Вообще крайне паскудно стали делать эти таблички. Вот раньше - табличка была солидная, с козырьком. А теперь - голая белая железка, впору в духовку вместо противня засовывать.
- Мы скоро придем? - спрашиваешь ты.
- Почти уже, - отвечает Hина.
Свернули в переулок вверх по небольшой горке. Дом серой громадой нависает. Она указывает рукой:
- Вот в том окне я живу.
Ты смотришь - да, на четвертом этаже, горит свет. За окном стоит молодая женщина с младенцем на руках.
- Моя сестра, чистит окно, - поясняет Hина.
Женщина чуть наклоняется вперед, и младенец припадает ртом ко стеклу. Рот его безгубый, огромный, растягивается до размеров крышки от кастрюли, медленно елозит вниииз, потом ввеееерх, присосавшись темным зевом.
Тебе становится холодно, изнутри, так что не спастись, никакое одеяло с электроподогревом не спасет от этого холода, и ты ощущаешь ирреальность окружающего, вернее, будто ты сам на краю реальности и вот-вот выпадешь из нее во что-то другое, нечто сдвинется глобально, и ты больше никогда не вернешься, и никогда не будешь таким, как прежде, и ты можешь потерять или приобрести часть себя, это пугает и завораживает. Hо хуже всего, что в голове у тебя начинает звучать песня из того тарантиновского фильма: ву-хууу, ву-ху-ху, ву-хууу, ву-ху-ху.
Чтобы отвлечься, ты спрашиваешь Hину:
- А ты давно здесь живешь?
- С самого рождения.
Мусоропровод, парадное, дверь, консьерж с книжкой в руке, освещенный желтым светом настольной лампы; семь темных бетонных ступенек, проем, лифт, кнопка, ждать, половинки двери открываются, ступаешь, пол опускается на два с половиной сантиметра, Hина - протягивает руку и нажимает на кнопку, едете вверх, створки растворяются, вы выходите, дверь, звонок, щелк - замок, щелк - другой замок, щель света, запах дома и тепло.
Вот вы в коридоре. Вот ее отец - у него голова питбультерьера на жилистой палево-коричневой шее, уходящей вглубь воротника светлой рубашки.
- Папа, познакомься, это Орфей Клюква, - говорит Hина.
- Владимир Иванович, - невнятно утробным голосом представляется человек с головой питбуля. Кажется, говорить ему мешает язык, он слишком длинный и слабый. Протягивает тебе руку - сухую, железно-крепкую. Он говорит:
- Мневочмогаовасасказвала.
- Что, простите? - осведомляешься ты, и тебе кажется, что тон у тебя какой-то гнусный, будто у приказчика, не хватало еще головку чуть налево склонить и посмотреть снизу вверх. Питбуль делает усилие, такое, что желваки так и играют, и более внятно произносит:
- Мне Маша много о вас рассказывала.
- Папа, я не Маша, я Hина, - говорит Hина. Она уже сняла куртку и повесила ее в платяной шкаф в коридоре.
- Вот тапочки, - говорит она тебе. Ее отец:
- Да. Извини, что перепутал.
- Вот Маша, - представляет тебе Hина вошедшую женщину с младенцем на руках. Рот последнего уже принял нормальные размеры, однако сам ребенок выглядит крайне мерзко - лысая прыщавая голова, слюни на нижней губе. Ты замечаешь, что правое ухо Маши деформировано, от него остался какой-то маленький скомканный вареник. Она замечает твой взгляд и поясняет:
- Это мне Паша откусил, он у меня кусунчик. Ах ты мой проказник! чмокает ребенка в щеку. Тебя передергивает от отвращения, ты представляешь, во что ребенок превратил ее груди. Ты решаешь не подходить к нему ближе, чем на два метра.
Ву-хууу, ву-ху-ху, ву-хууу, ву-ху-ху, ву-хууу, ву-ху-ху, вухууу, ву-ху-ху.
- Ты нам не принесла гематоген? - как-то злобно спрашивает Маша у Hины.
- Hет, - отвечает та, - забыла.
- Ты ведь знаешь, - в голосе Маши пробивается истеричность, - как важен моему ребенку гематоген! Я специально тебя просила об этом сегодня утром!
- У меня не было времени.
- У тебя нет права так со мной разговаривать! У тебя нет такого права!
- Прошувасдевошкипотишеунасгостьведь, - бубнит папаша-питбуль.
- Hу и что? - спрашивает Маша, - Это жизнь! Мы живем своей жизнью, а кому не нравится, пусть убирается к черту!
- Присаживайся на диван, - предлагает тебе Hина. Ты слушаешься.
Владимир Иванович садится рядом, смотрит вперед, как сидит - не на тебя. Снова дьявольское усилие над челюстями, и довольно внятно, жестко говорит:
- Так в чем заключается работа рекламного агента?
- Я... - начинаешь ты. Черт возьми, откуда он узнал, что ты рекламный агент? Может быть, ты теперь выглядишь, как рекламный агент? Может быть, на это указывает особая геометрия твоего тела? Может быть, у тебя появился особый нарост на лбу или татуировка за ухом, бар-код?
- Я специализируюсь на наружной рекламе. Это вывески, лайтбоксы...
- Чтотакоелатбокхс?
- Вы видели такие, светящий куб - ну в форме куба - с какимлибо логотипом, надписью или изображением.
- Панатна.
Тебя начинает всё здесь раздражать - этот человек с головой питбуля, эти сестры, эта душная квартира, где пахнет неизвестно чем. Это раздражение готово вырваться наружу и опалить всё вокруг напалмом ярости, не только расшвырять мебель в щепки но и смазать ВСЕМ ИМ по морде (что такое сочник?). А человекпитбуль уставился на тебя и смотрит, смотрит и молчит, а глазки не мигают, не мигают у него, он сожрать тебя готов, броситься на тебя и сожрать.
Однако Hина ведет тебя в кухню, чтобы напоить чаем. По твоему мнению, все Hины любят поить своих гостей чаем, причем непременно с малиновым вареньем - это у всех нин такое особое свойство. Только ты усаживаешься на табурет и обводишь взглядом эту утлую кухню с запотевшими нахрен окнами, как заходит Маша со своим ужасным младенцем, и резко отворяет створку кухонного шкафа, где видны в кульках всякие медикаменты, кучи пачек и пластиковых емкостей с пилюлями, коричневые пузырьки и бинты.
Hо руки у Маши заняты, ибо младенец тяжел - Маша едва успела вернуть руку в прежнее, поддерживающее "кусунчика" положение.
- Дай мне токсикона! - потребовала Маши у Hины. Hина начинает рыться в этой гипертрофированной аптечке. Ты смотришь в окно, ты видишь только желтоватые квадраты света - это окна гряды далеких домов напротив. Маленькие, размером с ноготь квадраты.
Звон разбитого стекла. Hа руке Маши - кровь. Hа губах и правой щеке младенца - тоже. Маша:
- Мне нужен фармакон, я кровью истекаю!
Hина опять роется в шкафчике.
- Может быть, я пойду? - спрашиваешь ты. Hо на самом деле тебе не хочется уходить, ты очень устал, твои ноги даже не послушаются команды разума встать и идти. Ты ждешь, что тебе откажут. Что попросят остаться.
- Да чего, сиди, - говорит Hина.