почему я не успела поговорить с тобой прежде?
- Все правильно, - шепчет он. - Иначе ты бы просто не выжила, а мир нуждается в тебе.
- Почему никто не спрашивает, в чем нуждаюсь я?
- Спросят. Однажды и об этом спросят. Ну, иди. Иди и помни, что ты должна быть сильной. Прощай.
- Боги! - взахлеб произносит она. - Как же я устала быть сильной!
- Бывает, - улыбается он. - Иди.
Мост позволяет лишь краткие свидания, и потому ей приходится повернуться и пойти в ту сторону, откуда она явилась сюда. Дальше Мост сам все сделает так, как нужно, - это его работа. И он привык хорошо исполнять ее. Не меньше привык он и к безоговорочному послушанию, поэтому - если Мост умеет удивляться удивляется, что она внезапно поворачивает назад, как если бы он не прилагал все силы, чтобы помешать ей это сделать, и бежит... Она летит птицей по серому, уходящему в бесконечность Мосту и кричит:
- Я больше не могу без тебя жить!!!
Я не могу больше, Бордонкай!!!
Кахатанна проснулась от собственных рыданий.
Она сотрясалась всем телом, рычала, словно пойманный в капкан зверь, и слезы нескончаемым потоком лились на постель. Ей уже казалось, что она выплакала их все, горло и глаза болели, но она продолжала рыдать.
Ей было страшно и тоскливо, но она абсолютно не помнила ни того, что ей снилось, ни причины, по которой на сердце скорбь, тяжесть и темнота.
Опытный глаз Огакина Овайхи сразу отметил, что корабли, идущие ему навстречу, не являются обычным торговым караваном. Их расположение свидетельствовало о том, что в этой небольшой, но грозной эскадре кто-то один прекрасно знал, что делал. Будучи хаанухом по происхождению и капитаном военного флота в том далеком прошлом, когда имя Огакина Овайхи еще не занесли в Черный список, где перечислялись самые опасные пираты Сарконовых островов, он успел прослужить под командованием нескольких адмиралов, но такого блестящего построения не видел никогда.
Огакин Овайхи и сам был талантливым моряком. Недаром в Черном списке он постоянно лидировал - цена на его голову с каждым годом все возрастала, и вскоре цифра стала настолько астрономической, что небезызвестная в Хадрамауте личность - господин Цоциха, главарь контрабандистов, произнес знаменитую фразу о том, что одна голова Огакина обеспечит пенсию всему братству на несколько десятков лет вперед. А потому, вступая в морское сражение, капитан Овайхи приблизительно представлял себе и свои действия, и возможные ответные шаги противника. Именно способность предугадывать ответный ход и сделала его практически непобедимым.
Плохо вступать в сражение, не будучи уверенным в благополучном его исходе. Плохо не верить в победу. Это прописные истины, и Огакин Овайхи никогда ими не пренебрегал. Однако на сей раз он испытал неприятное, сосущее под ложечкой чувство неуверенности и - неловко произнести вслух - страха. Правда, капитан немедленно успокоил себя тем, что численный перевес пиратов столь значителен, что о поражении может думать лишь паникер и глупец. Его дело - правильно начать сражение, предоставив следующим за ним кораблям добить противника. И все же... Все же что-то было не так.
Грузный одноухий аллоброг Доэн, командовавший "Голубой ласточкой", также считался пиратом удачливым и отважным. И конечно, он был искусным моряком другие в братстве не задерживались: они погибали в первом или втором сражении с регулярными войсками либо их приканчивали свои же во время дележа добычи. Да и экипаж такому неудачнику набрать было просто невозможно. То, что аллоброг вот уже шестнадцатый год подряд числился среди лучших в Сарконовом братстве, говорило о многом.
Был он страшным любителем модной одежды и украшений. И поскольку ухо у него было всего одно, то понравившиеся ему серьги приходилось вдевать в него в двойном количестве.
Конечно, Доэну далеко было до хаануха, но хаанухи в табели о рангах - если речь шла о море, конечно - вообще стояли на недосягаемой высоте. А со всеми остальными одноухий аллоброг был готов поспорить на что угодно. Он тоже заметил изысканное и необычное построение приближающихся кораблей, но в отличие от капитана Овайхи не придал этому серьезного значения. Доэн справедливо полагал, что несколько сотен зажженных стрел, пушенных в корабль противника, вызовут пожар, а следовательно, панику и решат исход сражения в пользу нападающих. Он уже выстроил своих лучников вдоль правого борта, приказал поставить все паруса, а гребцов посадить на весла, дабы максимально увеличить скорость "Ласточки".