Гюнтер Франке учился химии у Зои Никитиной, однофамилицы основательницы химии Веры Сергеевны и первой ее ученицы. И, как он сам считал, ему сильно повезло, что в юности по требованию матери не перевелся, как тогда хотел, на курс Натальи Николаевны — другой «первой ученицы» Веры Сергеевны, ведь Зоя Федоровна занималась больше не наукой, а практикой. Последней ее «практической работой» был «метановый завод», на котором метан «добывался» из канализационных стоков Москвы и окрестных животноводческих ферм, но вот собственно «химия» начиналась уже за пределами метановых танков. С одной стороны, очень простая химия, а с другой — удивительно полезная. Двадцать тысяч ежедневных кубометров метана, поступающего из биореакторов, превращались на этом заводе превращались в двадцать пять тонн карбамида. То есть в «почти нисколько» — по нынешним-то временам, но это был самый первый именно завод по выпуску карбамида, и — что для Гюнтера было, пожалуй, более важным — первым, в проектировании и постройке которого парень принял активное участие.
Затем в жизни Гюнтера был Сызранский завод — где метана добывалось в десять раз больше, и где установки, спроектированные уже самим Гюнтером, делали по двести пятьдесят тонн карбамида, затем — участие в проектировании карбамидовых установок для Ивангородского Комбината. Но последнее — уже участие косвенное, в качестве «приглашенного консультанта», потому что пришлось Гюнтеру заняться совсем другой работой. Мать все же младшего сына любила, вероятно, больше остальных детей, а потому спуску ему не давала во время учебы… в общем, внезапно оказалось, что из достаточно молодых людей Гюнтер лучше всех знает фризский язык.
Фризы, с того самого давно ушедшего времени, когда они разбили римские легионы, спокойно жили в своих болотах и с соседями в целом ладили. Соседи с ними тоже старались не ссориться: ну пойди, поссорься с тем, кто легионеров запинал! Но народом фризы были довольно сообразительным, так что, увидев, насколько лучше живется тем, кто пошел под руку далеких богинь, решили, что и им самим лучше жить лучше. А что нужно сделать, чтобы жилось гораздо лучше, им поначалу и объяснял посол этих богинь (и родной сын одной из них) Гюнтер Франке. Поначалу просто посол, а через несколько (очень несколько) лет уже губернатор Фризского района Германской республики.
Не самого процветающего района: кроме болот на земле фризов ничего особо полезного и не было, все же римляне не стали тратить силы на завоевание Фризии в том числе и потому, что «много там не награбишь», но если ты уж взялся за работу губернатора, то ее нужно выполнять хорошо — а, следовательно, и нужно всячески «повышать уровень благосостояния населения». А как его повышать, если нет ничего, кроме торфа? То есть не то, чтобы совсем ничего нет, однако ближайшие залежи угля были уже на землях франков — можно уголек и оттуда возить, но «уровень» при этом все же больше повышается у работающих на шахтах франков. А здесь, на севере…
Гюнтер все же обратился к Кате-первой с «нескромными вопросами», и та дала ему карту, составленную вроде еще Лидией Петровной. Очень интересную карту, но практически бесполезную — то есть в то время совершенно бесполезную. Однако бесполезную только в то довольно далекое время, а сейчас картина повернулась на сто восемьдесят градусов, к чему сам Гюнтер тоже приложил руки — и свои собственные, и довольно многочисленные фризские руки. И мозги: лично спроектировал установку, которую изготовили по его просьбе на заводе в Северове Посаде — и которая теперь производила по пятьсот тонн карбамида в далеком городе Царицыне. А производила она его там лишь потому, что Гюнтер подбил на разработку новой буровой установки Кирилла Афанасьева. И испытывать ее предложил на том месте, которое было отмечено его матерью — и, когда из скважины пошел газ, оказалось, что этот газ никуда, кроме как на только что выстроенный фризами в Царицыне завод, и деть невозможно.
