1
— Дьявол!.. Нет!.. Нет!.. Не-е-ет! — Виктор Солдатов попятился, расставив руки, споткнулся об массивную хрустальную вазу, из которой белые розы раскидались по полу; вода чавкнула под каблуком туфли. Виктор поскользнулся, распластался спиной на полу; затылок ударился о дверной косяк да так, что из глаз брызнули искры, а шея едва не переломилась. Лицо побледнело, будто выкачали всю кровь разом, чётко проявив давний шрам на щеке; широко открытые глаза забегали по залу, ища кровавого убийцу. Солдат вскочил на ноги и замер, медленно поведя взором; но мысль предупреждала, что сейчас могут нагрянуть полицейские и ему будет тяжело доказать свою непричастность.
На кожаном диване «Честер» распласталось нагое тело бывшей жены Виктора. Левая нога, согнутая в коленке, припадала на спинку; вторая нога, вывернутая на сто шестьдесят градусов, раскинулась на полу, сильно выпятив половые органы. Ладони покоились на упругих грудях; казалось, задранный затылок отделял нижнюю челюсть от верхней, этим широко открывая рот, из которого торчал меч почти до ручки измазанный кровью. Половины горла попросту не было, его будто вырвали огромными когтями; сквозь кровавое месиво проглядывали косточки шейных позвонков.
Солдат почувствовал, как тошнота подходит к горлу, ноги затряслись, хотелось опуститься на пол и больше не вставать; страшная слабость одолела от увиденного. Он тяжело сглотнул слюну и немного приблизился, соображая — вытянуть меч или не стоит: этот муляж когда-то красил стену в коридоре его дома. Медленно стараясь не шуметь, Виктор снял с плеч рюкзак, расстегнул молнию и достал нож: что, если убийца притаился в других комнатах? За спиной грохнуло. Солдат вздрогнул и резко обернулся, выставив перед собой длинное обоюдоострое лезвие. На полу, завершая падение, покручивалась юла, свалившаяся с чёрной навесной полки. Неимоверная печаль отобразилась на лице Солдата, глаза пробежались по стеллажу и усмотрели игрушки: ваньку-встаньку и матрёшку.
— Ванька-встанька, матрёшка и юла — любимые игрушки моего Илюшки, — прошептал Виктор. — А когда чуть подрос — машинки. — Перед мысленным взором пробежались похороны собственного сына: маленький чёрный гробик опускали в могилу; тёща, не выдержав горя, потеряла сознание, упала в яму и сломала шею; жена в ужасе подбежала к джипу, достала из салона бутылку, разбила об капот и воткнула себе в шею рваные стёкла.
Солдат несколько раз глубоко вздохнул и впритык подошёл к жене, оставаясь слухом настороже. В том месте, где должен остаться шрам — зияла кровавая дыра.
Коричневый торшер валялся поперёк дверного проёма в следующую комнату, на картине, красовавшейся над спинкой дивана, с вечернего небесного свода свисала на цепочке перевёрнутая кровавая звезда — пентаграмма. «Кто-то нарисовал, — подумал Виктор. — Наверное, кровью Барбары». Он осмотрелся: да, на ковровом покрытии валялись кисточки. Барби писала интересные картины, окончив художественную школу. Теперь она сама оказалась в роли банки с краской. Перед тем как зайти в следующую комнату, Солдат внимательно прошёлся глазами: вокруг люстры на потолке — тоже кровавая пентаграмма, кровь ещё не подсохла, набухшие капли готовы сорваться на пол; золотистые обои на всех стенах перекрасились в багровый цвет; книги, тетрадные листки и ноты разбросаны по периметру — в кровавых брызгах.
«Беги! — закричала мысль. — Уходи скорее!»
Виктор покрепче сжал ручку ножа, перешагнул ножку торшера и вошёл в следующую комнату.
