В начале апреля двести восемьдесят шестого года Ходан получил давно заслуженное звание Героя социалистического труда. Получил за постройку самой мощной гидроэлектростанции, чем заслуженно гордился. Не столько Звездой Героя (хотя и ей тоже), сколько именно электростанцией. Пятьсот пятьдесят мегаватт мощности — это вам не кот начхал! И, по словам Екатерины Первой, это была лишь «первая очередь» огромного сооружения, уже несколько лет приносящего вполне ощутимую пользу — хотя поначалу и сам Ходан считал, что вреда от этой электростанции будет куда как больше, чем пользы.
Выстроенная на крошечной речушке в девяноста километрах от Москвы электростанция в «насосном режиме» потребляла почти что восемьсот мегаватт — перекачивая воду из нижнего водохранилища в верхнее, выстроенное на стометровой возвышенности. То есть могла столько потреблять, просто пока столько «лишней» энергии еще не было. Но вот уже несколько раз такой «лишней» энергии было даже чуть больше пятисот мегаватт, ведь на ночь никто угольные или дровяные электростанции не выключал. Зато днем электростанция щедро отдавала электричество разным заводам (и по высоковольтным линиям электричество со станции добиралось даже до нового рудника в городе Коптев).
На строительстве этой станции Ходан провел почти двенадцать лет — но прекрасно понимал, что кроме него эту станцию никто правильно не построит. Ведь Ходан не просто так считался лучшим специалистом по постройке дамб — а для станции только на верхнем водохранилище было возведено больше пятнадцати километров дамб высотой больше тридцати метров. И почти столько же — на нижнем. Для второй очереди станции новых дамб вроде и не требовалось, так что Ходан со спокойной душой передал это строительство своему сыну Фёдору. Теперь же и особой спешки не было — ведь и новые угольные электростанции, энергию которых нужно было аккумулировать по ночам, предполагалось запустить в течение целых семи лет, и особо мощных потребителей в ближайшие пять лет в Центральном районе не предвиделось. Разве что новый электроплавильный металлургический завод в Подмосковье, но и он заработает года через три. Так что парень справится.
Тем более, что уже справлялся: сам Ходан последние года два, когда готовились к запуску последние четыре агрегата по пятьдесят пять мегаватт, строительством руководил почти формально, ведь ему предстояло выстроить еще более мощную станцию «на откосе» возле впадения Оки в Волгу. Та электростанция должна будет балансировать весь Западноуральский регион, так что почти все время Ходан уделял ее тщательному проектированию. В том числе и потому, что на будущей станции предполагалось ставить еще нигде не использующиеся агрегаты мощностью по сто мегаватт! Откровенно говоря, их не использовали потому что еще ни одного не сделали, а не сделали потому что даже проектирование их не закончили — но ведь и закончат, и сделают. Обязательно, и есть веские основания ожидать, что сделают вовремя. И тогда на берегу Оки встанет электростанция мощностью в целый гигаватт!
Ходан запомнил на всю жизнь «главный тезис Михалыча»: для счастливой жизни требуется киловатт мощности на человека. И если новая станция обеспечит счастьем сразу миллион человек, самым счастливым из них будет тот, кто это счастье им предоставит…
Главной целью изменения учебных программ в прошлом году было все же не облегчение труда плановиков. Конечно, когда планы составляются более соответствующими реальным возможностям — это очень хорошо. Но гораздо важнее, чтобы всё сделанное по этим планам могло успешно использоваться там, где оно — и опять-таки в соответствии с планами — использоваться должно. А вот с этим пока было не очень хорошо: очень часто что-то, на заводе уже сделанное, использовать не получалось потому что сделано это что-то было, мягко говоря, «ненадлежащего качества». Правда «с помощью кувалды и напильника» практически всё в конечном итоге становилось к использованию вполне даже годным — но сам процесс доводки опять-таки приводил к срыву планов. Ведь если на завод пришел новый станок, а запустить его с трудом получилось лишь через полгода, то мало того, что время было потеряно и станок запланированную продукцию не сделал, так еще и наладчикам были выплачены изрядные деньги, а часто и запчастей (вовсе не бесплатных) пришлось дополнительно откуда-то немало доставить.
