Наш трудовик - Геннадий Андреевич попался мне на выходе, так что я почти уткнулся в него, рыдая, на чем свет стоит. В тот момент я не контролировал себя, а то ни за что на свете не рассказал, захлебываясь плачем, о проделках Корня.
Геннадий Андреевич - человек весьма своеобразного жизненного уклада (он обожал как бы между прочим кидать на первую парту под нос ученикам пятикилограммовую титановую чушку) молча выслушал меня, вошел в класс, и, отобрав у понурого Корня берет, отхлестал его пропитанным маслом убором по морде. Брызги осели на неандертальском лице моего недруга наподобие очень густых черных веснушек.
Корень не сказал не слова - крутой нрав трудовика был известен всей школе. Но взгляд, который он метнул на меня - был красноречивее любых, самых крепких выражений.
Мне пришлось вновь пережить тяжелые тридцать минут, в течение которых я в очередной раз мысленно сроднился со всеми приговоренными к смертной казни в этом лучшем из миров. Тяга к свободе была еще сильна и я сделал слабую попытку ускользнуть вместе с выходящим трудовиком. Корень засек меня и ненавязчиво оттеснил от учителя.
Что ж, в тот день меня впервые сильно избили, ибо я, являясь жертвой, нарушил неписаный закон свято соблюдавшийся даже полноправными членами школьного сообщества - настучал на своего мучителя. Мне расквасили нос и скололи зуб, причем Корень впал в полное неистовство и хотел даже повалить меня на землю и бить ногами, но его оттащили.
Иногда мы учимся и на своих ошибках. Так тоже бывает.
Вывод три: Молчи. Надейся на себя. Подожди и все закончится.
В моей средней школе я - хилый и болезненный мальчик двенадцати лет успешно постигал жестокие законы зоны строго режима.
Больше меня, кстати, не били ни разу - и этим я обязан себе и только себе.
День, когда все окончательно изменилось... он тоже задержался в памяти. Вернее его короткий эпизод.
Столовая тоже была опасным местом. Причина была банальна - толкотня, множественное смешение классов - реальная опасность исходящая от шайки мучителей, плюс вероятная - от залетных старшеклассников. Те меня не знали, я был широко известен лишь в пределах параллельных классов, но они интуитивно чувствовали мою слабость, подобно акулам, и если было настроение, могли сорвать на мне злость. Или просто развлечься. Как-то раз я попался такой компании из восьмого класса, был схвачен и на мне опробовали самодельный конденсатор из кабинета физики. Было не очень больно, зато очень страшно, но я перенес экзекуцию молча, лишь слезы не переставая катились из глаз (ох уж эта слезная функция - строптивый рефлекс я научился контролировать самым последним и в поздних классах, наверное, было забавно наблюдать за мной во время публичных экзекуций каменная физиономия и ручьи слез из отрешенных глаз).
Кормили в столовой отвратно, а я всегда был разборчив. Кроме того, именно там кто ни будь вполне мог отправить жесткую как резина котлету мне за шиворот.
Мы ходили туда всем классом на предпоследней перемене, и каждый раз я внутренне собирался, сжимался, готовясь перенести очередную атаку. Почему же я ходил туда?
Все ходили. Тогда я еще думал, что проще слиться со стадом, нежели оставить его и отойти в сторону.
На то золотое время друзей у меня оставалось человека два - и эти, видимо, были из настоящих, те, что готовы защитить грудью от летящей пули. Они водились со мной, несмотря ни на что. Несмотря даже на факт, что вполне из-за меня могли перейти в касту отверженных. Воспоминания о них заставляют меня думать, что мир все же не без добрых людей - как ни старался, я не смог найти никакого корыстного объяснения для нашей дружбы.
Так или иначе, все решило желудочное отравление. Я пошел в школу с больным животом и все уроки мучился тошнотой. Мне было плохо. Особенно тяжело давалось получение утренней порции оскорблений - пару раз мне показалось, что меня сейчас вывернет, но вот это то делать было нельзя ни в коем случае.