— Ох, ты, — покачал он головой. — Нет, всё же нужно отсюда валить. Да как можно быстрее. Сдуться вихрем Джина.
Вся комната залита кровью, будто поливали из вёдер. Над спинкой двухспальной кровати головой вниз висело голое тело нового мужа Барбары. И не совсем оно висело — прибито к стене через руки и ноги старинными ржавыми костылями, которыми прибивали рельсы к шпалам, и распято. Затылок возлежал на дубовой спинке, из перерезанных артерий на горле стекала кровь в эмалированный тазик, покоившийся на подушке.
Солдат упал на колени, неудержимая рвота, едва не выворачивающая желудок, сильно сотрясала тело. Мысль успела поймать себя, что звуки, вылетающие изо рта, напоминают громкое: «Крембрюллллле!» Виктора рвало и рвало, и уже не текли даже слюни, захотелось икать, горло пересохло, но внутренности продолжало выворачивать. Наконец рвотные позывы прекратились. Солдат припал лбом к холодному полу и отдышался.
«Беги! — панически верещала мысль. — Мчись отсюда ураганом, чтоб из-под пяток пыль летела! Рви когти не оборачиваясь!»
— Да, — тихо произнёс Виктор. — Ухожу, ухожу. — Он больше не стал осматривать спальню, на карачках пополз к дверям. И уже голова почти оказалось в другой комнате, но он не выдержал и напоследок обернулся, взгляд уткнулся в окна, где на стекле размашистыми кривыми буквами начертано кровью:
«ЖИЗНЬ СВОЮ ЗАБУДЬ НАВЕКИ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ ПРОКЛЯТЫЙ».
Солдат подполз к мёртвому телу Барбары, приподнялся на колено, прошептал:
— Когда-то я тебя безмерно любил. И наш сынок… — слова застряли в горле, Виктор обернулся и посмотрел на стол, расположившийся возле окна, где чернела рамка с фотографией маленького Илюшки. — Всего чуть-чуть мы были счастливы. Но как!.. — На нижних веках набухли слёзы. — И я ушёл воевать… — Пошатываясь, он выпрямился в полный рост, хотел подойти к столу и забрать портретик сына, но передумал, решив, всё, что здесь — принадлежит этому дому: ему чужому. Солдат ещё раз посмотрел на молодое тело жены — мёртвое тело, — ему стало так жалко её, что пробежалась безумная мысль: «Завернуть в простыню и забрать с собой».
— Ты дурак, — сказал он себе. — Она давно от тебя отказалась… когда горе накрыло всех непроглядной ледяной волной океана. Вместо того чтобы друг друга поддержать… — Он обречённо махнул рукой. — Но я всё равно тебя люблю. — В последний раз он осмотрел нагую мёртвую женщину, которая ещё год назад звалась ему женой и делила с ним постель. Из приоткрытых половых губ что-то торчало. Неприязнь искривила лицо Виктора, чувство мерзкого и чужого заставили на несколько мгновений сомкнуть веки. «Она уже давно не твоя, — скользнула мысль в голове. — Она давно принадлежит другому». И всё-таки что-то заставило потянуть трясущиеся пальцы, уцепиться за золотой кончик и вытянуть.
— О… — Солдат выругался и ещё больше искривил переносицу в отвращении. Перед его глазами свисала цепочка с окровавленным кулоном в виде перевёрнутого крестика, где по центру в круге покоилась пентаграмма, а из неё светились мелкие глаза-рубины пожирающего ненавистью рогатого демона.
Через открытую входную дверь донеслись щёлкающие звуки, отдающие эхом где-то на лестницах подъезда. Далёкие крики приближались, яростная брань улавливалась ухом; даже тени колыхнулись на шторке, прикрывающей куртки в нише прихожей.
