Вера сказала:
– Я согласна только насчет изумления, потому что, конечно, российскую катавасию западноевропейскому разуму не понять. Ну какому здравомыслящему англичанину будет доступен наш анекдот про то, как мужики украли ящик водки, продали, а деньги пропили?! Или вот еще такое чисто русское приключение… Надо вам сказать, что у нас в институте один мужчина, кандидат химических наук, разработал методику получения спирта из атмосферы. Вы можете себе представить: из обыкновенного воздуха гнал человек спирт – такой, понимаете ли, самородок, даром что кандидат!…
– Ну, положим, если все начнут в спиртное воздух перегонять, – заявил я, – то чем мы, ребята, дышать-то будем?!
– Совершенно с вами согласна, – сказала Вера. – Но только для Нобелевского комитета это никакого значения не имеет. Видите ли, этому самородку дали Нобелевскую премию за методику получения спирта из атмосферы. Но он ее так и не получил, потому что пойди ты его отыщи, нашего тринадцатого нобелевского лауреата – он в такое из-за своего самогона ушел подполье, что его сам Чебриков не нашел!
Ольга сказала:
– А я согласна также с благодарностью и восторгом. Ведь к Октябрьской революции можно подойти еще и вот с какой стороны: это господь бог после вековой борьбы с человечеством решил пойти на последнюю, может быть, попытку справедливо, по-божески все устроить. Он подумал-подумал и доверил ее России, то есть он напоследок доверил России нормально устроить жизнь. Почему именно Ей? – местоимение «ей» я, граждане, выговариваю с большой буквы потому что Она умеет терпеть без позы, потому что люди тут живут преимущественно душой, потому что народ у нас настроен романтически, и ему нипочем никакие социальные передряги…
– Все наоборот подруга, – сказала Вера. – Если Октябрьская революция действительно результат божьего промысла, так исключительно потому, что Россия – бросовая страна!
– Нет, на это мало похоже, – возразил я – Больше похоже все-таки не избранничество. – Я исхожу в данном случае из того, что капитализм в природе вещей, он вполне, что ли, биологичен, поскольку он держится на естественном отборе и господстве сильного, хваткого, смекалистого и так далее. А социализм – это уже что-то, стоящее вне природы, или над природой, это уже чисто божеская идея в ее практическом выражении, недаром же говорится «Да будет воля Твоя, аки на небеси, тако и на земли». Другое дело, что Россия не оправдала надежд, возложенных на нее богом, и даже в очередной раз нанесла ему обидное поражение, из чего я делаю следующий частный вывод: господь бог такой же неисправимый идеалист, как и наши большевики.
– Ну, это вы загнули! – с чувством сказала Вера. – Никакие большевики не идеалисты, а обыкновенные похитители власти у народа – вроде Наполеона. Вот как Наполеон Бонапарт, который, между прочим, тоже считал себя пламенным революционером, тихой сапой прибрал к рукам Францию, так и у нас в семнадцатом году власть обманным путем захватили большевики! Обещали-то они землю крестьянам, заводы рабочим и мир народам, а когда наше блажное население поверило этим обещаниям и под горячую руку смело нежные побеги цивилизации, то они его самым беспардонным образом надули, вокруг пальца, как дитя неразумное, обвели! И заводы за собой оставили, и землю у крестьян отобрали, и вляпались в гражданскую войну, и вообще устроили из страны огромный лагерь усиленного режима! Разве не так?
