Она подошла и села рядом со мной.
— Ты просто не представляешь, как мне плохо сейчас. Ты растоптал меня. Ты не представляешь что ты сделал…
Я посмотрел на нее. В ее глазах стояли слезы, самые настоящие. Такое человеческое страдание светилось в них…
Я снова взял ее за подбородок. Но на этот раз меня переполняла нежность.
— Ну видишь, милая, наконец-то это ты. Настоящая. На тебе все время какая-то маска, что-то наносное. И так трудно заставить тебя снять ее… но та высокомерная дрянь, которую я не люблю и которой так гордишься ты, ведь она спряталась сейчас, скрылась, когда тебе так тяжело. Она оставила тебя одну. Она трусливая и слабая, видишь? Ее можно прогнать… просто я не могу же все время тебя ради этого мучить. Быть может ты сама попытаешься стать собой?
— Это какой-то бред! Ты выдумал себе образ и пытаешься меня под него перестроить, пытаешься сломать меня! — С горечью воскликнула она. — Но я — такая, какая я всегда! Ты так говоришь, будто у меня раздвоение личности! Хватит себя обманывать и надо мной издеваться!
— Подойди к зеркалу и посмотри на себя. Ты себя не узнаешь. К сожалению, это не надолго, скоро станешь прежней…
— Ну хватит же…
— Если ты такая какой хочешь казаться обычно, то почему позволила мне сделать то, что сделал? Ради того, чтобы не прийти одной к маме? Ради этого ты терпела? Но ведь это тоже не в твоем стиле, верно? Или семья — это твоя единственная слабость, ради которой ты все-таки идешь на компромиссы?
— Ты моя слабость… — едва слышно произнесла она. — Ты тот, кто может меня сломать. Единственный на свете. И если ты воспользуешься этим, если тебе все-таки удастся, если ты так жесток, то… ты меня погубишь.
— Раненый хищник просит пощады? — Ласково спросил я и коснулся ее руки. Она поняла мои намерения и отстранилась.
— Прости, но пока я тебя еще немного ненавижу. Совсем чуть-чуть… Вообще-то физически это тоже было больно.
Ее семья была довольно состоятельна, судя по дому, в котором проживала. Район Белых Прудов, весь утопающий в парках, сам по себе был местом дорогим. Дом выглядел соответствующе. Во дворе стоял Нисан Патрол и черная Нива Шевроле. Кажется Нива была Рикина, пару раз она на ней приезжала ко мне. Нисан, должно быть, папочки. Я чувствовал волнение и напряжение Рики когда мы шли от ворот к дому. Все еще чувствуя себя немного виноватым, я поддался порыву и взял ее за руку. Слегка сжал.
— Я буду паинькой, милая. Не волнуйся.
— Ты все сделаешь как я сказала. Для меня это важно.
— Конечно.
Еще за два дня до смотрин Ри обстоятельно меня проинструктировала. Рассказала про родню и объяснила как себя вести. Быть вежливым, быть умным, быть сдержанным, быть идеальным, короче, кандидатом на ее руку и сердце. Потому что именно как жениха ей придется меня представлять. Такие уж у нее предки. Они вовсе не в курсе были наших с Ри настоящих отношений, в городе она снимала квартирку недалеко от работы, так что родители были уверены, что их дочь спит там. В одиночестве. Вещи Рики уже давно плотно обосновались у меня дома, но об этом никому не следовало знать.
