- Конечной? - на всякий случай усомнился Ким.
И оказался прав.
- Нет, нет, - чуть смутилась мадам, - нет, естественно. Дорога пойдет дальше, дорога не оборвется, это закон дорожного строительства. Но это - в очень далекой перспективе. Там, - она указала перстом вверх, - думают о ней, прогнозируют... Но пока наша цель вполне конкретна и предельно ясна Светлое Будущее. Его надо обустроить, обжить, предстоит широко развить экономическую структуру, поднять и расширить социальную сферу, еще более укрепить демократию и гласность...
- Простите, - перебил ее Ким. - Насколько я понял вас и предыдущих... э-э... - он поискал слово, - ораторов, речь идет о конкретной железной дороге к конкретному населенному пункту, так?
Мадам поморщилась.
- Можно трактовать и так.
- А как еще можно трактовать?
- Шире и глубже. Обернитесь в историю, юноша. Возьмите, например, Комсомольск, Город-на-Заре. Ведь о нем тоже можно было сказать: конкретная стройка конкретного населенного пункта. Но значение ее было шире и глубже вульгарной конкретики. Комсомольск стал символом веры, силы, мужества, символом истинности и единственности избранного пути... Да разве только Комсомольск?.. Любое всенародное дело превращалось у нас в символ...
- ...за которым быстро терялось дело, - вроде бы случайно вставил Ким.
- Не понимаю и не могу принять ваш нигилизм, - сухо сказала мадам.
- Извините, - быстро проговорил Ким. - Сорвалось... - Дурак, ругнулся он, потерпи, не лезь раньше времени со своими подколками. Все испортишь. Дай ей выговориться, а тогда уж... - Я вас очень внимательно слушаю, очень.
Мадам помолчала мгновенье, прикидывая: продолжать урок политграмоты или гнать нахала взашей. Решила, видимо, что гнать - всегда успеется.
- Да, мы тянем дорогу к дальней и пока совсем не обустроенной станции. Дорога будет доведена, станция будет обустроена. Это - конкретика, которая столь вам любезна. И вы, коль вы у нас, примете в том прямое участие. Но мне, мне хотелось бы, чтоб вы увидели за голым фактом - высокий образ...
- Простите, - снова перебил ее Ким. - Я опять с вульгарной конкретикой. Вы строители? Железнодорожники? Вы сами и эти, ваши, в том вагоне...
Мадам опять засмеялась - на сей раз покровительственно: ну что, мол, ты будешь делать, коли собеседник - умственно неполноценен.
- У нас разные профессии, - мягко, как умственно неполноценному, сказала она. - Есть и строители, есть и железнодорожники, есть и другие специалисты - по дипломам.
Ким медленно, но верно зверел.
Было у него вредное для жизни качество: любовь резать правду-матку, когда обстоятельства диктуют иное. Промолчать, например. Мило улыбнуться. Ну, как максимум выматериться про себя. Наконец, раскланяться и удалиться но молча, молча! А он лез напролом. В школе спорил с учителями, за что не раз имел "неуд" по поведению. В институте определил себя в неформалы, так как они выступали против ректоратско-деканатско-комсомольско-партийного администрирования и числились угнетенным классом. Он и в "металле" ходил из принципа, по роли, а не по убеждениям...
Вы спросите: почему его терпели в школе, почему не бичевали, не гвоздили, не дергали мать на педсоветы и родительские собрания? Да потому, что учился неплохо, без троек - раз. А два - уважение к матери-одиночке, знатной шишкомотальщице или кем она там числилась... Вы спросите: почему его держат в престижном вузе, почему не гонят вон или хотя бы не лишают стипендии? Да потому, что в престижном вузе - как и везде нынче! - неформалы разного толка уже не числятся угнетенным классом, их и побаиваются, с ними и заигрывают, держа, вестимо, камень за пазухой, а фамилии неформалов - в тайных досье: а вдруг да изменится ситуация, а вдруг да можно будет пазуху от камня резко освободить. Это - раз. А два: Ким и здесь, подлец, хорошо учился, профессию свою успешно осваивал, Мастер им весьма доволен был...
