- Если твои штаны нести в химчистку, пятна останутся, а штаны протрутся. Себя тоже отнесешь? Горе ты мое горькое. Пей молоко - и спать.
Утром Усов отправился в школу. Вернулся домой - бабушка в ужасе. Приходил управдом, разгорается скандал.
- Чего вы вчера во дворе наделали? Сознайся, а?
- Да ничего не наделали!
- Как это ничего? Акт, говорит, составлять будут.
- Какой акт?
- Как же! Вы там весь двор изуродовали. Ремонт, говорит, требуется. Деньги, говорит, с родителей взыщем...
Генка на всякий случай промолчал. Вечером пришел пенсионер Тимофеич.
- Безобразие это! Форменное хулиганство! - повторял он, стоя на пороге, а уходя, сказал, что во дворе устроят товарищеский суд и привлекут к ответственности тех, кто виноват.
- Что же это за напасть, горе мне! Вот наградил господь внуком, причитала бабка.
- Да не господь это, - ворчал Усов. - Это Тимофеич нам мстит за то, что бредень его в воду закинули.
- Выдумаешь тоже! Тимофеич - пенсионер уважаемый. А вы?
- Браконьер он, а не уважаемый!
Через три дня всем велели прийти в красный уголок. Светка и Усов стояли перед столом с зеленым сукном. За столом сидел управдом и еще старики со двора. Красный уголок был полон пенсионерами. Светкина мать скрыла от отца, что ее вызвали из-за плохого поведения дочки. Она сидела рядом с Генкиной бабушкой. Та плакала, стеснялась, что плачет, и украдкой вытирала глаза платком. Светкина мать утешала Генкину бабушку, а сама думала, что вот передалось дочери плохое от Усова, а хорошего он от нее не набрался.
В углу, возле двери, сидел Мишка Гаврилов, положив на колени папку. Ему было очень обидно, что опять на класс пятно, и опять из-за Усова. А тут еще Светка! И как это такие люди вечно все делают во вред себе и другим, а после за них отвечай...
В дверях появился Сонкин.
- Иди отсюда! - зашептала Светка.
- А я тоже красил, - сказал ей Сонкин.
- Не ври, ты не красил!
- Нет, я красил!
И Сонкин встал рядом с Усовым и Светкой.
Управдом сказал, что поступила жалоба на хулиганов чистейшей воды. И посмотрел на Тимофеича. Тот утвердительно кивнул.
- Они, - сказал управдом, - загрязняют территорию двора, безобразно разукрасили чистую стену. Это так оставлять нельзя.
- Ни в коем случае! - подтвердил Тимофеич.
- И родителей таких нужно бы привлекать, - прибавил управдом. Потому как это хулиганство чистейшей воды!
Почему чистейшей воды, Усов не понял.
Потом слово взял пенсионер Тимофеич. Это он во дворе вкопал стол и скамейки, чтобы было где играть в "козла". По случаю заседания он даже побрился.
- Здесь сейчас, где вы сидите, кипит жизнь, - сказал он. - Кажный должон в ней участвовать. А они всем мешают. Да! Ну, еще бы написали на стене какой-нибудь хороший лозунг. Так ведь нет, понимаешь! Изобразили какую-то абстрактную живопись, которую смотреть противно!
Сейчас браконьерами назовет, подумал Сонкин. Но про рыбу Тимофеич решил не вспоминать.
После него встала старушка-лифтерша.
- Нам, - говорит, - отпускают большие средства на жилой фонд, а находятся вот такие несознательные, которые расхищают этот фонд. Это они пишут мелом ругательства, и лифт ломают в новом доме номер семнадцать, и тушат окурки об стену в подъездах. Я бы это дело так не оставила. Может, их нужно вообще выселить из нашего прекрасного города. Пусть в другой раз знают, как мазней замазывать стену...
Светка молчала: она испугалась. Только глазами моргала. Усов тоже молчал и, как всегда, ушами шевелил. А Сонкин (и кто его только просил?) не выдержал:
- Чего замазывать? Стена же была грязная! Ее все равно сносить надо.
Может, лучше бы Сонкину промолчать...
- Ишь вы какие! - сказал Тимофеич. - Сносить! Ежели всякий молокосос сносить будет, что захочет, это что же будет? Он думает, очки надел - и уже можно сносить! Не вашего ума это дело!
- Нет, нашего! - вдруг крикнула Светка. - Мы ведь лучше сделали. Вам же веселей тут в "козла" играть.
- Мне веселей не надо! - отрезал Тимофеич. - Мне и так весело. "Козлом" я никому вреда не приношу. Провожу свой пенсионный досуг. А из-за вас я нынче не играю в "козла". Сижу тут, понимаешь...
- Позвольте мне сказать слово!..
Все повернулись к двери. Там у стены стоял старый художник Аркадий Михайлович. Никто не заметил, как он пришел. Он немного помолчал, помял в руках шляпу и начал говорить мягко и тихо, как будто он уже десять раз это говорил.
- Вы видите, я старый, седой человек, - сказал он, и действительно все это видели. - В этом доме я живу дольше вас всех. И даже Тимофеича помню, как он тут во дворе лоботрясничал... Я самый старый человек и думаю, что ни к чему сгущать краски. Возможно, дети виноваты, нарисовали на стене, где нельзя. Но никакая это не абстрактная живопись, а самая обыкновенная. Выступавшие здесь просто не в курсе. Вон мексиканский художник Сикейрос целые стены разрисовывает.
- Ты нас Сикейросом не пугай! - сказал Тимофеич. - Мы сами понимаем, что к чему...
- По-моему, - продолжал Аркадий Михайлович, - даже неплохо нарисовано.
- Зря ты становишься на их защиту, - напирал Тимофеич. - Верно я говорю?
Это он обратился к управдому.
Управдом не знал, как быть, промолчал. И не наказать нельзя. И Тимофеич - вредный, с ним лучше по-хорошему, и палку перегнуть управдом боялся.
- Еще надо проверить, где они краски взяли, - твердил Тимофеич. Может, на стройке украли, а, Сикейросы?
- Ну, я вам советую не забываться! - возмутился художник. - Это клевета!
- В школу мы все-таки письмецо состряпаем, - продолжал, не слушая его, Тимофеич. - Пусть знают, какие они хулиганы. Напишем письмецо, пусть их накажут по пионерской или какой там линии. А то они что думают? Выйду на улицу и буду делать, что захочу. Чего доброго, везде станут рисовать свою, понимаешь, живопись...
Ребята выбежали из красного уголка, чтобы ни с кем не разговаривать.