Я сказал:
– Думается, что не так. То есть я полагаю, что власть не имела для большевиков самостоятельного значения. Просто таким образом у нас сложилось социал-демократическое движение, что во главе его оказались грубо, строптиво верующие фигуры. В том-то все и дело, что никакие они были не атеисты, а именно что сугубо религиозные люди, безоглядно исповедовавшие свой политический идеал. Они верили в Маркса-Энгельса-Ленина, как христиане в бога-Отца, бога-Сына, бога-Святого Духа. Как христиане различных конфессий веровали, что только за ними истина, а все прочие – еретики, и их следует сжигать на костре, так и большевики верили в то, что они правы окончательно и бесповоротно, а оппортунистов и ревизионистов надо отстреливать, как собак. Христиане веровали в чудеса, и большевики свято веровали в то, что к двадцатому году разгорится всемирная революция, а в восьмидесятом сам собой построится коммунизм Христиане стояли на том, что не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься, и большевики стояли на том, что социальное счастье достигается только кровью, что интересы эксплуатируемого большинства выше понятий о нравственности и праве. Как истые христиане, расплевавшиеся с жизнью, вроде столпников и молчальников, презирали реальность и ради спасения за гробом шли на самые противоестественные деяния, так и у большевиков голова болела не столько о благоденствии народном, сколько о том, чтобы, дух вон, упразднить частную собственность на средства производства, а там хоть трава не расти, хоть вымри Россия до последнего человека! Я к чему, ребята, веду: я веду к тому, что все дело в стиле исповедания, не в боге, а в том, как ты его понимаешь. Если некультурно верить в народную медицину, то можно загнуться от приворотного зелья или разрыв-травы. А если культурно верить в свою звезду, то ты, по крайней мере, скостишь какой-никакой объем глупых переживаний. Короче говоря, вся беда в том, что наши большевики были, во-первых, сугубо религиозны, а во-вторых, некультурно религиозны; но банальными похитителями власти они не были никогда.
– Позвольте с вами не согласиться, – сказала Вера. Я великодушно пожал плечами.
– Вообще самое ужасное, – молвила Ольга, – что в революцию обе стороны руководствовались чисто религиозными отношениями. Ведь Россия – это тоже религия, и белогвардейцы исповедовали Ее так же бездумно и горячо, как большевики свою диктатуру пролетариата. И вот сошлись Иванов с Петровым, один как бы католик, другой – гугенот, и давай молотить друг друга ради светлого будущего России!…
Ольга, призадумавшись, замолчала и вдруг опять затянула песню:
За входной дверью, на лестничной площадке, вроде бы послышался какой-то невнятный шум. Из-за звуков пения и гитары природу его было трудно определить, но тем не менее я подумал, что это явился-таки бывший Ольгин супруг, и в предвкушении скандала во мне все точно одеревенело. Следовало бы тут же встать, распрощаться и отправиться на улицу Красных Зорь, от греха подальше, но вместо этого я всего-навсего с тоской посмотрел в окно серое, рваное, какое-то поношенное небо, вдали торчала фабричная труба цвета свернувшейся крови, стая голубей висела над кособокими, грязными ленинградскими крышами, похожая на пестрый воздушный шар. Я подумал, что и пятьдесят лет тому назад все это можно было увидать из окошка, и сто лет тому назад, и даже сто пятьдесят, за вычетом разве что фабричной трубы, и только в середине первого тысячелетия нашей эры… Нет, не так… Около того времени, что пророк Мохаммед открыл эпоху хиждры, в Китае обособилось государство У и начала выходить первая газета, Карл Великий только-только принялся строить свою империю, а в Византии разразилась продолжительная братоубийственная война, где-то среди этих ингерманландских болот, на которых впоследствии Петр I заложил Северную Пальмиру, родилась новая общность – русь. Если я не ошибаюсь, многое намекает на то, что это было понятие не национальное, а профессиональное; скорее всего под именем «русь» проходили в то время отряды профессиональных военных, занимавшихся разбоем, но не гнушавшихся и торговлей, в которых мешались славяне и скандинавы, жившие тогда в тесном соседстве и даже свойстве, о чем говорит такое историческое обстоятельство: если на западе Европы норманны выступали преимущественно как грабители и захватчики, то в славянских землях – преимущественно как торговцы. Русью же они могли называться и по реке Рось, что впадает в Днепр, где, предполагая, как говорится, от фонаря, у них была военная база – во всяком случае царевич Иван, несчастное чадо Ивана Грозного, написал на полях канона Антонию Сийскому, дескать «нарицается Русь по реце Русе» – и еще оттого, что по-фински и ливски Швеция будет «руси», или еще почему-либо, по каким-то уж совсем темным причинам, ибо впервые это имя упоминается у пророка Изеркииля. Что бы там ни было, и шведы себя называли русью, как в случае с византийско-славянским посольством к королю Людовику Благочестивому, хотя в их языке и не имелось такого этнографического понятия, и новгородцев киевские поляне называли русью, а новгородцы впоследствии называли так киевлян, и восточные народы называли русью всех светловолосых-голубоглазых, отчаянных воинов и землепроходцев, которые разговаривали по-славянски.