Один из моих друзей, его, кстати, тоже звали Лешкой, спросил меня иду ли я в столовую?
- Нет, - сказал я.
- Ты че не идешь?! - тут же откликнулся из дальнего угла класса Моржой, - жратва не нравится? Слышьте, чмо в столовую седня не идет...
- Боишься, достанем? - вопросил Корень из-за своей парты, - думаешь, тут не достанем?
Я пожал плечами и сделал усилие, чтобы они не вздрогнули. Так было правильнее - вербальный ответ мог привести к расспросам, отсутствие же его - рассматривалось как оскорбление. Впрочем, мучители сегодня были настроены миролюбиво - за окном стоял март месяц и светило яркое солнце, пробуждая целый ворох смутных неоформившихся надежд.
Шум и толкучка - класс вываливается в коридор незадолго до окончания пятого урока. Прощальный удар по плечам от Моржоя и он тоже скрывается в дверном проеме. Учительница литературы, Галина Евгеньевна, выходившая последней, чуть приостановилась и спросила:
- Николай, ты что, не идешь?
- Извините, Галина Евгеньевна, я не могу...
- Ну, тогда я тебя запираю? - сказала она несколько неуверенно, обычно в столовую шли все вместе.
Я кивнул и она вышла, закрыв за собой дверь. Четко клацнул замок и я остался один.
Сцена третья.
Класс опустел. Я сидел на своей парте (самой первой, чтобы быть поближе к учителям и подальше о недругов) и смотрел, как солнечный свет падает через высокие пыльные окна. До сего момента я ни разу не видел этот класс опустевшим.
Мне было странно. Эта классная комната всегда была для меня символом опасности, эдаким темным лесом, в который лучше не ходить, дабы не быть схваченным тамошней нечистью. Простейший символ опасности - как внутренности аквариума с ядовитой змеей. Сунь руку и тебя укусят, но только если будешь неаккуратен.
Теперь же, в ярком свете пробуждающейся весны, комната выглядела совсем безобидной - мирной, спокойной. И хотя спокойствие это было временное, эдакое затишье в самом центре неистового циклона, глаз бури, сейчас мне, наверное, впервые за все время пребывания в гостеприимных стенах этого учебного заведения, класс перестал казаться враждебным.
Я сидел, смотрел на солнечный квадрат на полу, успокоенный и умиротворенный, надежно закрытый в кабинете, так что ни один хищник не мог пробраться ко мне. А где-то внизу, в тягостной сутолоке столовой, Корень с Моржоем уже обрабатывают какую ни будь жертву, на месте которой обязательно должен был быть я. Чувство тревоги исчезло.
И тут я неожиданно понял, что только что успешно избежал очередные тягостные полчаса, полные напряженного ожидания гадостей. Ни пинков, ни подколок не будет.
Почему же мне это не пришло в голову раньше? Ведь так просто - не пойти в столовую. Пройти не пойти и все. В классе так тихо - в нем пусто. Никого нет, кроме меня. Никто не может потревожить, потому что все внизу. Так просто!
Можно закрыть глаза, заткнуть уши и свернуться клубком. Можно проделать все-то же самое, но уже на другом уровне. Можно просто не присутствовать. Не быть рядом. Почему я все время лез на рожон? Кому что доказывал?
Я хорошо помню то мартовское солнце и совсем не помню, что было уже на следующем уроке. То был момент озарения, когда люди впервые осознают, как они живут. Я, если хотите, прозрел. Широко закрыл глаза и увидел. Момент спокойствия, момент динамического равновесия... момент мира с самим собой.
Я понял, как избежать неприятностей.
Вывод четыре: зачем следовать толпе? Есть я и есть толпа. Зачем же тогда уподобляться леммингу?
