Собака внизу глухо зарычала, как-то нехорошо. Что ей еще не нравится?! Я вообще не двигаюсь, сижу. Где-то неподалеку проехала машина, какой-то странный шипящий звук внизу слился со звуком ее мотора. Или показалось? Я напрягся. Тишина, собака больше не подавала звуков. Наверное, показалось. На кошек охотилась, может. В моем состоянии я готов был в любом шорохе слышать надежду.
Посиделки у Рикиных родителей случались каждую субботу. Мы просто обязаны были присутствовать там. Чопорная атмосфера этого родового гнезда просто угнетала меня. Казалось, даже воздух там тяжелый и застывший. Дышать им было неприятно. У меня в голове не укладывалось, как в такой обстановке может существовать Владимир. После каждой такой поездки я начинал сильнее и сильнее давить на Рику насчет кредита на квартиру. Она не соглашалась брать деньги у банка, объясняя это тем, что современное кредитование это кабала на долгие годы и огромная сумма, которую в результате даришь банку. Занять у ее родителей деньги нам даже не приходило в голову. Слишком дикая была идейка. Приходилось работать, работать и еще раз работать. Въехать в мою однушку Вовка не соглашался категорически. Впрочем, дело было не столько в его деликатности, сколько в нежелании покидать свою большую собственную комнату, практически целый второй этаж, который был в полном его распоряжении. Когда я попал туда в первый раз, то не поверил глазам, что комната мальчишки его возраста может выглядеть так. Огромное количество книг просто поражало воображение. Я спросил у него, это книжки деда? Но он отрицательно помахал головой.
— Я забрал у него из библиотеки то, что хотел бы прочитать, и теперь они мои. Ну конечно современные я сам покупал. Знаешь, в инете когда влезешь в какой-нибудь магазин, там про книги написано типа краткое содержание. Вот я читал и выбирал так что мне хочется. Дед покупал мне. Так накопилось всего. На самом деле мне, может, в жизни этого не прочитать. Времени нет вообще. — Он говорил это, увлеченно расстреливая на ноуте знакомых мне по Контр Страйку монстров. Да, подумал я, пожалуй, ему действительно не хватит времени на собранный им урожай книг. Скорее всего, он вообще к ним не прикасается. Коллекцию собрал для вида, чтобы сделать приятно бабке с дедом. Добрый мальчик, ему хотелось поддерживать в родственниках иллюзию своей одаренности, дабы их не расстраивать. Что-то неприятно кольнуло меня. Наверное я слишком идеализировал Владимира, поддался всеобщей этой одержимости им. Мое отличие от его родни было лишь в том, что я заметил в нем эти гадкие ростки лицемерия. На компьютерном столе валялись две книги — "Яма" Куприна и сборник Есенина.
— Ты это читал? — Как бы невзначай поинтересовался я, листая "Яму".
— До конца не осилил, — признался мальчик, азартно сокрушая врага. — Там первая половина — интересно. Как проститутки живут. А потом болтовня начинается и много всякой воды льют. Хотя вроде дальше там убийство что ли. Но мне уже к тому времени надоело.
— А Есенин? — Спросил я.
— Есенин классный. — Радостно воскликнул мальчишка. — У меня здоровье кончилось, блин! Да, Есенин нравится. Я уже десять раз перечитал. Цепляет. Сразу вспоминаю как к тетке ездил летом в деревню. Гонял там с пацанами по лесу на великах. Там дорога была тракторами проезженная, мы по ней ездили на пруд. Березы росли. Здорово было. На закате особенно. Что-нибудь грандиозное замутить хотелось. И мне казалось, что все это уже было когда-то: закаты, березы, запах сена. Это дежавю или ностальгия? Я не знаю как точно. Ностальгия по дежавю, во! Стой, урод!!! Упс… я труп.
Я пялился на его макушку и хлопал глазами. Я Есенина не читал. Не любил никогда поэзию. Вообще не помню когда книжку последний раз держал в руках какую-нибудь художественную.
Мальчишка, оторвавшись наконец от своего погибшего в бою аватара, повернулся ко мне и лучезарно улыбнулся.
— Хочешь, я руль включу, погоняем на гонках?
