В году одна тысяча двести девяносто пятом от Рождества Христова при сильной поддержке всех "северян" я был избран Великим Магистром Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма.
Я не считал себя более мудрым, нежели те мои предшественники, кои пеклись о чистоте Ордена, и что же я мог противопоставить разъедающему действию восточной проказы? "Северяне" верили в чудо и считали, что необходимо лишь приготовить стези грядущему Мстителю и его Посланнику, которые безо всякого дознания отделят агнцев от козлищ. Возможно, я был тем, кто верил в такое чудо меньше всех, хотя должен был сделаться главным столпом этой веры.
Я желал применить свое собственное усилие и - применить его до последнего предела, и только оставшееся за пределами моих сил я был готов бросить на холодные угли возможных чудес, дабы они могли разгореться сами собой на глазах изумленных братьев.
Я привык надеяться только на свою силу и на свою правду - на единственного коня подо мною, на единственное копье, на единственный щит, на единственный меч и, наконец, - на единственную, видимую глазами, неправду, а именно - на войско сарацин впереди. Я привык надеяться на то, что оно не может взяться неизвестно откуда и не может при лобовом столкновении исчезнуть, как мираж.
И что я сам мог сделать, как не постараться остановить порченую кровь?
Я усилил в Ордене подчинение и усугубил уставную строгость. Отныне всякое перемещение любого рыцаря Храма должно было направляться волею старшего брата.
Я приказал собрать все книги и свитки, хранившиеся в замках Ордена, и благодарил Бога за то, что не испытываю никаких искушений при взгляде на эти бесчисленные и не понятные для меня знаки. Все книги, не утвержденные древним Уставом Ордена, я сжег в один час и собственными руками ворошил горы пепла, дабы ни единый клочок с еретическими бреднями не избежал огненной стирки.
Я приказал пустить в оборот большую часть орденского золота, выбрав между двумя неизбежными грехами - суемудрием и сребролюбием - меньший.
И, наконец, я придал движение всему орденскому войску, разлагавшемуся от мирного прозябания. Каждый рыцарь получил свое послушание и свою дорогу. Я запретил простым рыцарям находиться на одном месте больше двух дней. Отныне каждый рыцарь был обязан двигаться с каким-нибудь особым поручением из одного замка в другой, из одного комтурства - в другое, из одной прецептории - в другую, отмечая у приоров точное время отбытия и прибытия.
"Южане" молчали, но молчали и "северяне". Я не слышал осуждения, я не слышал ропота, но не замечал и особой поддержки. Такое положение дел я считал самым верным признаком своей правоты.
Я знал, что такое положение дел не останется до скончания века, и когда-нибудь тайные ассасины сумеют снова собрать силы и возобладать в Ордене. "Северяне" надеялись на скорое пришествие Мстителя. Я знал, что в день, когда я обопрусь на такую надежду, Орден рухнет.
И вот, как можно более крепко отгородив Орден от мира, я стал искать опору вовне. Я знал, что Рим не сможет стать верной опорой, ибо явно признать перед Папой, что Орден пронизан еретической заразой, означало пустить в свои стены извергов и крючкотворов из инквизиции. Я знал, что настоящего исмаилита и ассасина им все равно не удастся опознать и они скорее сумеют вышибить признание у кого-нибудь из совершенно невинных юношей, из облатов или новоначальных братьев. К тому же изгнать из стен этих черных крыс стало бы куда труднее, чем избавиться от любой самой хитроумной ереси.
Я обратил свой взор на короля, и случай помог нам сблизиться. Я воспринял тот случай как доброе знамение, и я тяжко ошибся. То был единственный раз в моей жизни, когда я порадовался вещему знаку. Возможно, мои братья правы: и в самом деле следовало надеяться только на самое большое чудо и, как опасных искушений, сторониться всяких мелких чудес и вещих знаков.
Некие египетские послы явились к нашему королю и сказали, что им удалось сохранить мощи святого подвижника Бенедикта Акрского и они теперь готовы передать священную реликвию повелителю Франции в обмен на возвращение неверным крупного вклада, некогда заложенного в казнохранилища Ордена одним из египетских сановников.
Появление в Париже этих египтян стало поводом к моей тайной встрече с Филиппом от Капетингов.
С удивительным воодушевлением он желал возвратить во Францию мощи блаженного Бенедикта Акрского, последнего подвижника Иерусалимского королевства христиан.
Мне удалось расположить короля к доверительной беседе и я узнал, что возвращение реликвии он воспринимает как вещий знак своей будущей власти над Святой Землей и своего будущего наречения новым королем Иерусалима.