Больше в столовую я не ходил. Постепенно все к этому привыкли. Моржой первое время был несколько дезориентирован, но через некоторое время неразвитые его мозги приняли ситуацию и он стал считать, что так и должно быть. Время летело - быстротечное время детства, потом ранней юности, то время, которое многие вспоминают с теплотой, и в котором нет на самом деле ни грана тепла. Время взросления, время правды жизни. Тяжкое и хреновое на самом деле время.
Помните тот старый анекдот про страусов? Который: не пугайте птиц, пол в вольере бетонный? Страусы - гении-основатели солипсизма. Очень просто сунуть голову в песок и не видеть и не слышать ничего вокруг. Если ты не видишь опасности, значит, опасности нет. С бетонным полом еще проще - один удар и ты не видишь уже ничего... И не чувствуешь ничего. Кома - высшая форма аутизма.
Стадо баранов побрело себе дальше, а я остался на пыльной обочине, недоуменно глядя на одинаковые кудлатые спины. Что заставляло меня идти с ними? Какой смысл этого похода? Можно, конечно бороться, доказывая свою правоту, но гораздо проще самоустранится, выключиться из общественной жизни и сделать вид, что проблемы не существует. В конце концов, все проблемы существуют, в основном, только в наших головах.
Итак, отныне каждый поход класса в столовую дарил мне тридцать минуть блаженного спокойствия. На физкультуре я приноровился симулировать болезни и раз за разом получал освобождение, проводя время на скамейке у стены зала, а к шестому классу я был полностью освобожден от занятий по причине вегетососудистой дистонии. Теперь, пока класс мелко грызся в замкнутом пространстве, я гулял по пустым школьным коридорам и наслаждался свободой. Тут было тихо, можно было смотреть в окна и никто, совсем никто не мог меня потревожить. Я по настоящему научился ценить эти короткие часы время, когда я принадлежал лишь себе.
Конечно, остальные проблемы от этого не исчезли. Мне по прежнему подкладывали кнопки и жвачки на стул, писали гадости в моих тетрадках и крупными буквами на доске - на всеобщее обозрение. Если я попадался в коридоре, то недруги вполне могли затолкнуть вашего покорного слугу в женский туалет и посмотреть за реакцией (ее не было, я просто стоял, глядел в пол и ждал когда меня выпустят).
В начале седьмого класса один ярый приверженец Моржоевых жизненных принципов повадился красть у меня сумку из дешевого серого кожзаменителя. Он называл ее "чемоданом из крокодильей кожи" и пользовался любым случаем, чтобы вырвать ее из рук и бежать прочь. Мне приходилось гнаться за ним под улюлюканье окружающих и, как правило, я нагонял эту сволочь на первом этаже. Он отпускал сумку и убегал, скалясь как идиот. Я очень боялся, что однажды он додумается выкинуть сумку в окно.
Однако при внешней стабильности, ситуация уже изменилась в мою пользу. Я научился думать. Мозг мой теперь был занят целым рядом стратегических решений, он обдумывал ситуацию, искал выходы и пути к отступлению.
Как избежать неприятностей? Обратим свой взгляд на животный мир естественный отбор, сильные пожирают слабых, слабые убегают - все как нельзя больше приближено к реалиям нашей средней школы.
Вопрос - Как спасаются слабые, помимо бега? Ответ - делаются незаметными.
Мимикрия, замечательное изобретение матушки природы. А я и так уже сделал многое, чтобы стать как можно более незначительным.
Проблема с "сумкой из крокодильей кожи" решилась просто - в один прекрасный день я оставил ее дома и пришел со стандартным полиэтиленовым пакетом. Будь как все внешне и ты потеряешься на их фоне. Пакет был не столь удобен, но тогда я уже понял очередной принцип - жертвуя малым, можно сохранить большее. Любитель крокодильей кожи от меня отстал и через две недели уже и не вспоминал про исчезнувшую сумку.
Когда началось послабление и все поменяли полувоенную форму на домашнюю одежду, я тоже появился в сером скучном свитере и джинсах. Я сливался с толпой, но не принимал ее законов.