Обычно мальчишка был звездой наших субботних посиделок. Хитро поглядывая на меня время от времени, он всецело занимал внимание своих деда с бабкой, тем самым оттягивая это внимание от меня. При Владимире все разговоры про честь и политику как правило прекращались. Дед с едва скрытым восхищением ловил каждое слово, вырывавшееся из уст внука, бабушка пыталась побольше подложить любимому чаду в тарелку еды. Словом, семья в его присутствии почти становилась похожей на обычную семью. Владимиру удавалось даже расшевелить вечно хмурого брата Рики и его тоскливую печальную жену. Их дети Владимира просто обожали. Понимали, что в его присутствии им сойдут с рук шумные игры и спешили этим воспользоваться. Признаюсь, с Владимиром мне становилось почти уютно в этом доме. Я очень удивился, когда Рика просказалась как-то, что кроме этих суббот Вовка почти не общается с бабкой и дедом, а все свое время дома проводит на втором этаже, туда даже ужин ему бабка относит. Почему?! — недоуменно спросил я. Я вполне увлекся иллюзией, что все в этом семействе вполне хорошо, а то первое мое впечатление было ошибочным. Рика лишь пожала плечами. Было видно, что ей не хочется обсуждать это. Но однажды я понял, что это усилие, которое делает мальчик, развлекая собой родственников, прилагается лишь ради того, чтобы сделать эти субботы для меня более-менее терпимыми. Другого объяснения просто не было. А получилось вот что. Не смотря на неустанные усилия Владимира, он все-таки был мальчишкой и порой внимание его захватывало что-нибудь посторонее, он отвлекался от деда с бабкой, и тогда беседа принимала неприятный для меня характер. Петр Никанорович подсаживался на любимого конька и начинались его нескончаемые монологи про "ум, честь и совесть". В один из таких дней Вовка ждал очень какой-то фильм. Как только время подошло, он включил телевизор и вместе с детьми стал смотреть ужастик. Я уже не удивлялся, что никто не запретил ему смотреть фильм, который даже мне, пару раз кинувшему взгляд на экран, показался мерзким. Владимиру можно было все. Ну и детям вместе с ним, видимо, позволялось из милости смотреть запрещенные фильмы. Даренский-старший тут же начал что-то вещать про прошедшие недавно выборы. Я уже давно перестал вступать с ним в дискуссии и шутить. Только кивал и бездумно соглашался. Так было проще и всем вроде как хорошо. Не помню каким образом, но разговор вдруг съехал снова на Степана Даренского и его смерть. Эта тема особенно мне была неприятна, поэтому я, что называется, просто "выключил уши". Машинально гладил руку Рики, сидящей рядом со мной на подлокотнике кресла и водил глазами по комнате. Не знаю сколько длился монолог Даренского о сыне, я в это время решал в голове какие-то свои рабочие моменты, но, неожиданно взгляд мой остановился на Владимире. Одновременно рука Рики дернулась в моей руке. Владимир совершенно не был больше увлечен фильмом. Слегка повернув голову, он через плечо напряженно смотрел на деда. После фильма, не дожидаясь пока мы уйдем, он поднялся молча к себе наверх и закрыл двери.
— Что с Вовкой? — Спросил я Рику, когда мы уже ехали домой.
— Ничего. — Спокойно ответила она, глядя в окно. — Он их ненавидит.
Я изумленно повернулся к ней.
— Да брось, я бы не сказал…
— Ему нравился Степан. Степка был идеалистом, тоже солдатом, но он был искренним. Владимир никогда не простит им, что они его погубили.
— Он тебе сказал это?
— Не обязательно об этом говорить. Я знаю и так. Я его мать, ты все время об этом забываешь. Когда он был маленьким, я просыпалась за минуту до того, как он начинал плакать в другой комнате. Нам не нужно
что-то говорить, мы и так знаем друг о друге все.
— Ты с ним согласна? Ты тоже ненавидишь их? — Осторожно спросил я.
Она усмехнулась.
— Если я знаю что он чувствует, не обязательно я чувствую то же самое.
— Послушай, Рик, но ведь он не совсем прав. Ненависть — это слишком сильная штука, чтобы вот так вот… они все равно его родные. К тому же, ведь Степан все-таки сам поехал туда. Это был его выбор, он взрослый человек и сам принимает решения. Быть может, твои родители просто совершили ошибку. В стрессовой ситуации — это ведь не удивительно. Обратились к ментам. Просто быть может так пытались его спасти. Теперь свою ошибку прикрывают идеологией, пытаются себя оправдать… А он их ненавидит. Он еще слишком юн, чтобы вот так с наскока осуждать старших. Ты бы могла ему объяснить…
— Ну надо же, — устало сказала она, — я думала в ненависти к моим родителям вы с ними солидарны.
