Сосед бакалейщик, дядя Стелиос, открыл окно и закричал на пьяного:
— Будь ты проклят! Житья от тебя нет!
Хараламбос упал лицом прямо в грязь, а лавочник разбудил свою жену:
— Больше не давай в кредит этому пьянчуге, — сказал дядя Стелиос. — Он у нас и так немало всего перебрал. Столько лет был хорошим покупателем, порядочным человеком. Бог все знает и видит, разве я не помогал ему в беде?
Лавочник лег на кровать рядом со своей толстой супругой. Он напрасно беспокоился. Его постоянный покупатель и сосед больше не заходил к нему в лавку и домой не приносил ни гроша.
Клио ждала отца, стоя у двери. Он пришел грязный, его расцарапанное лицо расплылось в блаженной улыбке. Она испуганно схватила его за руку.
— Ты еще не спишь, Клио? — пробормотал он.
— Нет, не сплю.
— Тс-с-с! Тише, а то она проснется… Тс-с-с! И раскричится опять!..
— Не обращай на нее внимания, пусть себе кричит, — перебила его Клио. — У нее только одна забота, как бы напичкать Илиаса и малышей. — Слова «у нее» она произнесла с трудом, тоном, в котором чувствовалась ненависть.
— Тс-с-с! Корабль идет ко дну… К черту все… Крысы пляшут в трюме! А человек, человек, будь он проклят… — нес Хараламбос какую-то околёсицу.
Девочка слегка притронулась пальцами к вискам отца, погладила его по волосам. Он смотрел на нее мутным взглядом.
— Пойдем, папа, я уложу тебя.
Она раздела отца, стащила с него ботинки и прикрыла его одеялом. Потом, наклонившись над ним, она осмелилась шепнуть ему на ухо несколько слов, поделиться своей мечтой.
— Если хочешь, мы вместе с тобой уедем отсюда. Нас никто здесь не любит… Только я, папа, могу помочь тебе и ты снова наживешь все, что мы потеряли… — шептала она, гладя отца по щеке.
Но вдруг раздался его храп. Язык у Клио прилип к гортани, ей захотелось убежать куда-нибудь, спрятаться.
Проходя мимо кровати Мариго, при свете ночника она увидела, что глаза матери широко раскрыты. Значит, она слышала все…
Сейчас Клио прислушивалась к тому, что происходило в соседней комнате. «Нет, мать никогда не позволит Илиасу дать отцу деньги», — подумала она. Девушка бросила вышивание на стол и подошла поближе к двери.
Хараламбос, точно вор, на цыпочках выскользнул из комнаты, в потертом пальто, в грязной кепке; лицо у него было бледное, как у мертвеца.
— Папа, — тихо позвала она и вынула из-за пазухи деньги.
Старик сразу просиял, хотел поцеловать у дочери руки, но она отдернула их.
— Не смей! Ты сошел с ума! — воскликнула она, дрожа всем телом.
— Ты даешь мне в долг, доченька.
Побледнев, она смотрела на него.
— Опять сегодня напьешься, отец?
Старик стоял перед ней, как провинившийся школьник; он чесал в затылке, бессмысленно уставясь на свои ботинки. «У этой девчонки просто страсть докучать наставлениями! Настоящая старая дева!» — подумал он и сказал:
— Да что ты! В рот больше ни капли не возьму… Бог мне свидетель!
Клио молчала, не подавая вида, что не верит ему. Она знала, что отец над ней издевается. Вот уже сколько лет она пыталась наставить его на путь истинный. Но страсть к вину поработила его, мешала ему снова завести лавку. В сущности, старик тогда еще не был горьким пьяницей. Он, как и тысячи других бедняков, ради того, чтобы забыться немного, каждый вечер шел в какую-нибудь жалкую таверну. Но напивался редко; не спеша потягивая винцо, он беседовал с приятелями, философствовал, предавался мечтам, особенно любил он мечтать и потом, пожелав всем спокойной ночи, плелся домой. Но Клио способна была часами пилить его, убеждать, что он должен прекратить пьянство.
Сейчас Хараламбос смотрел жадными глазами на деньги, которые она сжимала в кулаке. Он не сводил с них взгляда. Но слова Сарантиса до сих пор звучали в ушах девушки, лишали ее дара речи. Неужели она больше всех осуждает отца? Она, которая так любит его, жертвует собой, проводя целые дни взаперти, не поднимает головы от вышивания, стараясь помочь ему. Разве сможет он без ее помощи завести свое дело, добиться успеха?
Клио поймала на себе его нетерпеливый взгляд и содрогнулась. Опять то же самое. Сколько денег она ему ни давала, он все пускал на ветер. А они доставались ей ценой стольких трудов, бессонных ночей! Она еще крепче сжала в кулаке ассигнацию, которая смялась в комок и словно растаяла в ее худеньких пальчиках.
Хараламбос испугался, что дочь не даст ему ни гроша, и стал истово креститься.
— В рот больше не возьму этого яда… Только один глоточек, зубы прополоскать, клянусь тебе, — пробормотал он.
Клио сунула ему деньги в карман.
— Ладно, отец, иди… — После некоторого раздумья она добавила: — Пей сколько душе угодно. Какая разница!
Ей казалось, что рухнули все ее мечты.
Хараламбос с недоверием посмотрел на дочь. «Может, это ловушка? Такие ловушки люди всегда расставляют друг другу в деловом мире», — подумал он.
— Ох-ох-ох! Скорей я тебя похороню, доченька, чем… — прошептал он и поспешно вышел.
Слезы душили Клио, но она не дала им воли.
В то утро дядя Стелиос стоял за прилавком и читал своей жене по счетной книге, кто ему сколько должен.
— Петридис — двадцать семь девяносто… Эвталия — пятьдесят девять шестьдесят. Тьфу ты, этакая дрянь!
— И не совестно этой нахалке! — добавила лавочница.
Дядя Стелиос сердито отбросил в сторону книгу и проворчал:
— Весь квартал задолжал мне!
Очки сползли у него на кончик носа. Склонив к правому плечу свою морщинистую крысиную мордочку с хитрыми глазками, он о чем-то усиленно думал, поглядывая искоса на свою толстую супругу.
— Я извожусь, покоя не имею, а ты и твоя дочь заладили одно: английский язык, консерватория и прочие глупости… Откуда мне деньги на это брать? Что, они мне на голову сыплются? Кончила девчонка школу и пусть идет сюда, в лавку, — не слишком решительно присовокупил он.
Но лавочница, дочь министерского регистратора, придерживалась иной точки зрения на этот счет. Она выпрямилась и сложила на животе свои толстые руки.
— Евангелия будет учиться, — сухо сказала она. — Смирись с этим раз и навсегда.
— Матерь божья, — перекрестился дядя Стелиос. — Что ты болтаешь!
— В теперешнее время хорошие женихи требуют знания языков, музыки… Ты, может, воображаешь, что наша Евангелия пойдет замуж за кого-нибудь из соседей?