Полковник разговаривал с соседями, стоя на пороге дома. Он вошел в переднюю и запер наружную дверь.
— Итальянцы объявили нам войну, Георгос, — произнес он торжественным тоном. — Гм!.. Твоя мать еще в постели? — спросил он.
— Я уже встаю, Аристидис, — послышался из спальни голос Каллиопы.
Георгос внимательно посмотрел на отца. Нахмуренные брови придавали его сухому худощавому лицу с большим носом и оттопыренными ушами выражение особой значительности.
Сын молча стоял перед отцом. Известие о войне потрясло юношу.
— Что же теперь будет, папа?
— Гм! Будем воевать. А ты что думаешь, нюни распустим? Иди поскорей оденься, а то замерзнешь, — сказал полковник.
— Мне не холодно.
— Иди. Ты же стоишь босой.
Полковник вошел в спальню. Жена его сидела растерянная на краю кровати. Каждое утро, даже зимой, невзирая на холод, Каллиопа распахивала окна и проветривала одеяла и постельное белье, иначе ей доставалось от мужа. Полковник делал в спальне гимнастику, а Каллиопа, продрогнув, скрывалась обычно на кухне.
Сейчас сбитая с толку Каллиопа не знала, что ей делать. Снимать с кровати простыни? Открывать окна? Она ни на что не могла решиться и поэтому выжидающе смотрела на мужа.
— Каллиопа, что ты сидишь, как пень?
— Сию минуту, Аристидис, сейчас открою окна, — сказала она.
— Гм! Освежись холодной водой. Ты ничего не соображаешь. Куда ты задевала мой мундир?
Каллиопа вздрогнула от испуга. Слова мужа окончательно привели ее в чувство. Она бросила на него недоуменный взгляд.
— Твой мундир? Куда ты собрался, Аристидис?
— На фронт. До тебя дошло наконец, что началась война?
— Но ты же в отставке!
У Перакиса чуть было не вырвалось проклятие.
— Ну что с женщин возьмешь! Быстрей мой мундир, Каллиопа! И отставить всякие разговоры! — гневно закричал он.
— Хорошо, сейчас дам тебе твой мундир, — робко пробормотала Каллиопа.
Она заметалась по дому, принялась рыться в шкафах и чемоданах. Наконец извлекла из какого-то чемодана мундир, засыпанный нафталином, и стала чистить его.
Полковник нетерпеливо ходил взад и вперед по комнате.
— Минутку, Ариетидис, оторвались пуговицы…
— Тьфу ты, дьявол!
— Сейчас пришью. Не сердись, — сказала Каллиопа.
— Ты со своей невозмутимостью взбесишь даже самого терпеливого осла. А если мундир мне нужен немедленно? Ты представляешь, как в генеральном штабе отнесутся к этим проволочкам из-за пришивания пуговиц? Я должен был бы уже находиться там. Они, наверно, думают: «Странно, до сих пор нет Перакиса!» До тебя все еще не доходит!..
В конце концов Каллиопа поверила, что мужа ее могут отправить на фронт, и страшно заволновалась. Вытирая слезы, смотрела она, как он надевает мундир.
— Аристидис, неужели призовут и тех, кто в отставке?
— А на кого опереться? На желторотых юнцов? Родина нуждается сейчас в старых кадровых офицерах. Мы прошли через все бури, у нас опыт. Дай мне мои офицерские ботинки.
— Офицерские ботинки? У тебя распухнут в них ноги. Ты разве забыл, что…
— От тебя, Каллиопа, у меня скорей распухнет голова. Давай быстрей. Хватит причитать!
Она принесла ботинки и стала на колени, чтобы помочь мужу надеть их. Но полковник вскочил со стула вне себя от гнева.
— Только этого не хватало! — закричал он.
— Но ты сам, Аристидис, не справишься с ними. И сердце у тебя колет, когда ты нагибаешься.
Стоя в стороне, Каллиопа молча наблюдала за мужем. Перакис долго пыхтел и бранился. Он никак не мог засунуть пятку в ботинок, и ему казалось, что виновата жена, не спускавшая с него глаз.
— Не пойти ли тебе на кухню? — проворчал он. — Что ты мозолишь мне глаза? Только несчастье приносишь.
— Хорошо, хорошо, — покорно согласилась Каллиопа и оставила его в спальне одного.
Наконец полковнику удалось надеть ботинки. Но при каждом шаге ему казалось, что гвозди впиваются ему в ступни. Он кривил ноги и передвигался с трудом.
Потом начались мучения с портупеей, сжимавшей его так, что трудно было дышать.
— Гм! Праздная жизнь, и вот результаты, — ворчал он, подойдя к зеркалу.
Но вдруг при виде своего отражения он оживился: на него из зеркала смотрел подтянутый, еще довольно бравый мужчина с высоко поднятой головой. И полковнику показалось, что стоило ему надеть мундир, как он сразу помолодел, вычеркнул двадцать лет, прошедшие с последнего военного похода… На самом деле он жестоко ошибался.
Ему сразу не пришло в голову, что, пока он стоит неподвижно, перед ним в зеркале лишь его фотография, которая через несколько секунд исчезнет. Как только он пошевельнется, начнутся покалывания в боку, легкая одышка, боль в ногах.
Перакис улыбнулся своему отражению, уверенный в том, что ему удалось обмануть время.
Потом, важный и торжественный, он вышел в переднюю. Каллиопа бросилась его догонять с чашкой горячего целебного отвара в руке.
— Пожалуйста, без этих глупостей. Убери свою чашку, — сказал он.
— Ты что ж, уйдешь натощак?
— Ладно, ладно. Не ворчи.
Он снизошел до того, что выпил залпом весь приготовленный отвар.