- И что же со мной должно было случиться? - спросил я, уже понимая, что далеко не все вышло по замыслу злых мудрецов.
- Сначала, мессер, вы должны были следовать за мной, потом надолго заснуть, что и произошло. А потом, как мне сказали, вы должны были смиренно принимать все обстоятельства и приказы и довольствоваться пищей, которую вам предложат.
- Получилось не все, - заметил я.
- Да, мессер, - подтвердил Тибальдо Сентилья.
- В том-то вся загвоздка, - продолжил я нашу беседу, стараясь говорить уже веселей и тем предлагая флорентийцу свою дружбу и участие.
Никакого объяснения тому, почему же "получилось не все", я, как и мой двойник, не находил, но догадался лишь поблагодарить в мыслях Черную Молнию, и вправду спасшую меня во сне от поругания. Если бы еще поверить ее слову так же - как и тому спасительному удару ассасинского кинжала! Тому самому слову, что сверкнуло на острие, вернувшем меня в столь же необъяснимую и полную ловушек явь! "Любимый", - так ведь и сказала Акиса. Может, стоило остаться там, у стен Трапезунда, отдав свое тело врагам, а душу возлюбленной, и вовсе не становиться теперь жалким победителем, посаженным на собачью цепь?
Кинжал дрогнул в моей руке, и флорентиец вздохнул так, будто уже начал сочувствовать моим несчастьям.
- Мессер, - тихо проговорил он. - Я допускаю, что нас обоих используют в недобром деле. Я допускаю, что от каждого из нас скрывают часть истины, и таковое сокрытие также оказывается опасным для нас обоих. Вас я не знал и обязан был поступать так, как мне повелели. Выбора у меня не было. А если и был, то лишь между жизнью и смертью, что подразумевалось само собой и не требовало от моих хозяев каких-либо явных угроз.
- Догадываюсь, - сказал я, вполне доверяя такому течению событий, - и даже, признаюсь вам, сижу и ломаю голову над одной загадкой: чем же вы, синьор Сентилья, отличаетесь от комтура, то есть от моего предыдущего проводника. Почему бы и вам не сгинуть с лица земли, как только ваша миссия будет исполнена и меня, как священную овцу, примет на руки главный жрец. Что вы можете сказать на это?
- Ничего не могу сказать, мессер, - с какой-то удивительной бесчувственностью ответил Сентилья.
- Так кому вы должны передать меня? - спросил я.
- Тот человек мне неизвестен, - по-видимому, честно ответил флорентиец. - Он должен подойди ко мне на пристани в Пизе и произнести те же самые слова, которые вы слышали от меня во дворе таверны.
- Тут-то вы и заснете, в отличие от меня, на веки вечные, - со злорадной усмешкой предупредил я Сентилью.
- Мессер! - взмолился он. - Раз обстоятельства повернулись совершенно неожиданным образом, я готов рассказать вам все, что знаю, однако, поверьте мне, нынешнее положение дел вовсе не располагает к откровенному разговору и достаточно пространным признаниям.
С таким подходом к делу я не мог не согласиться, так же как и не мог усидеть верхом на своем учтивом собеседнике до самого Страшного Суда.
- Вижу, что мы уже почти стали союзниками: слепцу и глухому вернее держаться друг друга, - рассудил я, придав, однако, своему голосу весьма свирепый тон. - Я задам последний вопрос перед тем, как от слов мы перейдем к делу, а потом от дела - опять к словам. Скажите, синьор Сентилья, для чего, по вашим предположениям, я понадобился королю Франции?
- Мне неведомо, кем вы являетесь в действительности, мессер, осторожно проговорил Сентилья, - но мне было сказано на ухо, что вы готовы стать самым важным свидетелем в деле обвинения рыцарей Храма во многих смертных грехах.
- В каких именно? - не сдержав слова, задал я еще один вопрос.
"Удивляться тут нечему, - решительно предупредил я самого себя. Вполне возможно, что еще некой силой уготована мне и такая миссия. Несмотря на то, что я сижу на цепи, мне предоставлен богатый выбор подвигов".
- В том, что на те огромные средства, которыми они обладают, они хотят собрать самую сильную армию, свергнуть всех законных правителей христианского мира и отдать всю власть в руки евреев-ростовщиков, - поведал Сентилья, косясь на острие кинжала, которое я в награду за признания немного отвел в сторону. - Затем - в богохульстве и колдовстве. Наконец - в мужеложстве.
- Вы что-нибудь слышали о Великом Мстителе? - бесчестно продолжал я терзать флорентийца своим допросом.
- Мессер! - вновь взмолился Сентилья и тем воплем пробудил мою совесть.
- Ладно, отложим до завтрака или обеда, смотря по тому, который теперь час, - решил я. - Но прежде, чем мы разомкнем дружеские объятия, я вынужден дать вам, синьор Сентилья, несколько не менее дружеских наставлений. Во-первых, кинжал останется у меня. Во-вторых, вы немедля приведете кузнеца, который снимет меня с этой позорной цепи за ваш счет. Наконец я готов без всяких оговорок и условий сесть вместе с вами на ваш корабль, но...
- Мессер! - прямо-таки горестно вздохнул Сентилья. - Мы же давно плывем!
Как это я сразу не догадался, что пол не может покачиваться безо всякой естественной или чудесной на то причины?!