После столь успешного старта Кирюша — по просьбе Гюнтера — перетащил свою буровую во Фризию. Тоже было приключение не из последних, но и поставить там уже привезенную вышку оказалось задачкой нетривиальной. Чтобы она вообще в болоте не утонула, фризам пришлось поработать от души. Сначала неподалеку от устья Йемса они выстроили не то чтобы настоящий порт, но причал, на который по рельсам могли и поезда въезжать, затем от этого причала протянули двадцать километров железной дороги. В конце этой дороги сначала освободили небольшое болото от трехметрового слоя торфа, а затем яму засыпали выкопанным из моря с помощью землечерпалки песком с глиной. Яма получилась площадью в пару гектаров, так что копать и сыпать пришлось довольно много — а потом еще сверху все засыпать пятиметровым слоем плотной земли. Хорошо еще, что «сына богини» фризы в основном все же слушались, и раз он сказал, что «через три года отсюда потечет поток богатства для всех фризов», то и яму нужно выкопать, и холм на ее месте насыпать. Тем более, что и холмик-то невысокий, не гора какая-нибудь… хотя Гюнтер считал, что они и гору бы насыпали. Поворчали бы, но потом насыпали, потому что давно уже каждая семья на своей шкуре прочувствовала «заботу богинь», и им это чувство понравилось.
Так что площадку получилось подготовить меньше чем за полгода, а потом всего за месяц и буровую вышку на ней поставить. И примерно год с небольшим рабочие (не простые, а профессионалы из института Кирилла) сверлили в земле дырку. Грамотно сверлили, и — по словам Кирилла — очень быстро. А быстро потому получалось, что все необходимое для работы быстро привозилось из порта к буровой, а все ненужное быстро увозилось. И год назад из скважины пошел газ! Пошел примерно через неделю после того, как неподалеку от скважины Гюнтер завершил строительство нового, уже совершенно «фризского» завода по производству карбамида. Вот только заводу газа из скважины не хватило!
В сутки из «дыры в земле» выходило до полумиллиона кубометров странной смеси метана, азота и углекислого газа (причем Гюнтера вообще не удивило, откуда Лидия Петровна заранее знала, что метана получится около восьмидесяти процентов), из которого можно было сделать около четырехсот пятидесяти тонн удобрения. Но завод-то изначально проектировался на полторы тысячи тонн в сутки! Хорошо еще, что Кирюху идея вытаскивать ценное химическое сырье из очень глубоких глубин заинтересовала и он за прошедшие полтора года не только изготовил еще две буровых установки, но и притащил их во Фризию. Причем первая из «новых» успела и скважину уже на полтора километра в глубину провертеть в земле. Так что не пройдет и года…
А не пройдет и десятка лет, как во Фризии появится много-много плодороднейших полей. Работая над первым своим, еще студенческим, проектом Гюнтер (как и обещала мама) получил много «бесполезных знаний, которые тебе еще очень пригодятся». Причем не только про то, сколько перемолотых кукурузных початков нужно добавлять в свиной навоз чтобы метан быстрее образовывался или чем дорожная насыпь из песка лучше глиняной. Среди полученных знаний была и информация о том, как получить энергию из ветра если под рукой не найдется электрического генератора. И о том, из чего предпочтительнее строить дамбы по берегам рек.
Мама говорила перед тем, как отправить Гюнтера к фризам: «люди будут тебе верить ровно до тех пор, пока ты их не обманешь. Но если ты их обманешь всего один раз, то всегда остается шанс дожить до того времени, когда люди поверят тебе снова. Небольшой шанс, но все же остается». Именно поэтому губернатор Фризии за свои личные средства нанял полсотни работников на строительство очень странного канала. Канала, который не выкапывался, а насыпался, причем берега канала просто насыпались в мелком болотце, со дна которого сперва выкапывался весь торф. Небольшой был канал, всего-то на полтора километра от этого самого болота до Йемса, а когда канал был готов, эти же люди — и опять «за зарплату», а вовсе не ради какого-то «светлого будущего», обнесли такой же, как по берегам канала, дамбой, участок болота гектаров в пятьдесят. И на той дамбе, которая отделяла теперь канал от «огорода», приехавшие из Брянска рабочие поставили четыре тридцатиметровых бетонных столба (которые вообще-то для ЛЭП делались), на верхушке столбов прикрепили большие пропеллеры, которые попросту крутили водяные насосы, перекачивающие воду «с огорода» в канал. Правда пропеллеры были «высокотехнологичными»: деревянные каркасы лопастей все же обивались стеклопластиковыми листами, но можно было их и полотном обтянуть при отсутствии стеклопластика.