— Брось, они не очень мне приятны, но мне не за что их ненавидеть. Особо сильно.
— Денис, Степан был не тот человек, который сам был способен сделать выбор, понимаешь? В этом все дело.
— А ты? Ты способна сделать выбор сама? Иногда мне кажется, что ты выбрала меня по-настоящему только после одобрения родителей и согласия Владимира.
— Может так. Я не знаю. Совсем сама… я еще не пробовала.
Я стал более внимательно присматриваться к Владимиру. Мне не хотелось выискивать в нем намеренно недостатки, но мотор оказался запущен и мое любопытство, почти болезненное, было уже не остановить. Владимир, этот лучик света в темном царстве вполне умел уже ненавидеть, осуждать, лицемерить… странным казалось, что испытывая ненависть к деду с бабкой, он в тоже время затаривал свою комнату им на радость книжками. Впрочем, тут я ошибся. Никакого лицемерия не было и в помине. И если Есенин с Куприным не убедили меня, это сделал Фаулз. Несколько раз я замечал эту книжицу в руках у мальчишки. Он читал ее у меня на работе, читал, валяясь у нас дома на кровати когда оставался ночевать. Даже любимые компьютерные игры оставляли его равнодушным в эти несколько дней, когда он таскался с книжкой. Я поинтересовался однажды, что за шедевр его так захватил, Вовка показал мне обложку. Джон Фаулз "Волхв". Помнится, я читал что-то Фаулза, сказал я. "Коллекционер" кажется. Ничего особенного.
— Я тоже читал, — коротко кивнул мальчик. — Неплохая книга, просто сейчас много фильмов наснимали на тему маньяков и психов, поэтому уже как бы затертым кажется сюжет. Но когда он писал ее, это было еще в новинку. Но вот, кстати, с этой книгой ни в какое сравнение "Коллекционер" не ставится. Настоящая мозгодробилка. — Владимир нежно погладил обложку и снова уткнулся в страницу.
В субботу мы, как всегда, приехали с Рикой на посиделки. Вовка, мой неизменный помощник, уже сидел с родней в гостиной, но на этот раз вся мощь дедовских монологов упала на мои плечи. Владимир, погруженный в эту уже начавшую меня раздражать книжку, сидел на ступеньках и практически отсутствовал на этом празднике жизни. Несчастные его братья в уголке тихо рисовали в альбоме фломастерами, дед вещал что-то, наслаждаясь, видимо безнадзорностью со стороны внука, а остальные вынуждены были с обреченными лицами выслушивать его словоизлияния. Только его жена смотрела на него с привычным уже восторгом и умилением. Вести беседу с папашей приходилось мне, ведь должен же кто-то был это делать. Я про себя ругал Вовку и его книгу, которая увела его от меня в такой неподходящий момент. Ну надо же, как быстро привыкаешь к хорошему и уже начинаешь просто требовать от людей, которые тебе это хорошее делали, чтобы они продолжали в том же духе. А то, видите ли, иначе тебе не удобно. Мне следовало быть благодарным Владимиру уже за одно то, что сегодня, даже безумно увлеченный своей книжкой, он заставил себя присутствовать, пусть формально, на семейном этом сборище. А я просто тупо злился и все тут. В привычное время мать Рики включила телевизор и все мы, под комментарии отца, стали смотреть новости. Для меня политика была так же важна и интересна, как и рассуждения Даренского-старшего, потому я стал нетерпеливо поглядывать на Владимира. Я заметил, что он почти уже дочитал книжку и обрадовался. Быть может, удастся сбежать вместе с ним в его комнату и повозиться с компьютером, вместо того, чтобы высиживать здесь. Да и вообще, общаться с мальчишкой мне было намного приятнее, чем с его дедом. Пусть Рик сама развлекает тут своего предка. Предвкушая тот скорый момент, когда Владимир добьет книжку, я стал снова бездумно смотреть новости.
— Эрика, помню ты хотела просмотреть записи Степана, — сказала мать, когда в новостях начали обсасывать в очередной раз чеченскую тему. — Отец забрал все его бумаги у следователя на днях. В письменном столе папка лежит синяя.
Я насторожился. Это еще что за новости?! Не помню, чтобы Рика интересовалась делами Степана.
