— Папа, не надо… Ну пожалуйста…
Раздался звук пощечины, и растерянный юноша закрыл руками лицо.
— За что, папа?
— Ни слова! Ты еще смеешь разговаривать? Сейчас же домой!
Георгос молча последовал за отцом. Полковник дрожал от холода, хотя на плечи его был наброшен плед.
Когда они вошли в дом, он запер на засов наружную дверь.
— Отныне после десяти часов вечера дверь будет запираться на засов. И в другой раз тебе ничего не останется, как отправиться ночевать к своим певичкам, — строго объявил он.
Георгос и тут промолчал. Прежде чем пройти в свою комнату, он посмотрел отцу в лицо.
— Ты не должен был этого делать, — прошептал он.
— Как это так? — возмутился Перакис.
— Сначала нам надо было поговорить…
— О чем нам разговаривать, негодник? — перебил он сына.
— Да вот хотя бы о нас с тобой. Лицо полковника выразило недоумение.
— Скажи, пожалуйста, папа, почему ты в свое время вышел в отставку? Другие военные с меньшим, чем у тебя, опытом занимают теперь высокие посты.
— Что ты хочешь этим сказать?.. Я не политикан…
Разгневанный Перакис замолчал. Неожиданный вопрос сына пробудил в нем внезапно множество заглохших чувств. Он хотел было что-то сказать в свое оправдание, но увидел, что Георгос стоит огорченный, низко опустив голову. Лицо полковника налилось кровью.
— Ты явился пьяный и мелешь всякую чушь! С глаз моих долой, чурбан! — набросился он на сына.
Пройдя в спальню, он так сильно хлопнул дверью, что крепко спавшая Каллиопа вскочила в испуге.
Сверток с шелковыми чулками успел согреться за пазухой у Бакаса. Он шел по улице не спеша, держа под мышкой узел со своими вещами. Свернув в переулок, он остановился у деревянной калитки.
Дверь к нему в комнату была закрыта. Он подошел поближе, изнутри доносился голос поющей Фани. Бакас постучал.
— Фани! — позвал он вполголоса.
На пороге появилась Фани в красном халате.
— Где ты пропадал всю ночь? Я волновалась, — сказала она.
Он с изумлением посмотрел на нее.
— Правда, что ты волновалась из-за меня?
Бакас оцепенел: таких слов от жены он никак не ожидал услышать. Он хотел еще что-то добавить, но язык его не слушался и изо рта вылетали какие-то нечленораздельные звуки. Немного погодя он забормотал что-то о футболе, о кражах, об игроке, которого убили ударом ноги во время матча, и все время поминал шелковые чулки.
Потом он вцепился руками в притолоку двери и точно прирос к ней.
Фани потянула его за рукав.
— Что с тобой? Заходи в комнату.
Послушно, как ребенок, Бакас пошел за ней. Она усадила его на кровать и вместо ласки похлопала слегка по лицу. Затем принялась поджаривать хлеб на жаровне. Он молча следил за ней своими глазами-бусинками.
— На других мне наплевать, — сказала она. — Но когда проживешь с человеком столько лет, душа за него болит… А ты этого, глупый, не знал? — Вся вспыхнув, она повернулась к нему. — Я тоже привязалась к тебе. Вот что хуже всего… Положи свои вещи на место и иди к столу. — Но он даже не пошевельнулся, продолжал молчать, держа что-то в руке. — Что там у тебя? — спросила она. — Ах, чулки! — В голосе ее не было никакого восторга. — Рань такая. Когда ж ты успел их купить? Откуда взял деньги?
Бакас сидел, весь скорчившись, на краю постели. Он попытался улыбнуться, но его не покидал страх.
— Фани, почему ты не обрадовалась чулкам? — прошептал он.
Сняв кепку, он повесил ее на гвоздь. Вдруг раздался испуганный крик Фани:
— Боже мой! Андреас, твои волосы!.. Твои волосы совсем поседели!
Бакас провел рукой по голове, и наконец ему удалось улыбнуться. Эта странная, жалкая, чуть насмешливая улыбка еще больше смутила Фани.
— Возьми деньги и купи что хочешь, — сказал Бакас. — Ты же не можешь жить без хорошей еды, пирушек, новых нарядов.
Чтобы согреться, он протянул ноги к жаровне.
Венчание в церкви было назначено на пять часов вечера.
С утра в доме Саккасов началась суматоха. Мариго металась в растерянности, пыталась выпроводить в кофейню мужчин, которые слонялись по комнатам как неприкаянные.
Илиас, которому удалось получить увольнительную, развлекался тем, что дразнил свою сестру, издеваясь над ее женихом. Впервые слышала Клио из уст брата такие грубые слова. Не сняв солдатских ботинок, Илиас валялся на кровати, плевал прямо на пол, швырял кругом окурки, вообще вел себя совершенно разнузданно.
В десять часов утра жених прислал только что зарезанного ягненка, и Хараламбос, взяв тушу в руки, показывал ее всем по очереди.
— Посмотри, какой ягненок! — в восторге кричал он.
— Нот это да, старик! — насмешливо протянул Илиас.
Хараламбосу ничего не оставалось, как отнести ягненка на кухню; он вернулся в комнату, вытирая руки о пиджак.
— Бог немилостив к нам, — пробормотал он расстроенный. — Все вы коситесь на меня, словно я виноват…
— Ты, отец, уж лучше помалкивай, — сказал Никос. — Свадьба эта — настоящая подлость, ты сам знаешь.
Мариго молча хлопотала по хозяйству; ей было не до споров и ссор. Впрочем, все, что можно было сказать о предстоящей свадьбе, она уже давно сказала.
— Доченька, чем я виноват? — ныл старик.