Через некоторое время воды в «огороде» заметно поубавилось, рабочие быстренько сделали профилировку освобожденной от болота земли, вдоль канала внутри огорода специальную канавку прокопали для сбора излишков влаги. В общем, работы было очень много — но первый же урожай пшеницы доказал, что работали люди не напрасно. Нет, затраты не окупились от продажи этого урожая, там хорошо если четверть «убытков» отбить вышло — но местный народ, сельским хозяйством отнюдь не пренебрегающий, быстренько подсчитал (благо, школы почти всех уже считать до ста научили), что года через четыре поле окупится и начнет приносить неплохой такой доход. А когда Гюнтер местному крестьянину пояснил, что продукции завода урожаи чуть не вдвое увеличит, любой заезжий геодезист мог за пару лет работы обеспечить себя до конца жизни.
Чисто теоретически мог, а на практике — нет, просто потому что не было этих заезжих геодезистов. Зато конкурс в анонсированный Гюнтером геодезический техникум был выше, чем в далеком двадцатом веке в какой-нибудь институт кинематографии. И ни одного абитуриента не смутило то, что указанный техникум будущим геодезистам предстояло еще и выстроить самостоятельно, причем участие в строительстве поступления вовсе не гарантировало…
Вполне естественно было то, что за предоставлением преподавателей-геодезистов Гюнтер обратился в Госплан. Там его запрос проанализировали, сочли, что решать задачу будет очень правильно. В принципе правильно, ведь геодезистов всяко не хватало, причем не только во Фризии. Но возникли и некоторые вопросы:
— Гюнтер там вконец оборзел, — прокомментировал Гриша Кабулов ситуацию во Фризии на встрече с Никитой. — Я даже не хочу обсуждать те методы, какими он договаривался в Северским Посадом об изготовлении оборудования для завода, а вот то, что он выстроил завод, для которого сырье еще несколько лет не предвидится…
— Да подумаешь, пробурит еще десяток скважин, ему еще завод и расширять придется, ответил Никита. — Сейчас у него уже три буровых, через год завод на полную мощность заработает, а удобрения нам везде нужны.
— Насчет расширять — это он уже приготовился. Хочет только на этом заводе выпускать по миллиону тонн карбамида в год и уже вроде приступил к проектированию нового завода, втрое большего. Это в принципе неплохо, лишними удобрения не окажутся, но он же хочет, чтобы ему поставки угля обеспечили до полумиллиона тонн в год максимум лет через пять. У него газа сколько хочешь, а он уголь требует!
— Кстати, правильно делает, — заметила Оля. Она при разговоре присутствовала просто потому, что Гриша к Никите в гости домой зашел, чтобы «побеседовать в неформальной обстановке о сомнительном деле». — Газа на Гронингене, если я правильно помню, всего-то четыре с четвертью триллиона кубометров, и из него можно сделать всего четыре миллиона тонн карбамида.
— Миллиарда, — усмехнулся Никита, — ты арифметику забывать стала.
— Пусть миллиарда, но если Гюнтер проковыряет полсотни дырок в земле и будет газ как топливо использовать, то лет через сто там газа не останется. И больше удобрения будет делать не из чего. Так что газ нужно экономить, а с углем и через пятьсот лет проблем не будет. Это сейчас там угля нет, а как весь газ вытащат, то под ним как раз пласт угля лежит толщиной чуть не в километр. Пока мы до него добраться не можем, но даже лет через двести — но когда газ все же закончится — кто знает…
Гриша давно уже привык, что «старшие товарищи» владеют различными «недоступными знаниями» и никогда не раскрывают их источники — но тут и он очень удивился. По крайней мере о том, что под газом еще и уголь есть, никакой информации у него не было, просто потому что так глубоко никто еще не пробурился и знать о содержимом глубин вроде бы не мог. Не мог, а вот Ольга Алексеевна откуда-то знала. Не догадывалась, а именно знала, и Никита точно знал, что информация эта совершенно верна. Поэтому он задал лишь один вопрос:
— А что такое Гронинген?
— Это так месторождение называется, — Оля несколько секунд подумала и уточнила: — Его так Лидия Петровна назвала, а почему — я не знаю. Может ей просто слово такое понравилась, звучное.
Никита, после того как Гриша ушел, тоже поинтересовался у жены:
— А ты откуда про Гронинген все знаешь?