Поэтому основной целью «реформы образования» было повышение качества всей выпускаемой продукции — причем в значительной части путем планового же обучения молодых рабочих «на месте». Ведь интуитивно понятно, что обучать «специфике производства» сразу много людей проще и дешевле, чем каждого по отдельности. А главное — заметно быстрее.
Впрочем, интуиция интуицией, а реальная жизнь часто идет по своим, совершенно «неинтуитивным» тропам. Поэтому Катя, на голову которой свалились все эти «преобразования», зашла посоветоваться к отцу, имевшему очень большой опыт именно в деле «массового обучения подрастающего поколения». Но состоявшийся разговор ее несколько разочаровал:
— Я вообще не думаю, что мой опыт, опыт экспериментального завода тебе хоть в чем-то поможет.
— Ну почему? Ты же на экспериментальном обучил уже не одну тысячу молодых рабочих!
— Ну обучил. Но ты не учитываешь того, что завод мой находится в Москве, а Москва — совершенно уникальный город.
— А еще есть совершенно уникальная Тула, совершенно уникальная Рязань…
— Все же дослушай. Москва — город совершенно уникальный уже тем, что в городе не может быть больше ста тысяч постоянного населения. И каждый школьник уже начиная со средней школы знает, что здесь он — население временное. В городе всего-то пять относительно больших заводов, на которых работает около тридцати тысяч человек. Точнее тридцать тысяч взрослых в городе вообще хоть где-то работает. И потребность в новых работниках во всем городе — годовая потребность — не превышает где-то пятисот человек. А школы тут заканчивают в год уже тысяч десять, и вот московские школьники на моем заводе в основном и обучаются.
— Ну и что? Чем они отличаются от школьников рязанских или тверских?
— Мотиваций. Те, кто проходит обучение у меня, или у Сашки, или у Ксюши — все они… ну, почти все где-то в глубине души надеются, что они смогут остаться в родном городе. Но при этом прекрасно знают, что останутся только лучшие — и учатся работе изо всех сил. И это при том, что реально на обучение на заводах тоже приходят только лучшие выпускники, ведь половина школьников, способных трезво оценивать свои силы, сразу после школы уезжает на профобучение в другие города. Сама прикинь: у меня в экспериментальных цехах обучается в год до пятисот человек, у Сашки примерно столько же. У Ксюши, причем если со всеми её ПТУ считать, около тысячи. Ну и человек триста идет в институты, но они уже сразу знают, что жить и работать им придется в других городах. То есть мы можем переварить — в смысле принять на профильное обучение — примерно четверть московских выпускников при том, что к нам старается попасть уже три четверти — и понятно, что даже на обучение мы отбираем лучших. То есть парней и девчат, которые уже доказали, что они учиться умеют, и которые учиться очень хотят.
— То есть ты считаешь, что твой опыт использовать смысла нет…
— Не считаю. Но использовать его нужно осмысленно, с учетом особенностей даже не каждой отрасли, а буквально каждого конкретного завода. Ты на эту тему с Сашкой поговори, он как раз такой «специфики» нахлебался, запуская новые автозаводы. И у него опыт поактуальнее моего: прямо сейчас он перетаскивает производство грузовичков своих мелких в Ярославль. И завод-то он уже перевез, теперь как раз решает проблемы с рабочими. Только ты подожди, пока он с этим закончит, а то кроме ругани ты от него сейчас ничего не услышишь.
— И почему это?
— У него же по плану — тобой составленному плану — увеличение производства до тридцати машин в сутки. Соответственно, и число рабочих у него на этом производстве больше чем удваивается, а новых рабочих он в основном из Саратовского ПТУ привез.
— И что?