— Ни к чему это, мам, — нехотя отозвалась моя жена. — Нечего там уже наверное ворошить, милиция все что надо уже нашла.
— Семейная жизнь привязывает нас к земле, заставляет пускать корни, забывая о долге, — с каким-то странным выражением произнес Петр Никанорович. Я не понял, что он имел в виду, Рика промолчала и с усиленным вниманием стала смотреть в телевизор. Я тут же забыл про эти несколько фраз и нетерпеливо посмотрел на Владимира. Теперь он уже не читал. Совершенно отчужденным, задумчивым взглядом смотрел он куда-то на пол, поверх раскрытой книги. В его лице появилось какое-то… потрясение что ли. Так мне показалось. Я тихо встал и подошел к нему. Сел рядом на ступеньку. Книжка была открыта на последней странице.
— Эй, дружище, ты чего? — Участливо спросил я. Владимир перевел на меня невидящий взгляд, несколько секунд таращился, а потом в глазах его наконец появилось осмысленное выражение. Он рассеянно покачал головой — типа, ничего, все в порядке и закрыл книгу. Попытался улыбнуться, но ничего у него не получилось. Казалось, разум его все время хочет куда-то унестись и мое присутствие только мешает.
— Интересная была книжица? — Спросил я.
— Я думал, это типа детектива, — задумчиво произнес он. — А потом, в конце, все открылось…
— Всех убил дворецкий?
— Нет, садовник, — рассмеялся мальчик и сунул мне в руки книгу. — Прочитай, ты обязательно должен прочитать! Это как озарение в конце… Быть может ты все это знаешь, взрослые это все знают, но когда прочитаешь, станешь не знать, а ПОНИМАТЬ. У тебя все изменится сразу, говорю тебе. Все изменится с Рикой.
— Ну ладно, — с сомнением согласился я, забирая книгу. — У меня сейчас особо нет времени…
— Я прошу тебя! — Он сжал мое запястье и почти с мольбой посмотрел в глаза. — Прочти ее. Ты сам все поймешь.
Дома я кинул книжку у зеркала в прихожей и тут же про нее забыл. Правда, времени на чтение совсем не было. Еще и Рика неожиданно, кажется даже в тот вечер когда мы пришли от ее предков, предложила мне стать ее оператором. Признаться, я учился когда-то на курсах и потом еще пару месяцев работал с камерой, но серьезно этим заниматься никогда не собирался. Не мое это было, знаете ли. Я всегда был поклонником статичной натуры. Но Рика была непреклонна. От нее ушел очередной напарник и положение ее было на канале незавидным. Никто не хотел с ней работать, про ее склочный характер уже давно расползлись слухи. Я давно уже замечал, что красивая женщина, если она не дает надежду, пусть просто эфемерную, в виде флирта, на секс, вызывает у мужчин раздражение. Рика не умела быть гибкой, не умела кокетничать, вела себя дерзко и высокомерно с коллегами. И при этом была красивой. Да уж, им было не за что ее любить. Наступил момент, когда я остался ее последней надеждой. С моей стороны уступить ей было весьма большой жертвой. Мой маленький фотобизнес вполне процветал и приносил мне удовольствие. Соглашаясь работать с Рикой, я очень много терял. Но — о ужас! внутренне смеясь над собой, я безропотно ей уступил всего лишь после одной страстной ночи. Быть может я был безвольным существом по натуре. Но еще мне почему-то хотелось почаще быть с ней рядом. Наблюдать за ней, любоваться и предвкушать… ну понятно что предвкушать. Признаться, я никогда не соглашался с идеями насчет того, что совместная работа мужа и жены укрепляет брак. Ничего подобного! Я был уверен, что чувства быстро притупляются когда ежеминутно видишь свою вторую половину рядом с собой, когда появляются общие дела и интересы. Секс от этого умирает. Любовь превращается в дружбу и партнерство. Жуткая скука. Но наши с Рикой отношения были еще свежи. Мне не хватало тех нескольких часов, которые оставались нам после работы друг для друга. К тому же, я был уверен, что Рика найдет вскоре другого оператора, так что моя работа — явление временное. Майкл вполне мог пару месяцев позаниматься студией один.