Мать открыла дверь. Плотного телосложения дама, затянутая в какое-то старомодное атласное платье болотного цвета. В ее внешности не было ничего общего с дочерью, я подумал, что не так уж и верно утверждение, что для того, чтобы узнать какой станет твоя жена, нужно посмотреть на ее мать. Впрочем, чего только не делает время с людьми. Но у Ри была тонкая кость, или как там это называется. Ни разу не видел, чтобы она сильно беспокоилась о диетах, но самая вредная калорийная еда ни капли не отражалась на ее фигуре. Рика была как-то врожденно изящна. Быть может, она больше пошла в отца, которого мне только предстояло увидеть. Мать сдержанно улыбнулась нам, не забыв окинуть меня быстрым оценивающим взглядом и, поприветствовав, проводила в прихожую, дала тапки и стояла рядом пока мы раздевались. В доме пахло пыльными книгами и жареным мясом. Было вполне, на первый взгляд, уютно, но что-то меня сразу напрягло. Какая-то атмосфера чопорности и… не знаю как объяснить… Как-то было не просто все что ли. Вообще у меня сложилось изначально предвзятое мнение о Рикиной семье. Недосказанность и натянутость в словах моей подруги когда в разговоре мы касались этой темы возможно была тому причиной. И вообще само Рикино отношение ко всему, что связано с ее родней. В этом было что-то неестественное. Я чувствовал, что все проблемы Рики, изломы ее личности начинаются здесь, в этом доме. И именно с ее не знакомой мне еще семьей мне приходится бороться, мучая себя и мою возлюбленную.
Мы прошли в гостиную. За накрытым столом уже сидело все семейство. Отец, худощавый высокий мужчина с тяжелым взглядом, брат, немного полноватый, больше похожий на мать и семейство брата — жена и двое мальчиков лет десяти. Еще была женщина лет сорока пяти, кажется сестра отца. Все это я знал по инструктажу Рики, узнать кто есть кто на практике было не трудно. Так же не трудно было определить, что ни один из двух мальчиков не является сыном моей Рики. Вот это я понял уже инстинктом. Но где же он, ее мальчик? И почему она все еще прячет его? Почему так о нем и не сказала? По-моему все сроки уже давно прошли, если уж она решила познакомить с родителями, то почему молчит о сыне?! Это было уже просто неприлично. Я начал откровенно злиться. Родня сдержанно, как и мать, улыбалась, отец семейства, каждый жест которого выдавал в нем потомственного военного, представил мне всех присутствующих после того как Ри представила меня. Да, это была не та вечеринка, на которой можно было расслабиться, надраться водки до свинячьего визга и к концу вечера запросто уже панибратствовать со всеми подряд. Тут даже водка не поможет. На столе, кстати, кроме водки никакой другой выпивки и не было.
— В нашей семье не признают других напитков, — заявил отец, наполняя стопки. — Шампанское, вино и прочий суррогат — это не для нас. Даже коньяк не уважаем — напиток должен быть чистым, безо всяких там примесей.
Видимо дамы употребляли здесь то же, что и отец семейства, потому что не дрогнувшей рукой папаша налил "Столичной" и невестке, и дочке, и жене, и сестре. Хорошо хоть пацанам не предложил.
— Обратите внимание, Денис, водка из старых еще запасов. Ящик хранится лет двадцать уже, для особых случаев достаем по бутылке.
— Да, редкая у вас выдержка, — хохотнул я. — У меня бы не хранилось так долго. Однажды решил я дома бар сделать в серванте. Купил коньяк, вино, виски и еще кучу всего, расставил бутылочки, типа как в американских фильмах — придет кто в гости, достать, налить по бокальчику чего-нибудь по выбору и потягивать, развалясь в кресле. Так вот не тут-то было. За неделю половину сам выхлестал, а другую половину знакомые выхлебали. Как прознали о моем запасе, так давай каждый вечер наведываться. С тех пор я выпивки дома не держу. Боюсь спиться совсем.
За столом повисла тишина. Мне захотелось смеяться, но я сдерживал себя как мог. Старался не думать о том, какая же я редкая сволочь — опять обижаю Рику. Но гадости лезли из меня сами собой, ничего не мог с этим поделать.
— Папа, он шутит, — сказала Рика, разорвав тишину. — Он так шутит иногда. Ты знаешь, у этих творческих людей часто бывают причуды.