— А там основной контингент — это молодежь из Гардарики…
Филадельфия была первым городом, выстроенном в Америке. И выстроена она была, как оказалось позднее, «не на своем месте». Просто когда кто-то глянул на «старую» карту, именно это название попалось на глаза первым — а город поднялся возле устья Саскуэханны, километрах в пятидесяти от «будущего» Балтимора и километрах в девяноста к юго-западу от «настоящей» Филадельфии. Но не переобзывать же уже выстроенный город из-за таких мелочей! Тем более что на берегу Делавэра уже построили еще один город, Делавэром и названный…
Ну а Филадельфия стала городом не только первым, но и самым большим — потому что именно здесь получилось «наладить взаимовыгодное сотрудничество» с местным населением. Не очень большим — вокруг всего Чесапикского залива народу проживало, по самым оптимистичным оценкам, от двух до трех тысяч человек — но даже это немногочисленное население и позволило выстроить именно город.
Вокруг будущей тогда еще Филадельфии известняка найти не вышло: то ли искали плохо, то ли — как утверждала Лида — его там отродясь не бывало, а без известняка цемент сделать практически невозможно. Строить же город деревянный… Собственно, первые три года будущий город и представлял собой скопище деревянных бараков, однако в понимании приплывших поселенцев городом такой поселок назвать было нельзя.
Местные же жили практически в каменном веке (при том, что и камня, годного для изготовления первобытных инструментов тоже поблизости не было), и жили они классическими «родоплеменными общинами». Немного странными общинами: летом все племя (от двух до трех сотен человек) собирались в большой поселок неподалеку от залива, а на зиму разбегались, и каждый род (то есть каждая семья, редко две вместе) «переезжал» в небольшое стойбище в лесу. Где мужчины занимались охотой (там было на кого охотиться в изобилии), а женщины готовили еду, обрабатывали шкуры, воспитывали детей — в общем, жили именно так, как писалось про эту эпоху в школьных учебниках истории. Разве что Лера говорила, что летом женщины еще и земледелием занимаются — но туземцы (по крайней мере в районе Залива) еще до земледелия не доросли.
Потому что им земледелие особо и не требовалось: как раз летом в реках они очень успешно ловили рыбу, а в самом заливе собирали устриц — которых там водилось неисчислимые количества. А устрица, как известно, это не только ценный мех…
Заодно выяснилась и мелкая «лингвистическая» деталь. Лера где-то откопала информацию (в исторической литературе откопала), что речка Саскуэханна получила свое название по имени местного племени. И это имя в переводе означало что-то вроде «люди, питающиеся устрицами». Но оказалось, что на местном языке это слово (с поправками на произношение) означало всего лишь «река», и у туземцев любая река поэтому называлась саскуэханной — что первое время приводило к путанице в разговорах. Однако туземцы устрицами питались, причем питались так, что летом ракушки составляли как бы не половину их рационов.
То есть они ели всё же не раковины, конечно, а то, что внутри этих раковин — ну а сами ракушки выбрасывали. Поколениями выбрасывали, и возле их «летних поселков» пустых раковин валялись горы. Конечно, ракушки смешать с глиной, чтобы потом в печке сделать из них цемент, нельзя — но можно сначала их пережечь на известь, погасить её и уже потом мешать с глиной. Правда цемент при таком способе получается… все равно получается на порядок дешевле, чем притащенный из-за океана. А дрова нарубить в целом и не очень-то сложно, когда на сотню с лишним километров вдоль реки до самых Аппалачей сплошной лес.
Странный, на первый взгляд, календарь жизни туземцев объяснялся просто. Зимой основой их рационов были индюшки, в изобилии водящиеся в местных лесах. Но не в таком изобилии, чтобы прокормить сотни человек на одной поляне — и, к тому же, к весне поголовье индюшек резко падало. А летом было просто не холодно и устриц из залива доставать — и пока туземцы потребляли морепродукты, новое поголовье индюшек (вылупившихся как раз в апреле) быстро набирало вес, так что к октябрю мясные запасы в лесу были готовы к новому сезону. Но когда в Филадельфии были построены первые катера для сбора устриц «на известь», картина резко поменялась…
Спустя всего три года большая часть туземцев переселилась в окрестности Филадельфии и занимались большей частью разделкой устриц. Все же снабженные специальными «сачками с граблями» катера ежедневно привозили на переработку до двадцати тонн моллюсков, а с «мясом» их в печи совать было просто глупо. Не потому что «мясо жалко», а потому что известь с горелым мясом получалась гораздо хуже, да и дров требовалось чуть ли не втрое больше. А так как устриц собирали и зимой (ведь в воду-то лезть уже не надо), их хватало чтобы прокормить народу в несколько раз больше, чем вообще туземцев рядом жило. К тому же «белые пришельцы» научили местных жарить устриц в масле (пока — подсолнечном, но ведь скоро и оливы плодоносить начнут), диета обильно «разбавлялась» картошкой, овощами — и теми же индейками, которых теперь выращивали на фермах (причем сами же местные в основном этим и занимались). Правда, снова повторился «эффект внезапного роста численности населения»: туземки детей рожали практически ежегодно, а вот массово умирать младенцы (да и матери) перестали — но «методы борьбы с ситуацией» были неплохо отработаны и реальной проблемой многочисленные детишки не стали.