— Так про эту скважину и про завод Кирюша всем все уши прожужжал. Он и у меня спрашивал, насколько можно маминым картам верить — ну я и поглядела. Кстати тетя Лида отдельно про Гронинген отметила, что газ тамошний в качестве топлива не очень-то и хорош, потому как много азота и углекислого газа, а вот для производства аммиака и потом карбамида — самое то. А если дети весь гад выкачают до пятьсот тридцать пятого года, то может нехорошо получиться. Кстати, надо будет Кате сказать, пусть по старым каналам закажет в Риме порфира побольше.
— Почему это «кстати»?
— Потому что и Гюнтер, и Кирюша бюсты на родине Героя точно заслужили. Мы же теперь имеем право единолично выдвигать кого хотим на звание? Вот я и выдвигаю.
— А вот фиг тебе, я тоже участвую. Ты права, а я как-то не сообразил.
Зашедшая в эту минуту Катя-первая, услышав последние фразы, тут же не преминула ребят «обломать»:
— Ничего у вас с выдвижением не выйдет.
— Это почему?
— А я Гришу еще весной по этому поводу пнула, постановление Госплана уже готово. Его дня через три опубликуют. А через три потому, что там всяким разным награждается человек триста, и наших, и скандинавов разных, и германцев, и фризов — и Настя приказала каждое имя трижды проверить чтобы опечаток в газете не было. С германцами вроде проблем не случилось, но ведь в список и с десяток персов затесалось — а вот как их имена русскими буквами пишутся они и сами не очень уверены. Но, надеюсь, до субботы и это в редакции «Известий» выяснят…
Азотные удобрения делались не только в Европе или Азии, на Американском континенте они тоже пользовались немалой популярностью и местная промышленность местный же спрос практически удовлетворяла. Но по сравнению с Европой на американских заводах никто по поводу метана вообще не волновался, там водород производится из каменного угля. И воды, естественно, а «основой» всего производства было изобилие электричества. Это электричество крутило детандеры, на выходе которых получалось (в числе прочего нужного) много кислорода. И вот этим кислородом в атмосфере водяного пара уголь и сжигался. Кислорода в установках хватало для того, чтобы горящий в нем уголь поддерживал нужную температуру, но для полного превращения угля в углекислый газ не хватало — и углерод «отнимал» недостающую дозу у воды, оставляя чистый водород. Ну, не совсем чистый, всякой дряни в искусственном газе было куда как больше, чем в самом паршивом природном — но очищать его химики давно уже научились, так что производство аммиака процветало. Причем, что несколько удивляло Гришу Кабулова, казалось, что «американский» аммиак выходит дешевле «европейского».
— Ты не учитываешь того, что в Америке явный избыток электричества, причем электричества с гидростанций, — ответил на его вопрос Никита. — Если бы не это, то пришлось бы станции угольные ставить — и вот тогда американский карбамид стал бы заметно дороже европейского.
— Можно подумать, что Гюнтер электричество не потребляет!
— Потребляет, причем пока еще в основном с дизельных установок, а вот когда там нормальную электростанцию построят, то и у него удобрения резко подешевеют.
— И когда ожидается сей счастливый момент?
— А вот это вопрос точно не ко мне. Но очень хорошо, что ты его задал, я как раз тебя попрошу это уточнить. А чтобы ты не забыл об этом случайно, Всесоюзный Госплан тебе это задачку поставит, и ты мне на свой вопрос ответишь до конца года. Я тут с ребятишками поговорил, там много нетривиальных проблем всплывает…
Андрюша Голубев вяло переругивался с Витей. Переругивался скорее «по обязанности», ведь ему было точно так же понятно, как и Виктору, что на очень многие «детали» ни он, ни брат повлиять не в состоянии.
— Откровенно говоря, я в чем-то даже Гюнтера понимаю: с этими фризами хуже, чем с детьми что-то затевать. Поначалу они как упрутся, в режиме электровеников быстро-быстро что-то сделают, а потом им надоедает и они работать почти вообще перестают. Вот как еще объяснить, что площадку под станцию они обваловали буквально за месяц при плановом сроке в три, а насосы вот уже третий месяц даже монтировать не начали? — кипятился Витя.
— Ты на фризов не гони, — усмехнулась Даша, — они-то как раз только дамбы и насыпали, а все остальное германцы разные делают. А вот они — ребята, как бы помягче сказать, своеобразные: сказано в СНИПах, что нужно полгода ждать осадки насыпного грунта, они и будут полгода ждать…
— Так ведь насосные станции всего-то на пару месяцев там ставятся! — отреагировал Виктор на реплику жены.