Я узнал, что Филипп от Капетингов с детства, как и я, грезил подвигами на Святой Земле и замыслил самый грандиозный поход во имя Креста.
Я узнал также о самой заветной мечте короля Филиппа: он желал во что бы то ни стало присоединить к Франции всю Священную Римскую Империю вместе с Испанией, Фландрией и Британией, став таким образом основателем самой обширной Империи со времен Августа и Александра Великого. Для воплощения такого замысла Филиппу нужны были деньги, очень много денег, а еще ему была необходима запутанная, понятная только ему одному сеть кровных связей с прочими Дворами.
Об этом, последнем и самом опасном для всех прочих монархов, замысле Филиппа не мог знать никто, кроме меня. Так мы стали близкими людьми. Я знал, что Филипп от Капетингов очень хитер и слишком хорош собой, чтобы отличаться постоянством в своих привязанностях. И все же я решил опереться на него, вернее - на его сребролюбие и на его детскую грезу. Так одной ногой я оперся о камень, а другой - о пустоту пропасти.
Чтобы торговля имела пристойный вид, я дал королю орденский займ в размере сарацинского вклада, и уже через месяц Филипп от Капетингов направился с мощами праведника на кладбище Невинноубиенных младенцев.
Вскоре он предложил мне стать крестным отцом его сына. Я согласился, и так мы сблизились еще больше, а мой замысел окреп.
Теперь Филипп, точно вернувшись в отрочество, днями и ночами грезил о великом походе христианского воинства в Святую Землю и даже порывался вступить в Орден простым рыцарем. Я приложил много усилий, чтобы разубедить короля в необходимости принятия орденских обетов, а, кроме того, настойчиво втолковывал ему, что в нынешнее время, при столь возросшей из-за наших прошлых грехов силе неверных, поход к Гробу Господню - дело трудное и требующее согласных усилий всех монархов еще до того дня, когда все они преклонятся перед одной короной и одним повелителем Европы. В пример я приводил горькие неудачи его святого предка, короля Людовика.
Филипп от Капетингов чаще соглашался, чем не соглашался со мной, и однажды он воскликнул:
"Я не верю, что у Ордена не хватит золота, чтобы купить в один день все армии Европы!"
Я отвечал, что, если золота и хватит на то, чтобы в один день купить, то не хватит на то, чтобы более ни одного дня не сомневаться в победе.
Я всегда был только простым неграмотным воином и не привык раздумывать над чужими словами, а тем более - над чужими мыслями. Когда-то это было моим достоинством, сделавшим меня Великим Магистром. Теперь это стало недостатком.
Следовало поразмышлять над восклицанием короля прежде, чем хитрые волхвы из Египта появились вновь, а появились они довольно скоро.
Тайное предложение, с коим они совершали учтивые поклоны перед троном короля Франции, не удивило меня, поскольку мне было известно, какой ценой некогда заполучил у сарацин Святую Землю повелитель Священной Римской Империи Фридрих Второй Штауфен, бывший сам и скрытым альбигойцем, и одним из главарей ассасинов. Меня встревожили только сроки и необходимость поспешных действий.
Вот что сказали послы королю Филиппу от Капетингов:
"О, павлин мира! В вещих видениях до нас дошла весть о твоих чаяниях и твоей горячей преданности пророку Исе и матери его Мариам, коих и мы удостаиваем глубоким почитанием. Вещие знамения подтвердили нам, что ты, о жемчужина в оке северного неба, достойно распорядишься священными землями и с твоим приходом на них воцарится многолетнее благоденствие. Владыки земель пророка Мохаммада, да будет его имя полуденным солнцем освещать все поднебесные пределы во веки веков, послали нас к тебе со словами: "Мы отдаем, повелитель полуночных стран, прекрасную Палестину в твои золотые руки сроком на десять лет и будем способствовать твоему мирному воцарению в Иерусалиме, отведя все войска от берегов Иордана на потребное для того расстояние. Во благоприятный для грядущего знак принятия сего дара мы предлагаем тебе, повелитель полуночных стран, вернуть нам лишь то, что издревле принадлежит нам по праву".
В тот час, когда Филипп от Капетингов передавал мне послание неверных, глаза его горели огнем. Однако он нашел в себе силы сдержать свою страсть и даже усмехнулся.
"Неужели денег не хватит и теперь, когда уже не потребуется идти на рынок за армией и за победой?" - лукаво спросил он меня.