Тем более не стали, что все аборигены уже на третий год превратились в «национальное меньшинство»: в город приехало к этому времени чуть меньше пяти тысяч человек. Не просто так, «пожить на новом месте», а на работу: в Филадельфии заработал судостроительный завод, на котором строились речные баржи, на которых по Саскуэханне с Аппалачских месторождений водили уголь. И — железную руду, так что вырос и небольшой металлургический завод.
Первое время с судостроением были проблемы: двигатели для барж все же приходилось таскать из Европы. Но когда стало и своего металла достаточно, их стали делать на Филадельфийском моторном заводе. А чтобы эти моторы заправлять… До известного Лиде «самого первого месторождения нефти» в Титусвилле от Западной Саскуэханны было чуть больше ста двадцати километров.
Впрочем, нефть-то там нашли, но пока ей практически не пользовались, а баржи по Саскуэханне ходили под газогенераторными моторами на дровах. Поначалу на дровах ходили, а когда они стали привозить много угля, в небольшом городке в сотне километрах выше Филадельфии по реке заработал завод по изготовлению из этого угля солярки и бензина. «Самый ржачный завод России», как назвал его делавший для этого завода насосы высокого давления Вова Голубев: на заводе, делающим из каменного угля солярку, насосы вращались моторами, работающими «на дровах». Ну, дров-то в городке, получившим название «Ельнинск», тоже было много — правда, некоторые занудные биологи говорили, что леса вокруг вовсе не еловые, там растет какая-то «тсуга канадская». Но раз выглядит как ёлка, пахнет как ёлка и горит как ёлка — значит, это ёлка!
Руководила непростым городским хозяйством Филадельфии и Ельнинска Эля Голубева, Элеонора Владимировна — старшая дочь Нины, получившая это не очень популярное в России имя в честь Нининой бабушки. Катя очень старалась заменить ей мать и в результате Эля стала очень неплохим даже не архитектором, а градостроителем. И благодаря Эле первым каменным зданием города стала водоочистная станция городского водопровода, а первым каменным «непроизводственным» строением стал горсовет: четырехэтажный дом, проект которого Эля разработала практически самостоятельно (слегка расширив и увеличив на один этаж опять-таки «сталинский» проект райкома партии за номером сто тридцать один).
А еще через пятнадцать лет Филадельфия стала городом, в котором только взрослых проживало около двадцати тысяч человек, и фактически стала столицей американского региона. В городе уже начал работу университет, были открыты четыре техникума (включая фельдшерское училище), работали стекольный и два консервных завода. И восемь средних школ выпускали ежегодно по четыре тысячи обученных детишек «во взрослый мир». Но, главным образом, в другие города: возле шахт в Аппалачах уже образовалось два десятка небольших городов, а еще два города — уже в долине Делавэра — потихоньку превращались в локальные мегаполисы с упором на металлургическую промышленность. И всем им остро не хватало людей…
Людей везде «не хватало», вот только требования к людям в разных местах несколько отличались. Сашка решил проблему с качеством кадров в Ярославле очень просто: выпускников-«гардариканцев» он заменил парнями из тульского и орловского училищ, а высвободившихся отправил как раз в Америку — для работы на шахтах или даже на металлургическом заводе у этих крепышей образования хватало. А если их решат использовать даже на моторном заводе — тоже не ахти какая уж проблема: они и там работать будут неплохо, просто на «старом» заводе их будет кому подстраховать и потихоньку натаскать на самостоятельную деятельность — а Саша спешил, к тому же и завод у него был новый, на котором «учителей» было негусто.