— Вот идиот! — приглушённо вскрикнул Виктор, сердце заколотилось в груди, было готово пробить грудную клетку и ускакать к чертям — подальше отсюда. — Ну что, дождался? — Он рванулся к двери, поскользнулся; тело повело вбок и воткнулось в навесные полки. Грохот разлетелся по квартире, а вместе с ним разбивались фарфоровые статуэтки, вазочки, блюдца с нанесёнными городами Европы. Солдат зашипел, потирая ладонью ушибленное плечо, поправил лямки рюкзака и выбежал на лестничную площадку. Глаза и мысли заметались. «Наверное, полицейские нагрянули. Ведь кто-то же позвонил мне, чтобы пришёл… Ведь наверняка кто-то позвонил и им». Виктор ещё раз отругал себя, что вообще сюда явился. Да ещё ходил и хлебалом невидимых воробьёв подсчитывал. В каждом индивидууме присутствует как добро, так и зло. Так вот это зло теперь похохатывало и ехидно сверлило мозг: «Надо было засадить своей несчастной жёнушке, глядишь, дождался бы пришествия антихриста».
— Да пошёл ты! — злобно выругался Солдат и припал грудью к перилам. Он находился на последнем этаже дома прошлого столетия, лестничные пролёты поднимались и спускались по периметру. Отчётливые звуки бегущих берцев наполняли свод потолка. Виктор понял, что проканителился: к нему спешили несколько полицейских. Или, скорее всего, омоновцы.
— Стоять!.. Стоять!.. — разлетелись два грозных голоса этажом ниже.
— Стоять!.. — прилетело снизу к ним в подмогу.
Солдат дёрнулся в сторону квартиры, ступни скользнули по бетонному полу, и он снова чуть не упал, успев подумать, что вроде бы не пил спиртное, а заносит. «Куда, куда?» Он вертел головой, глаза судорожно метались от окна к дверям и обратно. А слева — третья дверь! Ещё одна комната! Виктор рванул туда: дверь закрыта на ключ. Он подёргал ручку, собрался выбить замок и с опозданием вспомнил, что в углу окна спальни, когда читал кровавую надпись, успел узреть металлическую лестницу, ведущую на крышу.
— Стоять!.. Руки в гору!
В лицо Солдата метились два ствола коротких автоматов, чем-то напоминавшие «узи», и очень быстро приближались.
— Не стреляйте, не стреляйте! — крикнул он и непонятно для самого себя тут же схватил табурет и нанёс омоновцу под шею неслабый удар, который пошатнул надвигающееся тело; короткая автоматная очередь прошлась по стене. Виктор схватил второго омоновца за сжимающие автомат ладони, надеясь вырвать или вышибить, ударил каблуком под колено, чтобы опрокинуть. Боковое зрение уловило, как ещё один врывается во входной проём. Солдат понял, что с этими «медведями» ему не справиться, его попросту сейчас нашпигуют «стальными огурцами»; что есть мочи он лягнул омоновца от себя, развернулся и рванул в комнату, где кверху ногами с перевёрнутыми яйцами и пришпиленный к стене болтался нынешний муж его бывшей жены. Виктору было противно так думать, но жену-то он до сих пор любил, а этого козла ненавидел: это он увёл у него любимую женщину.
И пока он ураганным ветром пересекал комнату к балкону, чувствуя макушкой, как злобные металлические осы вот-вот пронзят спину, голос зла посоветовал: «Не кипишуй, приятель, остынь, помедленнее. Отрежь чужие яйца своим большим ножом и засуши на память. Потом сдашь в ломбард».
— Да пошёл на хер! — заорал Солдат. Когда перед балконной дверью на мгновение обернулся, омоновец уже влетел следом и его палец был готов надавить спусковой крючок. — Не стреляй! — закричал Виктор в последней надежде. Он не помнил, как схватил гладильную доску и, перед тем как сигануть за окно, разметал ею стёкла; словно в замедленной съёмке перепрыгнул перила, перевернулся на лету и ухватился пальцами, порезав все ладони о стеклянные зубья; скользя ступнями туфель об бетонные стенки балкона, быстро переместился к лестнице, оттолкнулся и прыгнул.