Но надо отдать Киму справедливое должное: от года к году он становился старше (не его в том заслуга), умнее и терпимее (а это - его), и зверел не сразу, а - как сказано выше! - медленно, но верно. Терпел, покуда терпится.
Мадам - с махровой демагогией на уровне провинциальной "датской" (то есть к важной дате сляпанной) драматургии - подвела его к посильному пределу.
- По дипломам, значит? - обманчиво улыбаясь, понес текст Ким. Специалисты, значит?.. А-отлич-на-а!.. Шесть лет на халяву учились, государственные бабки тратили, чтобы потом шакалить возле хорошего дела, так?.. - Ким намеренно нажимал на жаргон, чтоб вышло погрубее, чтоб суперуравновешенная мадам обозлилась и пошла в атаку, а стало быть, раскрылась, позволила бы себе кое-чего лишнего брякнуть. - И здесь вы ля-ля разводите - высокий образ! символ! громадье планов! - а в вашем Светлом Будущем еще конь не валялся... Утопили дело в лозунгах, завалили словами, и - хрен с ним, пусть под откос катится... Что скажете, тетенька?
- Вы хам, - сказала тетенька.
Нет, подумал Ким, она еще не до конца обозлилась, надо добить.
- Я, может, и хам, - согласился он, - но вы хуже. Вы - дармоеды. Буквально: даром едите. На вас, бездельников, все ишачат, тащат ваш паровоз к Светлому Будущему на ручной тяге, а вы, блин, за чужой счет хаваете, шак-калы-ы!
Всю эту похабень Ким нес, как бы он выразился, от фонаря, на чистой терминологии. Он по-прежнему не имел понятия: кто перед ним. Не исключено было, что лишь на время пути мадам присела под фикус с аспарагусом, а вне железнодорожной полосы отчуждения она - ударница и застрельщица трудовых починов, а все Большие Начальники - не начальники вовсе, а группа туннельщиков-забойщиков на временном отдыхе: рожи у них и вправду забойные, поперек себя шире... Но ведь похабень от фонаря как раз и задумывалась Кимом для того, чтобы больнее ударить, обидеть, сломать. Пусть сейчас мадам встанет и вмажет Киму по физиономии. Пусть она рванет на груди английский костюм и делом докажет, что Ким не прав, что он - демагог и болтун. Докажет и покажет, куда этот поезд катится, дымкою маня, - так вроде бы пелось в давней хорошей песне...
И ведь добился-таки своего, демагог и болтун!
Почти разъяренная мадам встала во весь свой нехилый рост - как там в соответствующих романах пишется? - сверкнула очами, грудь ее взволнованно вздымалась, а щеки раскраснелись от праведного гнева (так пишется, так, автор такое неоднократно читал).
- Шакалы? - с хорошо слышимой злостью спросила она. - Хаваем за чужой счет?.. Что ты понимаешь, сопляк! Если кто здесь и работает, так это мы. Только мы! И без нас ни-че-го не будет: ни Светлого Будущего, ни дороги к нему, ни даже страны не будет. Мы ее держим...
- Не шакалы, выходит, ошибся, - вроде бы сам с собой заговорил Ким, - а вовсе атланты и кариатиды. Странодержцы - вот! Хороший термин...
Говорил сам с собой, а мадам - как и требовалось - прекрасно расслышала.
- Хороший термин, - подтвердила. - Главное - точный. А теперь ты убедишься в его справедливости.
- Это как? - успел поинтересоваться Ким, потому что на дополнительные вопросы времени уже не было.
Впрочем, и на этот, невольный, устного ответа он не получил, зато визуальный последовал незамедлительно. Мадам стремительно подлетела к стене (не к той, где японка, а к противоположной), полностью заклеенной закордонными фотообоями. Они превратили скучную линкрустовую переборку в старую кирпичную стену. На ней висели (якобы!) старинные натюрморты, выполненные в манере Снайдерса. По ней тянулся (якобы!) темно-зеленый плющ. В нее был встроен (якобы!) уютный камин - с мраморной облицовкой, с кованой фигурной решеткой, за которой плясало (якобы!) пламя, лизало хорошо подсушенные сосновые полешки. Славно потрудились угнетенные капиталистами фотографы и полиграфисты, правдивая получилась стена! Огонь только что не грел...