Напряжение будто бы спало.
— Ну что ж, давайте за знакомство тогда поднимем наши бокалы, так сказать, — мы чокнулись и осушили стопки. Я тут же нагло подвинул к себе блюдо с какой-то птицей и стал отрывать себе ножку. Остальные тоже принялись осторожно за еду. Атмосфера за столом немного изменилось. Я почувствовал, что стал вызывать любопытство. Все будто ждали с легким испугом и в то же время интересом что же я выкину еще. Мать, чтобы видимо прервать молчание, стала расспрашивать меня о моей работе, о том, чем я сейчас занимаюсь. Голос у нее был высокий и неприятный. Вместо того, чтобы ответить на ее щебетание, я спросил:
— Вот мне интересно было, а чего вы так назвали Рику? Странное имя какое-то. Нерусское что ли? Фамилия вроде русская у вас — Даренские, а дочку так назвали необычно. Это что ли аббревиатура? Вроде Вилена или Драздраперма, извините за выражение? — Я невинно захлопав глазами, уставился на папашу. Тот тоже хлопал глазами. Наверное решал — шутка или нет. Помолчал, прожевывая помидор. Ответила мать:
— Нет, ну что вы. Это не аббревиатура вовсе. Понимаете, Петр Никанорович вышел из среды офицеров, мои родители тоже были военными, но это вовсе не значит, что мы такие уж далекие от искусства и культуры люди. Наша семья всегда интересовалась музыкой, театром, живописью. Петр Никанорович в молодости был большим поклонником гитарной музыки. Вы знаете гитариста Эрика Клептона? Очень известный в свое время музыкант.
Я с умным видом покивал головой.
— Мы очень хотели, чтобы у нас родился мальчик, — продолжала она, — в нашей семье, как видите, часто рождаются сыновья, Петр Никанорович собирался назвать сына Эриком, в честь своего любимого музыканта. Но родилась девочка, поэтому она стала Эрикой. Очень необычное для тех времен имя, но мы не боялись выделиться из толпы.
— Да, серость никогда не приветствовалась в нашей семье. — Поддержал ее супруг. — Мы живем так, как считаем правильным. И все эти пересуды у нас за спиной — следствие зависти. Нам не в чем упрекнуть себя. Несколько поколений моих предков служили родине без страха и упрека, поступали всегда по чести. И в этих же традициях я воспитал детей.
Мы выпили еще раз.
— Вы наверняка слышали о нашей недавней трагедии. — Продолжал Петр Никанорович. — Наш сын Степан погиб. — Он помолчал, рассеянно провел рукой по ежику волос на голове. — Я знаю точно, что в городе много пересудов было по этому поводу. Мы не захотели вступать в переговоры с похитителями и многие нас в этом потом обвиняли, говорили даже, что чуть ли ни мы сами виноваты в гибели сына. Но толпа малодушна, и в малодушии слабость нашей нации. Этим еще долго будут пользоваться все кому не лень. Я всегда стоял на позиции того, что вступать в любые переговоры с террористами нельзя ни при каких обстоятельствах. Любые компромиссы в этом деле лишь приведут к новым преступлениям. Им надо дать раз и навсегда понять, что диалог невозможен, ведь тогда и не будет смысла похищать людей. Англичане, например, не выкупают своих пленников, не вступают в переговоры. И, как все знают, это приносит свои плоды. А у нас постоянно похищают людей. Мы платим. И людей снова похищают. Это нескончаемая кормушка для подобного типа преступников. Так вышло, что мне в жизни пришлось доказать на деле веру в мои убеждения. Я не унизил себя, свою семью, страну трусливыми переговорами с похитителями. Мой сын знал на что идет, отправляясь на Кавказ, знал, что рискует, он знал о моих принципах и его принципы были такими же. Он сам выбрал этот путь и погиб. Журналист — это тоже солдат. Когда он там где война, он служит своей родине. Я считаю и буду считать, что поступил правильно. — Он твердой рукой разлил водку. — За Степана. — Сказал он.