Пули яростно прожужжали над макушкой.
Ладони уцепились за металлические столбики; зубы клацнули, прокусили до крови язык; во рту появился металлический привкус; подбородок ударился об лестницу, чуть не сломав челюсть. Солдат на секунду застыл, стараясь отдышаться, вытянул язык, с которого свисла тягучая слюна. Но, естественно, собраться с силами ему никто не позволил. Омоновец вылез из окна почти на половину тела, вскинул автомат перед глазами. Чтобы быстро спуститься, Виктор прижал ладони и ступни к боковинам, собираясь съехать. Он уже почти заскользил, но мизинец вошёл в отверстие из-под болта — и откуда оно здесь взялось?! — едва не сломался. Пришлось поставить ногу на лестницу, чтобы вытащить палец. Ступня скользнула. Солдат потерял равновесие, резко осел на полкорпуса, ударился пахом о ступень. Ладони сорвались, отцепились, и он опрокинулся, лишь невероятным везением остался болтаться на одной согнутой коленке. Проделав акробатический трюк, Виктор перевернулся и встал на ноги; взгляд метнулся наверх. Омоновцы не собирались оставлять его в покое, целились, чтобы открыть огонь. Солдат спешил, но решил больше не пробовать скользить, часто засучил ногами по ступеням. Грохнула короткая очередь, пуля ударилась о металл рядом с ладонью. Виктор вздрогнул и снова сорвался, спиной полетел к земле. Он успел лишь подумать, что с шестиметровой высоты люди тоже разбиваются. Крыша дома, балкон с омоновцами очень быстро отдалялись. Удар об землю вышиб дыхание, все рёбра грудной клетки как-то подозрительно хрустнули, а затылок чуть не раскололся об камень и не разметал мозги по округе, на траву брызнула кровь.
Солдат лежал, пока глаза не посетило зрение, а голову — ясность ума. Непонятно для себя он почему-то медлил, не решаясь вскочить на ноги и побежать, глазами искал балкон, где по нему должны открыть огонь омоновцы, но их не было видно. Только он успел подумать, что сейчас могут подбежать другие, наверняка ещё остались на улице в засаде, как в квартире, из которой он только что бежал, началась дикая пальба. На улице вечерело, и вспышки от автоматных очередей выбивались в оконные проёмы.
— Это ещё что?
Стёкла кухонного окна выплеснулись на улицу, сразу за ними с длинным воплем «а-а-а» вылетел омоновец. Виктор еле успел откатиться, иначе острые куски воткнулись не в землю, а ему в глаза, щёки, губы, — и бедный омоновец в своём обмундировании раздавил бы ему череп как тяжёлый молот сладкий гранат, где вместо сока — кровь. От удара и хруста с какими воткнулось тело в клумбу, Солдат зажмурился, потом быстро подполз к голове несчастного, который был без головного убора: Виктор не помнил — был ли он до этого в шлеме или в чём-то другом.
— Кто тебя так, друг? — тихо спросил Солдат. Тело разбившегося вздрагивало, изрыгало изо рта на лоб густую кровь, широкие глаза непонимающе бегали. Виктор посмотрел наверх, но в ответ принеслась полнейшая тишина, только высоко в небе пронёсся копчик и далеко над крышами сверкнула зарница. Омоновец часто задрожал. — Не умирай, друг. — Ладонь Солдата потормошила плечо. — Мне теперь вообще хана. Не умирай… — Виктор огляделся, подумал: «Куда люди все делись?» Взгляд омоновца застыл, в зрачках отражались облака, тело перестало вздрагивать, подбородок припал к плечу. — Черти драные, теперь за тебя на меня устроят охоту. — Солдат ещё раз осмотрелся, обречённо покачал головой и, обняв собственные рёбра, хромая поплёлся восвояси.
