- Ну как? - поинтересовалось первое лицо.
- Верно, - сказало правое лицо.
- Единственно, - сказало левое лицо.
- Да, - вспомнило первое лицо, - вам, юноша, ясен приговор?
- А то! - сказал Ким. - Только клал я на него...
- Класть - это ваше право, - мило улыбнулось первое лицо. - У вас вообще немало прав, которыми вы поражены, кроме одного: обжаловать приговор. Он окончателен, кассировать не у кого.
- Ну и какие ж у меня права? - праздно поинтересовался Ким, изо всех сил шевеля пальцами рук, чтобы хоть как-то погонять застоявшуюся кровь.
- Не-ве-ро-ят-ны-е! - по складам отчеканило первое лицо. - Бороться и искать. Найти и не сдаваться. Грызть гранит. Ковать железо. Вздымать знамя... Долго перечислять, назову лишь главное, на мой взгляд: дышать полной грудью. Я, юноша, другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. И вы не знаете. И никто не знает и знать не должен. Я прав?
- Вполне, - сказало правое лицо.
- Предельно, - сказало левое лицо.
- Встать, суд уходит, - подвело итог первое лицо, но не встало. И остальные продолжали сидеть. - Уведите приговоренного.
Никто, конечно, не явился, чтобы увести - или увезти? - Кима. Стол с троицей уплыл в темноту, слился с ней, а робот-коляска вновь ожил и покатился в следующий вагон. Или - так хотелось Киму! - в следующую декорацию, в следующую сцену. Хотя какая, к чертям, декорация, если вагон все-таки вагон! - трясло на стыках, колеса привычно громыхали под полом, где-то впереди, в темноте, что-то лязгало, булькало и свиристело. В действие снова ворвался мир железнодорожных звуков, будто театральный радист отходил ненадолго, на краткосрочную свиданку выбегал, а сейчас вернулся и врубил на полную мощность положенную по сцене фонограмму.
Каждый сходит с ума по-своему, извините за банальность. Ким играл в театр, и сей род сумасшествия помогал ему сохранить здравый рассудок. Парадокс.
Робот въехал на невидимый холмик и остановился. Металлические браслеты с сухим щелком раскрылись, и Ким немедленно вскочил. Увы ему!.. Театр, конечно, великий маг, однако реально затекшие и исколотые ноги Кима не держали. Они так же реально подогнулись - ощущение, доселе абсолютно незнакомое Киму! - и Ким, падая, ухватился за что-то тяжелое и массивное. Тяжелое и массивное легко подалось вперед, Ким, вцепившись в какую-то железяку, поволокся - буквально так! - следом и...
В этот момент он думал, конечно же, не о театре, а лишь о том, чтобы не врезаться мордой в какое-нибудь вагонное ребро жесткости, в какую-нибудь перегородку, да и вообще - не выпасть бы из вагона на всем скаку.
...очутился в полном света пространстве, света такого яркого, что Ким немедленно и сильно зажмурился. Движение - точнее: волочение! - вперед прекратилось, Ким отпустил железяку и встал на колени на что-то жесткое и покачивающееся, как пол вагона. Это и был пол вагона, что подтвердилось спустя короткое время, когда Ким смог приоткрыть глаза. Он стоял на коленях в тамбуре, упираясь руками в открытую межвагонную дверь. Стало быть, туго сообразил Ким, он вывалился из перехода между вагонами, куда довез его тюремный робот. Самого робота не было, он укатился, вероятно, в распоряжение мадам Вонг. Тамбур выглядел вполне обычным, ничем не отличающимся от того, к примеру, на который Ким сиганул. Час назад?.. Год назад?..
Первым делом Ким попробовал встать. Удалось. Ноги хоть и плохо, но держали, руки тоже пристойно шевелились, можно было двигаться. Вопрос: куда?.. Назад, к Настасье Петровне и Таньке, к добрым женщинам, которые, поди, и не ждут уж доброго молодца?.. Хорошо бы!.. Но путь к ним лежал через владения мадам Вонг, летающих столоначальников и триединого Лица, через лихие места - прямо как в сказке! - в которые не положено возвращаться богатырю-первопроходцу.
Ким и вправду чувствовал себя этаким сказочным богатырем, который прошел огонь, воду и сейчас дышит полной грудью, как наказало первое лицо, чтоб войти в медные трубы. Да и в какой пьесе богатырь сворачивал с избранного пути? Нет таких!
Так думал Ким, постепенно приходя в себя и уже с неким любопытством ожидая, что встретит он в очередном вагоне.
Не разлучницу ли Верку с голосистой гитарой?..
Открыл дверь и вошел в вагон.
Вагон был плацкартным. Ким такие знал, Ким в таких ездил по родной стране.
Проводница где-то гуляла, ее купе пустовало, на столе звенел строй стаканов в подстаканниках - грязных, заметил Ким, значит, чаек уже отпили, значит, проводница - или проводницы? - умотала на полчасика к подружкам, оставила хозяйство без верного глазу.
А хозяйство, слышал Ким, без верного глазу отлично себя чувствовало. Звенела гитара, может, даже Веркина, постанывал баян, а еще и мандолина откуда-то взвизгивала, и все это покрывалось мощным разноголосьем мужских и женских голосов. Именно разноголосьем: пели разное. Одна компания старалась перекричать другую, другая - третью, третья - следующую, а в результате музыкальный Ким не смог при всем старании разобрать ни одной песни. Просто "тра-та-та, тра-та-та", и мотив общий.