"Сарацинские вклады составляют на нынешний день около одной трети неприкосновенного запаса Ордена, - ответил я королю в тот час. - Уверены ли вы, Ваше величество, что речь идет только о полном возвращении вкладов?"
"Они сказали не больше того, что сказали", - сухо ответил мне король, и я понял, что, во-первых, он уже не отступится от своего, а, во-вторых, не намерен долго ждать.
Несмотря на свою силу, я не имел уверенности в том, что мне удастся убедить Верховный Капитул Ордена принять волю короля как поспешно, так и с полным смирением. Мне оставалось только одно: соединить несоединимое, а именно - свой собственный замысел со столь неожиданными и столь сокрушительными обстоятельствами.
Теперь передо мной оставался последний выбор: с кого начать, с короля или с Верховного Капитула.
Однако, сколько бы я теперь не подгонял события, я не мог ускорить одного предварительного чуда и никак не мог им пренебречь. Я говорю о "священной вести", стреле с посланием от Востока, той самой стреле, о которой говорится в священном предании, почитаемом "северянами", и которая таинственным образом должна вонзиться в платан, что стоит на заднем дворе парижской цитадели Храма.
Я полагал, что такого рода таинственные послания, если нет намека на то, что они должны быть вручены всему народу самим архангелом Гавриилом, спускающимся с небес на главную площадь города, всегда порождаются общим советом первосвященников или Капитулом. Я находился в затруднительном положении. Впервые в жизни я подумывал о прямом подлоге и о.тех достаточно таинственных обстоятельствах, которые могли бы оправдать такой подлог. Во всяком случае я выбирал подходящую стрелу.
Я раздумывал день, потом второй, потом третий, и вдруг, в ночь с третьего на четвертый день, в тот самый час, когда я решил, что медлить более нельзя, один из моих приоров прибежал с заднего двора с выпученными глазами и разинутым ртом.
Когда я увидел в сумраке белеющее оперение, подумал, что потеря времени обернулась худшим из зол: не решившись стать чудотворцем, я невольно отдал это недоброе право "южанам", которые могли что-то разнюхать о моих переговорах с королем.
Я не трепетал так перед тысячью разъяренных сарацин, как трепетал перед крохотным кусочком пергамента, прикрученным к древку стрелы бечевой из овечьей шерсти. Первый и единственный раз в жизни я горько пожалел, что не умею читать.
Однако я собственноручно развернул пергамент и когда развернул его, то сердце мое сразу наполнилось черно-белым сплавом радости и тревоги. Хотя я не умел читать, но прекрасно знал, в какое слово свиваются все эти сарацинские завитки, начертанные на пергаменте.
Священная весть, если эта весть была священной, содержала только одно слово: ЗМЕЕНОСЕЦ. Кто мог написать такое слово? Чудесный Посланник или тайный ассасин из "внутреннего круга"? Кем бы ни был этот неизвестный стрелок, теперь, в продолжение всего нескольких мгновений, все зависело от меня, от моей воли и от моей сообразительности.
Невольно я поднял взгляд к небесам и без труда отыскал на темном небосводе Змееносца, "священное", тринадцатое, созвездие Зодиака, почитаемое "внутренним кругом" Ордена. И вот меня осенило!
Я заметил, что звезды Змееносца склонены на сторону королевского дворца!
Я знал, что судьба, а вернее, как оказалось впоследствии, рок, дает мне теперь не более получаса на построение всего войска, и я, разом успокоившись, решил действовать немедля.
Спустя четверть часа в одном из моих тайных подземелий, не доступных для подслушивания, был собран Капитул "северян", и я объявил им, что день священной вести настал, а все вещие знаки указывают на короля, которого и необходимо признать Великим Мстителем. Помню, что мои братья застыли, как изваяния. Не вдаваясь в подробности, я рассказал им о моих встречах с королем с глазу на глаз и о тех вещих знаках, которые уже загодя несомненно указывали на великую миссию короля в деле очищения Храма от мерзости запустения. Спустя еще четверть часа, взглянув на темные небеса, братья признали мою правоту, и король Филипп от Капетингов был тайно объявлен Великим Мстителем. Разумеется, сам он не должен был узнать о своем истинном звании, подобно рыцарю-тамплиеру, направляемому в отдаленные царства с некой тайной миссией.
Тем временем, возвратился мой гонец, посланный к королю, и спустя еще не более получаса король принял меня в Карбункуле, алой комнате, предназначенной для особо тайных свиданий. Он грел руки над жаровней, такой же, какая стоит здесь.