Впрочем, замена почти пятисот не лучших рабочих на полторы сотни получше Сашиных проблем не решило: завод хотя и заработал, но выпускал те же десять машин в сутки, что и в Москве до переезда. По какому поводу он был вынужден давать объяснения Кате:
— Ну да, можешь считать что я лично сорвал тебе планы. Однако я считаю, что поступил правильно: с прежними рукожопами я бы обеспечил выпуск тоже одного десятка машин, ну, может быть двенадцати — но при работе в две полных смены и половину продукции отправляя на переплавку.
— Поясни.
— Те парни работали не быстрее нынешних, вот только половину деталей при сборке моторов запарывали. Причем качественно запарывали, брак только в переплавку и годился. И в пересчете всего на деньги получалось, что грузовик обходился вдвое дороже — и это я еще не мог гарантировать, что даже заработавший через месяц на ремонт не уйдет уже у пользователя. А сейчас я со спокойной совестью работоспособность машин гарантирую…
— Доводы твои понятны. А что мы будем делать с объемами выпуска?
— Я с Яриком поговорил, он специально для меня четыре новых группы в своих ПТУ откроет и из техникума в следующем году пару десятков выпускников выделит…
— А о том, что все выпускники техникума уже распределены, вы с ним забыли?
— Не забыли. Но у него как раз два десятка на «Теплообменник» готовится, он сказал, что еще год без них обойдется. А еще через год… ну, мы оба дополнительные заявки выставим, решишь как-нибудь проблему.
— Ага, снова я решать ваши проблемы буду…
— Будешь. Ты пойми, у нас сейчас, можно сказать, финишный рывок: мы же — я имею в виду себя, Маркуса, Вовку тем более — считай уже старики и изо всех сил доделываем то, что еще можем успеть доделать.
— И постоянно всё откладываете на потом. Самый что ни на есть рывок…
— А наша задача вовсе не «прибежать первым», а именно «доделать». И доделать хорошо, чтобы уже нашим детям и внукам переделывать не пришлось. А то, что завод заработает на два года позднее — ерунда. Я тебе прям щяз могу пообещать, что начиная со, скажем, двести восемьдесят девятого завод будет выпускать уже по полсотни машин в сутки.
— Ну пообещать-то ты можешь, — впервые за весь разговор улыбнулась Катя.
— Я тебе больше скажу: это будут полсотни гораздо более совершенных и, что тоже немаловажно, очень качественных машин. У меня инженеры для «Ишачка» кучу доработок предлагают, за три года как раз оснастку сделаем, еще в Москве у себя ребятишек подучим… Кстати, проблему это конечно не решит, но у Кодра в Глухове ремонтный завод, где шахтное оборудование чинят, так там есть участок и по ремонту автомобилей. Если им немного помочь с оборудованием, то, думаю, сборку грузовичков они осилят, а я уже сейчас могу им отправлять в день до десятка моторов и комплектов пять трансмиссий. Конечно, раму и кузов им придется самим делать, но это-то, если оборудование и руки есть, подъемно…
— Хорошо, я поговорю с тамошними ребятами. А ты… а вы все… только и пользуетесь тем, что я среди вас самая младшая, и всё еще стесняюсь вас послать туда, куда заслуживаете…
— Это не так, ты — Первая, и мы все это прекрасно знаем. Ты — первая помощница для всех нас, и первая разруливательница наших косяков. И именно ты всех нас тянешь вперед, волоча за собой…
— Ладно, иди уже, подхалим! Но помни: про двести восемьдесят девятый я всё запомнила и даже записала…
Пожалуй, единственным городом, в котором ничего даже не слышали о «кадровом голоде», был Экватор. И в трех других городках, тоже разместившихся на одном острове с Экватором, с кадрами было всё в порядке — но их-то можно и не считать, административно все они были районами Экватора. Порт-Западный, Порт-Северный и Порт-Южный, каждый с населением около тысячи человек (взрослых если считать) всего лишь обслуживали «транспортные потребности» главного города. И, конечно, всего острова в целом — которые «потребности города» превышали на порядок. Ну, или на два порядка.