Мы выпили.
— Что вы скажете по этому поводу? — Спросил Петр Никанорович. — Мне интересно ваше мнение, как человека стороннего.
Я долго смотрел на него, думая о своем. Все в напряжении смотрели на меня. Мне надо было сказать что-то правильное. То, что хотела бы, чтобы я сказал Рика. Сейчас это действительно было важно. Но я сказал то, что думал:
— В этом есть своя логика. Наверное это по-своему правильно.
Я действительно так думал. Но еще я думал о том, что если бы мне предложили выбирать, например, спасти страну или спасти сына, я бы не задумываясь пожертвовал страной. Это делает меня предателем? И что на самом деле правильно в этой ситуации? Какой выбор верен? Если природно — выживание рода требует, чтобы ты мог пожертвовать родными если это может помочь всему сообществу, но, с другой стороны, сердце всегда выбирает того единственного близкого, а на остальных, по большому счету, откровенно наплевать. Стоит ли действовать наперекор сердцу? Быть может сердце — это тот глубокий инстинкт, который подсказывает единственно верные решения? Начинаешь рассуждать головой и ошибаешься. Слушаешь сердце и все выходит верно. Ведь вполне возможно, что выживание вида зависит как раз оттого, что каждый индивид борется за выживание самых своих близких. За выживание своих собственных детенышей. Каждый. И получается все. Все за всех. Ты не можешь отвечать за все человечество, но вполне можешь позаботиться о своей жене и детях. И больше быть может ничего и не надо… Так малодушно… так не патриотично… Но почему же сердце просит поступать именно так?! Если представить на миг, что дети не смогут больше доверять своим родителям, не смогут доверять этому древнейшему инстинкту родительской преданности, если женщины будут знать, что их мужчины, их опора и стена, легко смогут пожертвовать ими ради благополучия чужих людей — ведь тогда мир скатится в хаос! Не останется самых светлых, трепетных и нежных чувств, которые придают краски нашей жизни. Мы станем пчелами. Трудиться на благо улья, не зная ни любви ни ласки. Упорядоченный хаос. Пустота. Бессмысленность. Наверное путь отца Рики, в теории вроде бы верный и достойный восхищения, на самом деле — путь в никуда. В мир боли и отчаяния, которые плавно переходят в равнодушие. Об этом я умолчал. Я не мог сказать это человеку, который потерял сына, доказывая свои убеждения. Ему спокойней в том мире, в котором он все для себя объяснил. И каким бы ни было мое отношение к этому человеку и его семье, я не хотел делать ему больно, даже пытаться.
— Во многом вы мне не понятны, — сказал отец. — Но я вижу, что вы не умеете лицемерить. И это хорошо. Это очень важно в человеке. В нашей семье не было лицемеров, и я никогда не допущу, чтобы они у нас появились. Впрочем, Рика не привела бы вас в наш дом, если бы вы в чем-то не соответствовали нашим требованиям.