В отличие от славян чистой воды, пронырливой, боевой была эта новая общность – русь, куда только не заносила их бедовая бранная доля в 229 году хиждры они осаждали Севилью, держали границы Сирии против халифа Мансура, служили у хазарского кагана, терроризировали юго-западное побережье Каспийского моря и даже обзавелись на Русском острове постоянной военной базой. Они были, как правило, хорошего роста, здоровяки, предпочитали в походах коню парусно-весельную ладью, не любили сражаться, что называется, в чистом поле, так как дружины их были по обыкновению малочисленны, для вящего устрашения противника иногда дрались в одних рубахах, разорванных до пупа, они поклонялись богу Перуну, тогда единому для язычников арийского корня, сплошь покрывали свои руки искусной татуировкой растительного характера, отличались редкостной похотливостью и часто занимались любовью посреди торга, заставляя покупателей дожидаться, покуда они не кончат своей утехи, воров они, ничтоже сумняшеся, вешали на деревьях, ревностно относились к чужому благосостоянию, носили золотые браслеты, деньги заворачивали в пояса, но детям не оставляли в наследство никакого имущества, за исключением славяно-норманнского широколезвенного меча, на пирах они соборно пели какие-то древние свои песни, а пировали так последовательно и усердно, что нередко обпивались до смерти крепким медом – впрочем, и византийского басилевса Зенона заживо погребли 9 апреля 491 года, полагая, что он скончался, в то время как монарх был просто смертельно пьян, – словом, многие национальные свойства, предположительно определившие нашу бедность, неопрятность, беспутность и позаброшенность, прослеживаются еще в раннем средневековье, особенно рельефно – та предосудительная страсть, которую потом в простонародье окрестили пьянственным окаянством…
– Кстати о выпивке, – сказал я. – Чего вы мне больше не наливаете, жалко, что ли?
Мои хозяйки мне не ответили, потому что Ольга слушала, а Вера распространялась.
– … Ничего себе заявки: не успели тридцать человек захватить власть в столице, как тут же разогнали оппозиционные партии, ввели новое летосчисление, поменяли орфографию и закрыли все демократические газеты!… Нет: первым делом они как раз закрыли все демократические газеты.
– Первым делом, – сказала Ольга, – они издали декрет о мире.
– Хорошо: вторым делом они позакрывали демократические газеты. Только все равно обидно! Ну, почему везде революции как революции, а у нас обязательно начинают с того, что аккуратно отстреливают тех, кто остался верен старому алфавиту?!
И уже мне:
– А спирта нам не жалко, потому что он ворованный.
– С чем я вас и не поздравляю, – отметил я. – Критикуете наши возмутительные порядки, а сами растаскиваете общественное добро!
Вера сказала:
– Я же вас предупреждала, что мы живем в едином ритме с родной страной – все воруют, и мы воруем. А потом: грех не красть у такого государства, которое только и делает, что обкрадывает своих граждан, как разбойник с большой дороги.
– Должна заметить, – заметила Ольга, – что именно из этого соображения и выросла Великая Октябрьская социалистическая революция.
– Тем более, – сказал я.
– Ничего не тем более! – возмутилась Вера. – В Англии вон тоже была революция, однако она кончилась не разделом имущества между нищими, которые так нищими и остались, а кончилась она… вот я уже не помню, чем именно она кончилась, но только не разбойниками с большой дороги у государственного руля.
Я самовольно налил себе из чайника спирта, опрокинул стаканчик, справился с пожаром, возникшим у меня в горле, прокашлялся и сказал:
– Как вы не понимаете: не надо нам равняться по разным европейским народам, потому что мы, как говорится, совершенно из разных опер. Они как в шестнадцатом столетии начали строить капитализм, так и строят его по сегодняшнее число, а у нас то понос, то золотуха, то в чужом пиру похмелье, то Юрьев день!… Я хочу сказать, что у нас слишком своеобычная история с географией, и равняться по западным европейцам в нашем положении так же глупо, как расстояния взвешивать на весах. Зулусы вон ни по кому не равняются и изумительно себя чувствуют, а нам обязательно нужно содрать болячку – дескать, на Западе порядок и благоденствие, а мы только тем и достопримечательны, что на босу ногу рассуждаем о бренности бытия!… Вот я вам сейчас приведу пример, чтобы показать, насколько гибельно для нас равнение на чужеземные достижения и порядки… Поехала как-то моя киевская тетка по туристической путевке в Польшу, и очень ей там понравилось улицы переходить. Как только она ступит на проезжую часть, так сразу замирает коловращение автомобилей. Она даже от группы оторвалась, все переходила Маршалковскую в разных непоказанных местах и просто парализовала движение на этой ответственной магистрали. И вот вернулась она в наш драгоценный Киев и в первый же день попала под мотоцикл!