Конечно мне пришлось узнать Ри с другой стороны. На работе она была деловитой и жесткой. Меня это забавляло. Я будто видел новую, другую Рику, и это лишь добавляло красок в наши отношения. Честно, мне даже нравилось ей подчиняться, выполнять ее строгие указания, быть безропотным рабом… в эти моменты мне вспоминался тот эпизод у батареи и я не мог дождаться вечера, чтобы мы, уставшие, пришли домой и забрались в уютное наше ложе. Дома она была моей рабыней. Нет, ничего такого грубого я, конечно, себе больше не позволял и не собирался. Рика стала вполне послушной и покладистой девочкой. Даже на работе, я уверен, она вела себя со мной не так, как с другими операторами. Никогда не раздражалась, сдерживалась по крайней мере. Не орала и не дерзила. Хотя ей наверное хотелось иногда. Оператор я был не экстра класса, прямо скажу. И она это прекрасно понимала конечно же. Но терпела. У нее не было другой альтернативы на этот момент. Дома я теперь получал столько секса, сколько хотел. Наверное она расплачивалась за мою жертву. Нет, ну конечно ей тоже это нравилось, я надеюсь. Да, скорее всего нравилось. Потому что иногда, во время перерывов на работе, она, попивая кофе из пластикового стаканчика, смотрела на меня каким-то долгим странным взглядом. Как бы украдкой. Но я замечал все равно. И мне казалось, что ей тоже все это нравится. То, что я позволяю ей командовать мною днем. И то, что она позволяет мне командовать собой ночью.
А книга так и лежала на тумбочке возле зеркала. Нетронутая. Вовка долго не появлялся у нас, уезжал на экскурсию с классом в Польшу кажется. Потом в школе были авралы. Зачеты, экзамены. Мы перезванивались каждый день, болтали о житье-бытье. Однажды утром все-таки нашел время, заскочил, когда я брился, как и в первый раз. Пока я смывал пену с лица, он возился в прихожей со своими высокими ультрамодными ботинками.
— У тебя есть крем с воском для обуви? — Крикнул он.
— Глянь под зеркалом в ящике, — ответил я. Машинально посмотрел в зеркало ванной, мне было видно оттуда часть прихожей. Было видно Владимира. Он застыл, глядя на книгу… И в глазах его было что-то, что заставило меня почувствовать себя последним гадом. Разочарование… Он ничего не сказал. Мы выпили кофе на кухне, вернее я кофе — а он как обычно пиво. Его привычка пить пиво утром, да еще в его возрасте, меня приводила в отчаяние. Но я не находил в себе силы сказать ему что-то по этому поводу. Правда, стал покупать безалкогольное, Вовке было все равно какое пить, похоже, ему просто нравился пивной вкус, а я таким образом успокаивал свою совесть. Поговорили немного. Он так и не сказал ничего про книгу. Но этот его взгляд, который я подглядел из ванной… В этот же вечер, наспех выполнив приятные обязанности мужа и возлюбленного, я взял книгу и с чувством человека, выполняющего долг перед родиной, начал читать.
Четыре вечера провел я с книгой в руке. Не скажу, что она меня сильно цепляла, но читать было все же интересно. Единственное — я не понимал, почему Вовке было так важно, чтобы я ее прочел. Хитроумное переплетение сюжета, задурманивание мозга главному герою и читателю заодно. Хороший язык, язык, конечно, просто на уровне гениальности. Красивые эротические сцены. Какие-то моменты несомненно трогали за душу. Но все-таки, почему он так настаивал — я все не мог понять. До самых последних страниц…
Последние страницы я просто пожирал. В некоторых местах к горлу подкатывал комок, я бросал книгу и выходил на кухню покурить. У меня дрожали руки и срывалось дыхание. Там не было ничего особенного, на этих страницах, но что-то между строк, оно просто разрывало реальность, сами мои понятия о любви, чувствах и отношениях. Это было прозрение, да, настоящее прозрение. Банальные совершенно вещи, они становились такими значительными, такими важными!.. Почти непостижимыми. В своей простоте. И в своей гениальности. Вместо Алисон я видел Рику. Они были совсем не похожи, но в чем-то они были сестрами-близнецами. Быть может в своей глубинной женской сути… Я понял, что никогда не понимал Ри, не понимал и не чувствовал, не осознавал до конца ее любви ко мне. Не верил в это. Не замечал всей глубины ее любви ко мне. Она не могла, она не способна… но ведь каждым своим поступком доказывала она обратное. Почему же я не видел? Я играл, всегда играл. Не выполняя ту главную заповедь, к которой меня приблизила, которую открыла мне эта книга, подсунутая мальчиком-подростком. Абсолютную заповедь.