В этот вечер я больше не шутил. Не было куража. Просто терпел это мероприятие и не мог дождаться когда оно наконец закончится. После ужина мать принесла семейный альбом и стала показывать Рикины детские фотографии. Сыновья брата осторожно и почти бесшумно играли где-то в стороне, остальное семейство сдержанно комментировало снимки. Вот Рика с родителями в Сочи, вот Рика идет в первый класс, вот Рика в пионерлагере, вот Рику принимают в пионеры. Худая белокурая девочка, скромная, почти не улыбающаяся. Удивительно, что из серой неприметной мышки выросла такая красавица. Мне хотелось, чтобы показали "вот Рика выходит из роддома со свертком в руках и ее встречает отец ребенка", но таких фоток в альбоме не было. Все заканчивалось очередной поездкой Рики в дом отдыха в Сочи с родителями, когда ей было пятнадцать лет. После этого нудного альбома мне стали показывать другой, еще более нудный — Рикины военные дедушки с каменными лицами и ее же родители с такими же лицами. Я уже был сыт по горло ее семейством. Неинтересные пустые физиономии, напыщенные и полные гордого армейского самодовольства. Я еще не задумывался особо о том, чтобы жениться на Рике, но теперь, после знакомства с ее семьей, я понял, что меньше всего мне хочется становиться частью этого клана. И ни за что на свете не допущу я, чтобы мои дети, дочери и сыновья, появились в этих альбомах с такими же каменными лицами. Я не хочу, чтобы на семейных вечеринках они осторожно и почти бесшумно играли в стороне. Пусть они визжат, прыгают, разбивают тарелки и, ревниво требуя внимания к своим драгоценным персонам, не дают вести степенный взрослый разговор. Пусть мои дети будут такими. Я готов с этим смириться и радостно с этим смирюсь. После всего что я здесь, в этой семье наблюдал, я уже не хотел видеть Рикиного сына. Еще одного тихого запуганного мальчика. Если бы он был здесь, это была бы вообще последняя моя встреча с Рикой. Надо же, никогда не думал, что семья девушки может так сильно повлиять на мое отношение к самой девушке. Многое в Рике мне стало понятно. Ее сдержанность, высокомерие, дерзость. Ее холодность. По большому счету, кроме секса нас вместе ничего не держало. Мы — разные миры. Нам никогда не удалось бы понять друг друга. Постель — это хорошо, но совместная жизнь складывается не только из постели. И когда уйдет новизна, острота секса, что останется? И когда она превратится в свою толстую мамашу, или в своего худощавого упертого папашу, что останется? Не факт, что мне удастся сделать ее нормальным человеком. Да и не хотелось мне уже… Я понял, что еще одной встречи с ее семьей моя тонкая натура не перенесет.
Семейство попрощалось со мной так же сдержанно, как и встретило. Я даже не понял, понравился я им или нет. Мамаша сказала, что они надеются увидеть меня еще, но это вполне мог быть всего лишь жест вежливости. Я ответил, что да, я тоже на это надеюсь. Лукавил безбожно. Ри проводила меня до машины и села со мной. Молчала.
— Я что-то делал не так? — Спросил я. Вообще-то мне было наплевать. Просто хотелось домой.
— Могло быть и хуже, — ответила она. — Я была как на иголках. С тобой ни в чем нельзя быть уверенной.
Я вздохнул и положил руки на руль. Вот дилемма то, выпившим ехать не хотелось, когда-то давно еще отец мне очень здорово вбил в голову, что нельзя за руль садиться после водки. Но оставлять машину возле их дома тоже не хотелось.
— Может я вызову такси? — Спросила Рика, она знала про мое отношение к пьяному вождению, но я отрицательно покачал головой.
— Иди домой, — сказал я. Неприятный осадок после семейного ужина, после все атмосферы ее дома был таким мучительным, что я не мог даже Рику сейчас ощущать рядом с собой.
— Завтра вечером я приду, — тихо сказала она на прощанье. Может она что-то чувствовала, не знаю. Наверняка чувствовала. Мне было все равно. Я просто хотел спать. Эти вампиры высосали меня до дна. И я хотел спать один.
Весь следующий день я старался не думать обо всем этом. Было какое-то неприятное ощущение, даже не смог бы наверное объяснить с чем это было связано. Рика пришла поздно, когда я был уже дома. Меня все еще волновало ее тело, поэтому когда она нырнула ко мне под одеяло, я все сделал, как обычно. Теперь действительно между нами остался только секс. Если она и заметила на утро мою холодность, то не подала виду. Быть может еще несколько встреч, несколько ночей, и моя страсть к ней сошла бы на нет. Я это реально чувствовал тогда. Совсем немного… Если бы не появился он.