2
Холодный ливень стоял стеной. Земляная дорога извивалась между частных заброшенных домов, смешивала на себе грязь и глубокие лужи; тёмные провалы окон, во многих местах забитые серыми досками, оскалили стеклянные зубья,
Молния разрезала темноту неба, высветила по бокам искривлённые стволы деревьев, кустов и озирающегося одинокого путника. Серость и убогость заброшенной деревни взорвал раскат грома. Виктор наморщил нос и машинально пригнулся.
— Так и барабанные перепонки лопнут. — Он шлёпал по лужам, уже не обращая внимания на их глубину: всё равно промок как промокашка, утонувшая в чернильнице. В носках между пальцами перекатывалась грязь, в туфлях хлюпало, сильно натёрло пятки. Солдат шмыгнул носом, ладонью скинул новые капли с лица и поправил капюшон дождевика. В полнейшей темноте тяжело сориентироваться, тем боле не появлялся здесь три года: позабылось. Он остановился, снова шмыгнул носом, потекли сопли: кажется, успел простыть. От холода зуб на зуб не попадал, хотя днём была почти тридцатиградусная жара. Виктор ждал, когда новая молния осветит небо и, естественно, дорогу, чтобы увидеть переломанный электрический деревянный столб, по нему он выйдет к нужному дому. Провода здесь давно сняли металлисты и сдали как металлолом. Не только провода — всю узкоколейку, проходившую сквозь заросли орешника.
— Да, орешков бы не мешало пощёлкать. Ничего, сейчас всё будет. — Хотя Солдат никогда не мучился из-за голода. С четырнадцати лет он начал лазить по всевозможным походам: месяцами пропадал в тайге, несколько раз проезжал на велосипеде всю Россию — от Абхазии до Владивостока, ходил на тысячи километров вдоль трасс, намеренно ничего не ел: смотрел сколько дней выдержит без пищи и сколько километров пройдёт. Его рекорд был месяц без еды. Правда, можно было и подольше не питаться: тонкий жирок под пупком так весь и не сходил, но этого было достаточно, чтобы понять в каком количестве и на каких расстояниях делать схроны — на всякий поганый день. Вот он, этот день, и настал — нежданно-негаданно. Виктор давно вывел для себя собственную философию, состоящую из разных правил, где на первом месте стояла безопасность: зачем тебе думать о хлебе насущность, если завтра ты попросту сдохнешь? Не то чтобы он был параноиком, но его заводило всё таинственное и он всегда это искал: так сказать, на свою голову приключений. Он с детства хотел попасть на войну — повоевать. И повоевал: ему понравилось. Такого чувства свободы он никогда не испытывал. И там друзья — становились настоящими друзьями, про которых лишь пишут в книгах.
— Собака грязная, — Солдат подпрыгнул на месте, чтобы рюкзак уселся поудобнее на спине, — ну давай же, взрывайся. — Только он проговорил — извилистая молния полоснула небо, чуть ли не перед лицом ушла в землю и сразу последовал удар грома. Виктор отшатнулся, ему показалось, что окатило электрической дугой. Волосы на голове точно шевельнулись. В короткой вспышке он успел увидеть верхний крест столба в трёх метрах от себя, сломанным концом опирающийся на тонкую берёзу.
Солдат довольно кивнул, тыльной стороной ладони вытер нос и на ощупь сошёл с дороги, прикинув в уме, где примерно находится дом, какой угол нужно срезать. Через двадцать шагов он натолкнулся коленом на старый ржавый трактор без колёс и удивился, что металлисты до сих пор его не увели. Этот трактор лет пятнадцать как уткнулся носом в забор, теперь повалившийся.
— Ещё батя был жив, — прошептал Виктор. В дом, который он шёл, принадлежал отцу после развода с матерью. При жизни отца один раз только здесь был: кажется, лет в восемь. А потом уже приехал на похороны перед самой армией. — Эх, батя, ты так и не сделал мне летучего змея. Обещал, когда мне было только три года. Не откладывай на завтра — завтра может никогда не прийти.