Но чтобы эти «потребности» удовлетворять, примерно в тысяче километрах к югу от Экватора в устье речки со странным названием Убатуба (точнее, на берегу огромного лимана) был выстроен еще один город. И если в Экваторе вместе со всеми пригородами проживало двенадцать тысяч человек, то в городе у странной реки, названном Чернокаменском (по главной местной достопримечательности), только взрослых уже проживало за десять тысяч. Из которых чуть больше двух тысяч просто добывали песок из огромных дюн на берегу и грузили его в балкеры, а три с лишним тысячи работали для добычи как раз «черного камня». Ведь чтобы его перевезти, требовалось скалы сначала разломать на подходящие куски — а это в первую очередь химия (точнее, производство взрывчатки). Правда, в окрестностях города с подходящими ископаемыми было неважно — но если есть много энергии…
Много энергии в этих забытых богом и людьми местах могла дать разве что атомная станция, но пока ее не было, электричество выдавала станция мазутная. Причем — плавучая: специально выстроенная в Филадельфии баржа, на которой стояло пять двухмегаваттных дизель-генераторов. Еще две баржи служили хранилищами топлива, а «флотский мазут» в город таскали два танкера-«десятитысячника» с Тринидада. Еще они таскали солярку — ведь для перевозки в порт на погрузку камня и песка в городе использовалось больше тысячи самосвалов. И все это сложное и очень дорогое хозяйство было создано по инициативе Володи исключительно для того, чтобы лет за десять сделать остров Экватор пригодным для комфортной жизни — для чего, по самым скромным прикидкам, весь остров требовалось «поднять» метров на пять и берега защитить от размывов каменными отсыпями…
Но даже Катя не считала все затраты на этот проект ненужными, ведь с Экватора запускались спутники, которые «предсказывали тропические ураганы». Первый спутник, запущенный три года назад, как-то проработал чуть больше трех месяцев (хотя его создатели мечтали, чтобы он хоть месяц продержался) и ни одного урагана не заметил (ну, не сезон был для ураганов), а второй, прошлогодний, сделанный с учетом всех проявившихся проблем, проработал уже больше пяти месяцев и вовремя заметил уже пять ураганов. И даже тот неприятный факт, что «между первым и вторым» четыре запуска прошли неудачно, не отменил явной пользы от подобных «метеорологических исследований». А то, что последующие два пуска прошли совершенно «штатно», лишь увеличил интерес к космической программе.
— Папа, а что тебе понадобится, чтобы постоянно держать на орбите хотя бы четыре спутника? — поинтересовалась дочь, читая очередную «сводку погоды в центральной Атлантике». — Как я понимаю, с этими картами погоды мы вполне сможем интенсивность перевозок через океан и с Северной Америки в Южную минимум раза в два увеличить при том же грузовом флоте?
— Лично мне ничего не нужно, я же космосом не занимаюсь. Все вопросы к Мише Гаврюшину — это если про ракеты. А спутники в институте Маркуса у нас делают, их уже года на три вперед наделано — но кто их конкретно разрабатывает, я и не помню уже. А зачем четыре-то? Пары хватит: один штатный, один резервный — они же каждые полтора часа над Атлантикой летают.
— Я физику в школе тоже учила и про спутники кое-что понимаю. В смысле, где и когда они летать могут. И мне нужно, чтобы было видно погоду и на десятом градусе — это я про Индийский океан, и… ты не помнишь, ракета эта может спутник поднять на орбиту с наклонением градусов так в пятьдесят пять?
— Помню, не может. Ставь задачу Мише, он парень толковый, надеюсь придумает как проблему решить. Но тогда напряги и институт имени Леночки Скворцовой, наземные станции они ведь делают, а их, как я понимаю, много потребуется. А я, боюсь, уже ничего особо полезного сделать уже не смогу.
— Ерунду-то не говори! Бабушка Лиза пусть тебе примером послужит, так что вполне сможешь. А что именно — я подумаю…