— А им плевать. Есть СНИП, и указанные нормы нужно исполнять.
— Надо с Дон поговорить, — меланхолично высказался Андрей, которому перепалка уже несколько поднадоела. — Пусть пошлет пару бригад своих строителей, даже с учетом времени на переезд так быстрее получится. Меня все же больше беспокоит сама станция…
— Так решили уже ставить стандартную, на два блока…
— Я думаю, что смысла нет. У нас готов проект станции на семьсот мегаватт по электричеству. Кстати, надо Гюнтеру сказать, что новый химзавод тоже нужно рядом с первым ставить.
— Зачем?
— Ему же тепла требуется прорва, а на нашем реакторе две трети мощности как раз в тепло и переводится. Пусть свои установки греет отходами с реактора, и на угле сэкономит, и все вокруг золой не загадит.
— Идея богатая, — ответил, немного подумав, Витя, — но тогда потребуется очень много хрома.
— Какого хрома? — не понял Андрей.
— Это металл такой. Серенький.
— И зачем? Насколько я в курсе, реакторы свои Гюнтер вообще из титана делает.
— А мне плевать на его реакторы. Но тепло ему качать придется по трубам, причем по трубам высокого давления и, крайне желательно, нержавеющим. Мы же не можем электростанцию каждый год отключать на ремонт проржавевших труб отопления?
— Ты тогда запиши это в техпроект, я Грише задачку поставлю.
— А что ее ставить-то? Я слышал, что в Африке нашли огромное месторождение хромовой руды.
— Я тоже слышала, — усмехнулась Даша, — и если ты пойдешь к Грише, то просто получишь еще одну задачку. Пока в Африке народу не очень много, и сейчас в те края дорогу только кладут. Железную дорогу, прямо от Ниобиевого Рудника, а тебя направят к сонной, зловонной, мутно-зелёной реке Лимпопо строить уже там электростанцию. Потому что хромовой руды там много, еще очень много урана и золота в земле закопано — а вот с энергией там практически никак. Сонно-зловонная не в сезон дождей, то есть десять месяцев в году при удачном стечении обстоятельств по полноводности может с Яузой поспорить — но обязательно проспорит, так что если воду в сезон запасти, то водохранилище в принципе для охлаждения реактора использовать получится…
— А ты откуда знаешь? — удивился Андрей.
— Ну я же физик-теоретик, вот в Госплане меня и попросили чисто теоретически прикинуть где там АЭС выстроить можно. Можно, но если с дождями год неудачный выйдет, то будет плохо. Но в любом случае для вашего проекта африканский хром просто подойти не успеет, так что лучше вам все же к Кате сначала зайти. Неужели сестра вам не поможет?
— Поможет, а потом догонит и еще раз поможет. Хотя если с ней поговорить о новом реакторе, то будет неплохо, все же Гриша к ней прислушивается. А тут ничего личного, чистая наука…
Катя-первая в это время сидела на веранде Марининого дома в Школе и вела серьезный разговор сразу с двумя «молодыми людьми». Себя она, очевидно, тоже считала молодой, поскольку старший из собеседников был ее ровесником. И как раз с ним у нее уже было достигнуто полное взаимопонимание, а вот второй — Виталик Поляков — упорно с ее доводами не соглашался:
— Кать, ну ты сама подумай, как совершенно экспериментальную машину отправлять в такой полет? А вдруг по дороге с ней что-то случится?
— Ну давай, рассказывай, что же с ней такого случиться может?
— Да что угодно! Например, мотор из строя выйдет…
— Ну не ожидал я от тебя такого! — сердито воскликнул Иуван Кузнецов, который как раз и был ярым сторонником полета. — За двести часов бесперебойной работы я головой ручаюсь!
— А если что-то все же случится? Ведь моторы же не ты лично собирал.
— Моторы собирали люди, которые уже на практике доказали, что любое их изделие эти двести часов вырабатывает без малейших претензий. А последняя модификация должна — и это у дяди Вовы было написано — так же отработать не меньше десяти тысяч часов. Так что про двести это я из скромности лишь сказал.
— Ну допустим. А если, скажем, топлива не хватит?
— Испытания на дальность — это когда машину кругами гоняли вокруг Воронежа и Москвы — показали, что хватит его на девять тысяч километров при неприкосновенном запасе на пятьсот. А тут будет самый длинный конец чуть больше семи тысяч.