Мадам нажала какую-то кнопку, спрятанную в фотоплюще, и камин раскололся на две половинки, а из обнаружившегося входа выехал странный механизм, похожий одновременно на инвалидную коляску и робота-манипулятора, которого Ким углядел недавно в павильоне Народного Рукоприкладства на ВДНХ. Робот-коляска подъехал (или подъехала - как будет угодно!) к Киму, зарулил за спину и нагло толкнул его под коленки - так, что Ким невольно плюхнулся на мягкое сиденье, крытое прохладным кожзаменителем.
- Что такое? - совсем уж глупо спросил Ким.
- Фирма веников не вяжет, - мадам полностью перешла на молодежно-подъездно-уличную терминологию, откуда-то ей прилично знакомую. Сиди, чухан, и сопи в две дырки. Сейчас будет театр. Ты ведь любишь театр?..
Ким не успел спросить: откуда она знает про его любовь к театру. Робот-коляска звучно щелкнул металлическими захватами, прижавшими руки Кима к подлокотникам, а ноги - тоже к чему-то. Он дернулся, но - бесполезно: захваты держали крепко.
- Поехали, - буднично сказала мадам, как Юрий Гагарин на старте, и нажала еще одну кнопку на селекторе, который оказался вовсе не селектором.
Робот-коляска споро покатился вперед, въехал в бывший очаг, откуда появился, и Ким услышал, как стенка сзади гулко захлопнулась.
Влип, безнадежно подумал он и, похоже, был прав. Только куда он влип, Ким не видел. Он вообще ни черта не видел и не слышал, стена снова сдвинулась, наглухо отрезав его от белого дня - раз, от всех звуков - два. Он катился в коляске по какому-то черному тоннелю, и мало было надежды, что тот приведет его к светлому будущему (на сей раз со строчных букв).
Не так-то просто быть статистом в чужой работе!
Похоже, здесь практиковали специалисты, посильнее Кима в импровизации. В.И.Даль заявлял в таких случаях: нашла коса на камень.
Киму показалось, что путешествие в темноте длилось бог знает сколько, но показалось так единственно от растерянности, от нелепости ситуации, в которую он нежданно залетел. Вероятнее всего, он только и добрался, что до конца вагона, как тут же темнота ушла и возник свет: мерзкий довольно, синюшный и неживой, будто высоко над головой разом включился десяток целебных синих ламп. Ким их не мог видеть, поскольку по-прежнему был прикован к самодвижущемуся агрегату, где жесткий подголовник мешал крутить головой, зато Ким увидел, что вагон - вопреки ожиданию! - не хотел кончаться, а - напротив! - тянулся невесть куда, может, даже в бесконечность, что начисто перечеркивало строгие правила вагонного конструирования.
Знакомый эффект театрального освещения: приглушить, "погасить" задник так, что он исчезнет, превратится в черный бесконечный провал.
Это мы проходили, подумал Ким, этим нас не удивишь...
Роботюшка остановился, и перед Кимом в сине-покойницком мраке возник письменный канцелярский стол, а за ним - еще стол, а сбоку - еще, и с другого боку тоже, и сзади, и даже над и под первым столом, что уж не правила конструирования перечеркивало, а железные законы физики. И за каждым столом крепко торчал человечек, много человечков крепко торчало перед Кимом, много лысых, волосатых, старых и не слишком, усатых и безусых, в костюмчиках и во френчиках, в гимнастерочках и мундирчиках, при галстучках, и все обязательно - в нарукавничках, в черных сатиновых нарукавничках, чтоб не протерлись рукавчики на локотках.
И все столы и человечки за ними как-то перемещались в покойницком пространстве, как-то менялись местами, как-то перелетали друг над другом, а человечки за ними в то же время не спускали острых глазок с прикованного Кима, кололи его напропалую, да так остро, что бедный Ким эти уколы шкурой чувствовал.
С одной стороны - мистика, с другой - гипотетически-научное явление, именуемое концентрацией биополей на близком расстоянии.