- Неужели давно? - с неловкой усмешкой проговорил я, стараясь скрыть замешательство.
- Третий день, - опасливо ответил флорентиец, не зная, к добру ли это в сей час или к худу.
- Тем лучше, - утешил я его, внезапно найдя выгоду в новом положении. Мы будем плыть, как звери в ковчеге, без всяких ссор и взаимных подозрений, проводя время в приятных и полезных беседах. Но я предупреждаю вас, синьор Сентилья, если вы задумаете применить против меня силу, у меня найдется сноровки пустить ко дну весь ваш барыш со всеми вашими потрохами. Уверяю вас, что свою жизнь я ценю меньше, чем вы цените перо с вашего берета. Я ассасин. Вам известно, что это означает?
- Мессер, это уже четвертый вопрос сверх вашего обещания, - доблестно отвечал флорентиец.
Не произнося более ни слова, я оттолкнулся от пола ногами и отскочил в угол, как настоящий цепной пес, готовый к новому броску на опасного и сильного врага. Железные звенья забряцали, напоминая о моем позоре.
- За одно это, я должен бы вас приколоть, досточтимый синьор, - злобно процедил я, встряхнув рукой тесный ошейник.
Флорентиец с трудом приподнялся с пола, немного постонал, потрогал царапину за ухом и наконец обратил на меня затуманенный взор.
- Приношу извинения, мессир, - без неприязни сказал он и развел руками. - Как мне велели, так я и делал. Разумеется, я не имею права убить вас по дороге в Италию. Для вас же в подобном деле нет, как полагаю, никакого запрета. Пусть же это обстоятельство останется залогом вашего доверия ко мне. Что же касается событий, которые должны произойти во Флоренции, то у нас еще будет достаточно времени подумать о них как вместе, так и порознь.
Вскоре я вышел из помещения в кормовой надстройке почти свободным человеком и мог обозреть всю широту морского простора и темные возвышенности берегов, вдоль которых мы плыли.
- Клянусь вам, синьор Сентилья, - сказал я флорентийцу, вглядывавшемуся в береговую даль с каким-то подозрением, - что я не стану прыгать за борт, в надежде достичь земной тверди быстрее ковчега. Мне известно, что видимые пределы земли столь же зыбки и ненадежны, как и эти волны под нами.
Тибальдо Сентилья улыбнулся мне в ответ, и впервые в его глазах я приметил след душевной теплоты.
Я встретил среди обитателей "ковчега" и тех двух пожилых торговцев, которые первыми увидели нас с рыцарем Эдом на пристани в Трапезунде. Ни один из них не выказал ни малейшего удивления, увидев меня в добром здравии и в самых добрых отношениях с Сентильей, из чего я извлек вывод, что они всего лишь невольно покрывают своими купеческими хлопотами тайную миссию молодого и, вероятно, не слишком опытного в торговых делах компаньона.
Не удивились они и тогда, когда я предстал перед ними таким же флорентийским щеголем да к тому же с кинжалом Сентильи на своем поясе. Вероятно, наше "братское" сходство легко объясняло окружающим любые изменения наружности или взаимного проявления чувств.
Я так и сказал флорентийцу:
- Нас явно принимают за братьев, и мой первый вопрос по истечении срока обета будет касаться вашего происхождения, синьор Сентилья. Если же такой разговор неудобен для вас по какой-то причине, упредите меня теперь.
- Отчего же? - покачал головой Сентилья. - Я, как и вы, не могу считать наше сходство простым совпадением. Если между нами нет прямой родственной связи, значит, несомненно крепка связь высшая, духовная. Эта догадка убеждает меня в том, что я оказался причастен к великой миссии.
Пора мне было привыкнуть к своим вещим снам, хотя бы и вызванным некой злой волей, однако я не переставал удивляться странным прозрениям, посещавшим меня даже тогда, когда в немилостивой яви меня опрокидывали на спину, как беспомощную черепаху, или сажали, как побитого пса, на цепь.
- Что я делал и говорил в таверне, у ворот Трапезунда, - спросил я флорентийца, - после того, как вы произнесли тайное слово?
- Ничего не говорили и не делали, мессер, - пожав плечами, ответил Сентилья. - Вы сразу захотели спать. Я отвел вас в приличную комнату, где постель была уже застелена, вы пожелали спокойной ночи мне и комтуру, потом мы еще выпили с комтуром вина, а рано утром я проводил вас на корабль.
- В таком случае, - сказал я ему, пристально глядя прямо в глаза, - мы обязательно найдем общие нити. Нет ничего постыдного в том, что вам трудно похвалиться своим родом, раз уж не известно, кто был вашим отцом. Мы почти уже родственники, поскольку со мной случилась та же самая история.
Сентилья раскрыл рот и сделался на несколько пядей ниже, поскольку у него разом подкосились колени.
- Мессер, это настоящее колдовство! - пробормотал он, немного переведя дух и осенив себя крестным знамением.
- А разве это ваше ЗАТМЕНИЕ не есть настоящее колдовское словечко? заметил я. - Вот увидите, нас сожгут на костре обоих.
После этого разговора флорентиец стал еще более покладист, и вечером, когда осенний мрак опустился на воды, мы устроились в маленькой и уютной каморке, устланной небольшими коврами. В этот раз, наяву, мы сели друг к другу гораздо ближе, чем то случилось однажды во сне, за столом трапезундской таверны.