— Но половину-то вообще над океаном! А если ветер встречный сильный, а аэропорт прилета закрыт по погоде будет?
— На Островах Зеленого мыса двухкилометровых полос все же три, не считая одной трехкилометровой. А совсем худо с погодой будет, так до Африки лететь недолго, в семи сотнях километрах еще два аэропорта имеются. Да и до Канар долететь не особая проблема. Маловато керосина будет — так на двух моторах долететь получится, в нормальном полете и без форсажа их тяги хватит, тут же задача не взлететь, а именно сесть. МК-5 все же двигатель с очень гибкими регулировками…
— Вань, а я вот что давно у тебя спросить хотела, не про полет, а так, для общего развития. Почему у тебя все двигатели называются именно МК-5? Они же разные, а у тебя не номер меняется, а только буквы в конце добавляются.
— Ты ошибаешься, двигатели у меня по-разному называются. Просто оказалось, что у МК-5 получился очень удачный горячий контур и нагнетательная турбина тоже на уровне, так что все эти моторы с индексом МК-5 отличаются друг от друга только разными дополнительными деталями. Допустим, МК-5М5 — двухконтурный, со степенью двухконтурности чуть меньше двух, а МК-4М7 мы поменяли вентилятор и кожух только — и двухконтурность поднялась почти до пяти. То есть тот же двигатель, но за счет обвеса тяга поднялась на треть. Сейчас МК-5М12 в серии, там заменили лопатки горячего контура, компрессор немного улучшили и получилось температуру поднять на четыреста градусов, и при том же расходе топлива тяга выросла еще на четверть. Сейчас готовится уже пятнадцатая модификация, с тягой на форсаже до двенадцати тонн. Она, конечно, мало где нужна, но можно просто процентов на сорок сократить расход топлива. А так двигателей у меня в серии уже много, последний будет МК-11, с ними этот самолет можно будет переделать на двухмоторный вариант.
— Я где-то читала, что в таких случаях говорят «крайний».
— Мне тетя Катя тоже так говорила, но это на самом деле будет у меня последний. Это вы все живете вне возраста, а я всё же давно уже не мальчик. Следующие двигатели уже сын будет проектировать, опыта он набраться успел — ну а я, пока силы есть, за ним просто присмотрю…
— Вот что, — приняв окончательное решение, произнес Виталик, — мы всё сделаем проще. Через неделю отправим машину в пробный рейс, а если в полете проблем не будет, то, Кать, по твоему графику выполним и рабочий. Ну, плюс-минус, все же погоду учитывать стоит, так что отдельно свяжусь — сам свяжусь, лично — с Экватором и станцией слежения на островах Зеленого мыса. Но ты не волнуйся, судя по статистике штормов ожидать не приходится.
Двадцать шестого декабря с Московского аэродрома в воздух поднялся огромный самолет. Шесть человек экипажа уже успели слетать по новому маршруту, но все равно испытывали некоторое волнение, ведь как ни крути, а лететь предстояло довольно далеко: чистого времени в полете почти семнадцать часов, а если учитывать промежуточную посадку, то и все двадцать. Вообще-то столь длительная непрерывная работа запрещалась Трудовым Кодексом, но — чтобы претензий от Службы охраны труда не возникло — в салоне самолета сидел и сменные экипажи, еще двенадцать человек. На самом деле «сменных» было три, а двум стюардессам смены не было — но у них и работа была не сложная да и не продолжительная, так что за первые восемь часов полета им пришлось потрудиться часа полтора и обе даже успели выспаться. Как успел выспаться и Игорь Соболев — старший летчик-испытатель в КБ Виталия Полякова. Все же машина была относительно новая, так что все взлеты и посадки Игорь предпочитал проводить за штурвалом.