Никак студенты, подумал Ким, никак комсомольцы-добровольцы в едином порыве двинулись строить Светлое Будущее? Подумал он так, осторожненько вышел в коридор - ну просто Штирлиц! А может, опыт, накопленный в предыдущих вагонах научил? - бочком, бочком, прошел по стеночке и...
Плацкартный, повторяем, вагон, ни тебе дверей, ни тебе покоя, ни тебе нормального уединения!
...немедля был замечен группой певцов, обретавшихся в первом отсеке. Не переставая могуче петь, они замахали Киму: мол, греби сюда, кореш, мол, у нас весело, не прогадаешь. Они даже не обратили внимания, что Ким - из чужаков, что он - металлист проклятый, а может, и обратили, но не придали значения: сегодня комсомол металлистов не чурается.
Теперь-то, поскольку Ким был рядом, он без натуги врубился в песню, которую орал отсек. Она бесхитростно, хотя и на новый лад повторяла мыслишку про дальнюю дорогу, про казенный дом, который будет построен в срок, про счастливый марьяж в этом казенном доме. Ким песню слышал впервые, содержание ее понял не вполне, почему и предположил, что в отсеке едут молодые строители, которым предстоит возвести в Светлом Будущем Дворец бракосочетания. И песня эта - их фирменная.
Заметим: в том, что в вагоне обосновались именно строители Светлого Будущего, сомнений у Кима не возникло. Да и откуда сомнения? Гитара, защитные штормовки, комсомольские значки на лацканах, малопонятные эмблемы, вон даже надпись на чьей-то спине: "We need of Clear Future!" (что в переводе означает: "Даешь Светлое Будущее!"). Все это - всем давно привычный реквизит комсомольско-добровольческо-строительно-монтажной романтики. Вздымать знамя - так, кажется, выразилось первое лицо. Что ж, лицо право: это право (простите за тавтологию) у нас неотъемлемо...
Ким вошел в отсек, добровольцы подвинулись, и Ким умостился на краешке полки. К несчастью, песня окончилась, что дало свободный выход праздным вопросам.
- Сам-то откуда? - завязав с пением, спросил Кима парень с гитарой, широкоплечий, русоволосый (волосы, конечно, непокорные), высоколобый, белозубый, голубоглазый. (Ничего не забыл из плакатного набора? Кажется, ничего...)
- Из Москвы, - лаконично ответил Ким.
- А зовут как? - встряла в разговор крепкая дивчина, русоволосая, высоколобая, белозубая, голубоглазая, разве что не широкоплечая.
- Ким, - сказал Ким.
- Кореец, что ли? - удивился парень с гитарой.
- Кореец, - подтвердил Ким, чтоб зря не повторяться.
- Непохож, - усомнилась дивчина, но на долгие сомнения ее не хватило, она плавно перешла к следующему вопросу: - От какой организации?
- Я не от организации, - честно сказал Ким. - Я здесь по приговору "тройки". Двадцать лет с поражением в правах.
В отсеке, извините за литературный штамп, воцарилось гробовое молчание. Кто-то быстро отвернулся и приник к окну, за которым - безо всякой сверхскоростной мистики - не спеша тянулись обычные среднерусские пейзажи. Кто-то ловко вынул из-под задницы затрепанный детектив и принялся внимательно читать. Кто-то книге предпочел популярный журнал "Смена отцов". Парень с гитарой прислонил гитару к стенке и бочком пошел в коридор. А сердобольная дивчина, явная внучка мухинской колхозницы, подперла лицо ладошками, уставилась на Кима, спросила-таки жалобно:
- За что ж тебя так?..
В соседнем отсеке безмятежно пели про яблоки на снегу. Еще дальше - Ким уже отличал песню ближайшую от песни более отдаленной, попривык немного наяривали про мадонну в окне, потом - кто-то бельканто уговаривал паровоз постоять, а что пели дальше, разобрать было трудновато.
- А вас разве не по этапу? - ответил Ким вопросом на вопрос.
Он не считал нужным ломать комедию и прикидываться неформалом по мандату. Пройдя несколько кругов железнодорожного ада - или рая? - он не собирался более испытывать собственные нервы, а решил посильно прибрать ситуацию к рукам. Как это сделать, он пока не знал, не придумал, но четко усек одно: с помощью вранья, поддакиванья и тихого соглашательства здесь ничего толкового не выведать, а уж тем более не добиться. Здесь надо резать правду-матку (это занятие, как мы помним, Ким любил), бить ею по размягченным мозгам пассажиров, вызывать на себя их опасную реакцию. Коса на камень, говорите? Вот и посмотрим, кто кого...
- Мы по комсомольским путевкам, - гордо и с неким даже превосходством сказала дивчина. - По зову сердца.
- И много вас таких, отзывчивых?
- Наш вагон и еще соседний. И еще один.
- Ты хоть поняла, куда идешь?
- Строить Светлое Будущее.
- Вас здесь в вагоне - человек сто. В двух других - еще сотня плюс сотня, итого - три. Триста добровольцев - не мало ли для строительства Светлого Будущего? Не надорветесь?