– Жива хоть осталась? – спросила Вера.
– Жива-то она жива, да вот только что-то по-русски разговаривать перестала.
Ольга, в свою очередь, тоже поинтересовалась:
– И по-каковски она теперь говорит?
– А ни по-каковски не говорит, потому что в юности она получила довольно плачевное образование. Так, знаками объясняется: да – кивает, нет – показывает язык.
– Вот до чего доводит у нас людей реальный социализм! – гневно сказала Вера. – Народ уже по-русски отказывается разговаривать. Неужели Ленин был настолько легкомысленный человек, что ведать не ведал, к чему идем?!
Я сказал:
– Несмотря на некоторые пригорки и ручейки, очевидно следующее: Ленин – это одна из величайших фигур в истории человечества. Ведь с вавилонского столпотворения не было примера, чтобы кто-то соединил в сокрушительный кулак несколько тысяч отчаянных идеалистов и воплотил бы в жизнь несбыточную мечту! Если бы Ленин поставил целью изменить скорость вращения Земли вокруг Солнца, то эта задача оказалась бы не более фантастичной, а он ведь, собственно, изменил… Правда, новая скорость получилась безжизненной, что ли, но это другое дело. Теперь – вопрос: почему всем симпатичен Александр Македонский, который всего-навсего покорил тогдашнюю ойкумену, почему никто не в претензии к Бонапарту, хотя он тоже был банальный завоеватель, да еще и выскочка, не совсем даже чисто балакавший по-французски, почему человечество по сей день влюблено в Иисуса Христа, объявившего нам спасение, которым воспользоваться практически невозможно, и говорившего о себе «Не мир я принес, но меч», а Ленин, попытавшийся реализовать вековую мечту о том, что кто не работает, тот не ест, – интриган, узурпатор и злостный идеалист?! Вера мне возразила:
– Ну вы тоже сравнили – Ленина и Христа!
– Попомните мои слова, – провозгласил я: – через двести лет Владимир Ильич будет пользоваться такой же репутацией у человечества, как и Сын божий. Собственно, их гораздо больше соединяет, нежели разъединяет, если взяться за дело трезво. И тот, и другой возглавили два самых кардинальных переворота в истории цивилизации на Земле, и тот, и другой стали жертвами собственного учения, и тот, и другой желали невозможного и возлагали на людей обязательства не по силам, ну и, конечно, идеи ими руководили одни и те же, только Христос пытался преобразовать мир, идя, так сказать, от внутреннего к внешнему, а Ленин – наоборот.
– Ленин немецкие деньги брал! – заявила Вера.
– Да ведь и Христос был не пай-мессия' Кто воду превращал в вино? Кто апостолов своих обзывал последними словами? Кто грозил вечными муками – заметьте, не девятью граммами в затылок, а вечными муками – тем, кто не разделяет его учение? Да и распяли-то Христа не за то, что он призывал любить врагов своих, а за то, что он провозгласил себя царем иудейским. Я уже не говорю о сталиных, троцких и бериях во Христе, которые ради церковного тоталитаризма шли на такие пакости, что тут, собственно, не о чем говорить. Наконец, у Христа есть то громадное преимущество, что он не дожил до торжества своего этического учения, а Владимир Ильич дожил. Скончайся он от вражеской пули что-нибудь 27 октября 1917 года, он бы точно затмил Христа!
Только я приостановился, чтобы перевести дух, как над головой у меня что-то треснуло и угрозливо зашуршало Я посмотрел в потолок: потолок как потолок, весь в жидко-кофейных пятнах затейливой конфигурации, больше вроде бы ничего. Я ткнул пальцем вверх и поинтересовался:
– Это еще что такое?
– Наверное, потихоньку рушатся перекрытия, – спокойно сказала Вера.
– Так и потолок обвалиться может, – несмело предположил я.
– А почему бы и нет, – спокойно сказала Вера.
Вот ведь какая сложилась гадкая ситуация: мало того, что с минуты на минуту можно было ожидать бывшего Ольгиного супруга, вооруженного топором, еще и потолок мог в любое мгновение обвалиться!