Эту машину Игорь лично облетывал, получая от процесса огромное удовольствие — и еще большее удовольствие он испытывал, предвкушая, как обалдеют от возможностей аппарата пилоты серийных машин. По его мнению нужды в сменных экипажах вообще не было, большую часть рейса машину мог вести автопилот. Впрочем, наверное все же бортмеханики в рейсе лишними не будут, да и радист, работающий с совершенно новой аппаратурой связи через спутники, пусть все время будет на связи. А второй пилот — он ведь когда-нибудь дорастет и до первого, так что пусть в спокойной обстановке за штурвал подержится. Вторым пилотом у Игоря был его родной брат, который так же искренне был убежден, что старшему в самолете делать нечего — поскольку он, Руслан Соболев, взлет-посадку может даже получше брата выполнить сможет и только братовы амбиции не позволяют ему взять на себя роль командира…
Братовы амбиции вообще-то тут не причем были, Игорь просто не имел права передавать управление кому бы то ни было, не имеющему лицензии на данный тип машины. А лицензии пока вообще ни у кого не было, и право управлять самолетом Игорь получил как испытатель именно этой машины. Он еще подумал, что права поднять в воздух вторую такую же у него нет и, скорее всего, не будет — просто потому что испытатели были прикреплены к конкретному изделию, а на вторую машину был назначен Лаврентий Тепляков, мирно посапывающий в салоне. Кстати, как раз ему в аэропорту назначения и предстоит — в полном соответствии с полетным заданием — совершить и посадку, и взлет: до перехода в испытательный отдел он четыре года работал рейсовым пилотом на «Орле» и на тамошнем аэродроме садился и взлетал уже раз двести. А сам Игорь побывал там лишь однажды, в первом испытательном полете, причем сидя в кресле второго пилота…
Рейс прошел без осложнений, если не считать того, что Виталий Поляков, пользуясь преимуществами спутниковой связи, каждые полчаса, если не чаще, дергал бортмехаников, требуя сообщать ему параметры всех агрегатов. Ну вот не спится ему, а ведь дома дано уже ночь глухая! С другой стороны рейс-то всяко считается испытательным, так что Главный Конструктор был в своем праве.
Зато на обратном пути никто их уже расспросами не донимал, и единственное, о чем сожалел Игорь, было то, что ему опять не удалось посмотреть город. Лавруша говорил, очень красивый город — но сначала нужно было проконтролировать заправку, принять груз, в очередной раз произвести наземную проверку всех систем, а потом уже времени не хватило даже для того, чтобы зайти в буфет аэропорта. Вот последнее Игоря не расстроило ни капли, стюардессы принесли «все вкусное» ему прямо в самолет — и командир долго не мог понять, чем же эта самая жабутикаба (очень, между прочим, недешевая, так как ее сюда привозили самолетами, поэтому она и продавалась лишь в аэропорту) так вдохновляла Лаврентия. Впрочем, у каждого свои пищевые пристрастия…
На праздновании Нового, триста восьмого года все попаданцы из двадцать первого века традиционно собрались у Кати-старшей. И традиционно на столе были и салат оливье, и селедка под шубой, салат «Мимоза», шампанское — в целом, все привычно-праздничное. Но минут за десть до боя курантов Екатерина Владимировна тихо и незаметно вышла из зала, а вернулась уже «громко и очень заметно». Потому что в руках она держала большую стеклянную вазу с разноцветными ягодами.
— Кать, это, надеюсь, не стеклянные украшения на уши? — сиплым голосом поинтересовалась хозяйка.
— Ты не ошиблась. Я тут договорилась с Виталиком, а в Аргентине как раз сезон черешни еще в самом разгаре и они вот привезли нам немного, специально для праздника.
— Немного — это сколько?
— Мне принесли килограмм пятьдесят, а вообще они почти пять тонн привезли, так что если кому не хватит, то завтра с утра она в магазинах появится.
— Вот по магазинам мы завтра точно не побежим, потому что если быть очень жадными, то всех нас точно пронесет! — улыбаясь, высказала свое мнение Лера. — А ягоды не испортились? Ведь туда на самолетах больше трех суток лететь.
— Двадцать часов, я уговорила Виталю его «Буревестника» на рейсах туда испытать. Ему-то все равно, вокруг аэродрома круги наворачивать или по прямой лететь, а нам приятно.
— Сдается мне, что ты несколько злоупотребляешь хорошим отношением детей к нам, — заметил Никита.
— Ты прав. Но если бы ты видел, с какой радостью они моё злоупотребление потребляют!
— Они нас просто любят и уважают, — с улыбкой тихо произнесла Лера. — Это не злоупотребление, а проявление этой любви. И было бы неправильно делать вид, что нам это безразлично, так что пусть нас пронесет, но черешню мы просто обязаны съесть! Кто там поближе к вазе, мне красненькой насыпьте…