— Он всегда был чудаковатым человеком. Все необычное в нем трудно перечислить.
— Ну например?
— Например, он мог бы сейчас разговаривать с вами и одновременно разучивать гимн Эфиопии.
— Скажите, профессор, а чем он, собственно, занимался в этой лаборатории? Вы понимаете, я спрашиваю не из праздного любопытства.
Миллер помолчал.
— Как вам объяснить, — начал он. — Это очень сложная проблема. Чвиз разработал теорию матричной стереорегуляции. Вы, и я, и он, — Миллер оглянулся на Кербера, — все мы состоим из клеток, клетки — из молекул, и так далее. Если говорить популярно, популярно до вульгаризации, Чвиз научился разлагать организм на молекулярном уровне в поле гиперрегулятора…
— Вон в той штуке? — перебил его инспектор, кивнув в сторону установки.
— Совершенно верно. Только не непосредственно в той штуке, а в поле этой штуки создается молекулярная матричная копия, двойник организма. Энергия огромна. Секунда работы установки стоит…
Но Гард уже не слушал профессора. Он отошел в глубину лаборатории, к установке, разглядывая это огромное, причудливое сооружение. Медные шины, какие-то белые решетки на толстых блестящих изоляторах, тусклые металлические зеркала. Гард сразу заметил, что одна из двух больших прозрачных полусфер под этими зеркалами расколота.
— Простите, если я не ошибаюсь, установка повреждена?
— Да, к сожалению, — сказал Миллер.
— Это серьезная поломка? — спросил Гард.
— Как вам сказать? Сферу сделать не так уж трудно, но фокусировка займет несколько недель. И не всегда это получается с первого раза.
Взгляд Гарда задержался на циферблате часов, наверное единственно знакомом и привычном предмете в этом непостижимо дремучем лесу техники.
— А зачем тут часы? — спросил инспектор.
— Часы показывают время работы установки. А на счетчике срок работы в миллисекундах, — ответил Миллер.
Гард подошел к ученым.
— Итак, вы, профессор, не были вечером в пятницу здесь, в лаборатории?
— Нет, я был у себя в кабинете.
— А вы, — Гард обернулся к Керберу, — были?
— Да, минут десять.
— Между пятью и шестью часами. Так?
— Что-то около этого, — ответил Кербер.
— В это же время он заходил к вам, профессор. Так?
— Примерно.
— Что же произошло раньше? Ваш визит в лабораторию или… — Гард обернулся к Миллеру.
— Право, не знаю, — сказал Миллер. — Да и какое это имеет значение?
— Думаю, что профессор видел Чвиза позже меня, — сказал Кербер. — Когда я пришел в лабораторию, он еще работал, а профессору он сказал, что кончил опыт и уходит.
— Разумно. Но вы говорили, что Чвиз работал с лаборанткой. Она сможет уточнить это? Она здесь?
— Думаю, что здесь. Я позову ее, — сказал Кербер.
— Не торопитесь, — остановил его Гард. — Я попрошу всех подойти к установке. Итак, если, как вы говорите, опыт был закончен до шести часов, каким образом эти часы показывают восемнадцать пятнадцать?
— Что? Этого не может быть!
Гард обернулся и увидел бледное лицо Кербера.
— Поразительно, — сказал Миллер.
— Простите, профессор, — Гард повернулся к Миллеру, — насколько мне удалось вас понять, старик разбивал организм вдребезги, делал копии с каждого осколка и вновь склеивал теперь уже точных двойников. Так?
Миллер улыбнулся:
— Хорошо, что вас не слышит Чвиз, он бы показал вам «вдребезги». Впрочем, в принципе вы правы.
— А если так, может ли эта штука, — инспектор показал на гиперрегулятор, — разбить, но не склеить?
— Что?
— Разбить, может быть, даже снять копию с осколков, но не склеить эти осколки? Ни первый, ни второй экземпляр? Так быть может?
— Нет. Программа работы регулятора заложена в него…
— Но ее можно вынуть и заменить?
— Нет, ее нельзя вынуть. Как таковой ее не существует, вы не поняли. Программа заложена в природе самой установки. Ну, как бы это сказать… Нельзя заставить автомобиль ехать только на задних колесах.
— Какое-то время можно.
— Весь процесс длится в течение тысячных долей секунды.
— Отлично! И если в это время, когда он уже наполовину прошел, отключить все эти провода? Что тогда?
— Сброс поля?
— Назовем это так. Значит, эта штука может разрушить и не создать?
— Но схемы задублированы… — рассеянно сказал Миллер.