Солдат обошёл трактор справа, споткнулся об трухлявый забор; длинная сырая трава холодила колени, под ногами путались земляные холмики, наверное, кротовые. Ещё раз сверкнула молния, осветила впереди нужный дом.
— Наконец-то. — Ладонь поискала в темноте, нащупала козырёк над крыльцом; Виктор слегка наклонил голову, чтобы не нашпиговать лоб старыми занозами, подошёл к двери, дёрнул за ручку. Не поддалась. Да, когда был в последний раз, закрыл на ключ. Значит, искатели всяких приключений и хлама здесь не появлялись. Хотя, может, где-то и проломили дыру. Солдат почувствовал сильную усталость, широко зевнул и вздрогнул от холода и сырости. — А куда ж я ключ дел? — Он пошарил ладонями по сырому полу, в углу нащупал старую калошу, наполненную водой, откинул. Из кармана штанов достал нож, поддел доску: легко поддалась. И уже под порогом в нише кирпичей пальцы наткнулись на ключ. Замок открылся свободно, не поржавел.
Запахи затхлости и плесени шибанули в нос. Холодно. Виктору показалось, что непременно он услышит, как громко тикают ходики.
«Папка, папка, смотри, у нас кукушка в часах завелась!» — Солдат с грустью улыбнулся скользнувшему воспоминанию. — «Кукушка — это твоя мама». — Да, а мать через год погибла с любовником в автомобильной катастрофе. — Новая вспышка молнии в дверной проём озарила старость комнаты. Виктор закрыл дверь и задвинул засов, оставив ливень шуметь за порогом. Сразу почувствовал, как веки начали тяжелеть, хоть ни о каком комфорте не могло быть и речи: печь давно разбита, изба не топилась, крыша в некоторых местах протекала, всякие заезжие «сталкеры» перевернули всё кверху дном.
— И всё-таки — я поем и переоденусь. — Солдат снял с плеч рюкзак и кинул на прожжённый диван, разложенный возле окошка, заклеенного газетой. Прошёл на кухню и, подсвечивая зажигалкой, под столом залез в погреб, крышка которого давно кем-то оторвана. Перелопатив гору хлама, он добрался до линолеума, под ним открыл ещё одну дощатую крышку.
Довольный, Виктор осветил периметр небольшой ямы: всё на месте. Вытянул пластиковый бидон, сразу открыл крышку, достал пять толстенных свечей. Через минуту по кухне бегали бархатные тени, огоньки плавили воск и стало как-то уютно. Солдат скинул туфли и всю остальную одежду, натянул толстую футболку с длинными рукавами, песочного цвета штаны с накладными боковыми карманами и берцы. Как в кокон затянутые скотчем пакеты с рисом и макаронами кинул на стол: сейчас они ему не нужны — варить не собирался. Выложил обрез двустволки и пачку патронов; огниво и фонарик сразу опустил в карман; ещё один короткий нож, имеющий вилку и ложку, отложил на стол.
— Вот он. — Виктор покрутил литровую банку с мёдом перед глазами и вторую банку с сухарями. — Мёд хранится вечность. Этим я сейчас и насыщусь.
Набив брюхо, Солдат был не в состоянии терпеть сонливую усталость, глаза отказывались взирать на темноту мира: это самое опасное состояние — от сильной усталости человеку становиться всё безразлично; он впадает в крепкий сон, игнорируя любую угрозу. Виктор прошёл в комнату, хотел взять старое ватное одеяло, чтобы укрыться, но оно воняло и к тому же слегка сырое. Он упал на отсыревшую шершавую поверхность дивана, скрестил руки на груди, поджал колени к животу и, слегка трясясь от холода, мгновенно уснул.