— Довольно мало, говорите? А мне казалось, что им пользовались очень немало.
— Но ведь здесь почти ничего…
— Да, да, если вдуматься, то, пожалуй, и впрямь маловато. А скажите-ка мне, видите ли вы там что-нибудь под названием «Закрытая книга»?
— Под каким названием?
— «Закрытая книга». Есть там… директория или файл под названием «Закрытая книга»?
— Нет. Ничего похожего.
— Совершенно ничего? Вы уверены?
— Абсолютно уверен.
— Но там это должно быть. Посмотрите хорошенько.
— Говорю вам, нет. Тут всего одна директория. Называется «Правда».
— «Правда»? Ну да, конечно, это она и есть. Глупо, что я сразу не сообразил. Джон забыл переменить название.
— Что?
— Ничего, ерунда. Можете ее открыть?
— Ну, если вам…
— Уж не откажите в любезности.
— Готово.
— Хорошо. Теперь читайте.
— Что? Весь текст?
— Только первый абзац. Прошу вас.
— «Я слеп. У меня нет зрения. И глаз у меня тоже нет. Следовательно, я…» Кхм…
— Продолжайте, продолжайте.
— «Следовательно, я урод. Ибо слепота есть уродство, она… она… сюрреалистична. Но еще более сюрреалистичным является тот факт, что, лишившись не только зрения, но самих глаз…»
— Но и самих глаз…
— «Но и самих глаз, я продолжаю как бы «видеть». То, что я вижу, возможно, «пустота» — я ведь слеп, — но эта «пустота», как сие ни парадоксально, для меня отнюдь не неописуема. Я не вижу ничего, но самое поразительное заключается в том, что я могу это ничто описать».
— Достаточно. Так, прекрасно, прекрасно.
— Уф. Не могу вам передать… кхм… как я рад, что сумел… сумел…
— Потерпите мое общество еще несколько секунд. Не минут, уверяю вас, а именно секунд.
— Ну, хорошо, только…
— Пожалуйста, просто доберитесь до конца.
— До конца? До конца чего?
— До последней части директории. Это ведь вы сумеете?
— Охххх. Да, наверное. Погодите… так, вот и конец. Что теперь?
— Опять же, прочтите мне текст. Начните с какого-нибудь подходящего места и читайте. Прошу вас.
— Ну, тогда… Начну отсюда, ладно? Гм… «Это может показаться странным, но, размышляя о книге «У ног призраков», я никогда не задаюсь вопросом, почему этот роман пользовался небывалым (для меня) успехом и у читателей, и у критиков, — откровенно говоря, я всегда сознавал, что книга сия призвана угождать самым разным вкусам; нет, я спрашиваю себя, зачем вообще я решил ее написать. Она настолько не похожа на мои другие романы…»
— Другие мои…
— «Она настолько не похожа на другие мои романы, ее изящество и шарм настолько легковесны — атмосфера эпохи, Венеция, действие происходит главным образом в аристократической среде, — что даже ныне я с трудом признаю в ней собственное произведение. Может быть, стимул, первоначально побудивший меня к ее созданию, состоял всего лишь в том, что я очень долгое время считался писателем для писателей и мечтал хотя бы раз в жизни оказаться писателем для читателей? Нет, едва ли. Я не берусь утверждать, что знаю и понимаю ту огромную невидимую массу, которая зовется моими читателями». Достаточно?
— Нет, еще нет. Дальше, пожалуйста.
— «Или же я надеялся обратить на себя внимание равнодушных ко мне до той поры критиков? Тоже едва ли. Ведь я уже знал: невозможно заранее судить о том, какое суждение выскажет критик, если не…»
— Извините, если позволите, у меня к вам маленькая просьба. «Судить» и «суждение» разделяет здесь всего несколько слов. Как это я такое пропустил?! Замените, пожалуйста, «судить» на «предсказать». Нет, погодите. Лучше на «предугадать». Да, «предугадать». И снимите «о том». Прямо сейчас, хорошо?
— Но у меня в самом деле нет…
— Действуйте побыстрее, и все. Секундное же дело.
— Готово.
— Продолжайте.
— «Ведь я уже знал, что невозможно заранее предугадать, какое суждение выскажет критик, если не имеешь четкого представления о его вкусах и пристрастиях; по опыту знаю, что большинство критиков превыше всего ценит деньги. А может быть, в конце концов я решил, что лучше уж сыграть роль… э… э… шлюхи, чем старой девы? Словом, решил, как принято говорить, бесстыдно продаться? И снова скажу — едва ли. В конечном счете продажный писатель всегда окажется в выигрыше, поскольку публика неизбежно сочтет себя обманутой и произведение, следовательно, не проживет, просто не сможет прожить долго. Но мне, разумеется, не стоит и пытаться понять природу необычайного успеха моего романа. Мне ли в конце-то концов судить о достоинствах произведения, к которому я непосредственно причастен? Это очень походило бы на решение полиции самостоятельно расследовать коррупцию в собственных рядах». На этом текст кончается.
— Спасибо. Что ж, вроде бы все верно. Слово в слово так, как я диктовал, если только память меня не подводит.
— Что, простите?
— Ничего. Просто не дает покоя одна тревожная мыслишка. В сущности, дурацкая. Да, и еще раз — большое вам спасибо. Вы прочли все очень хорошо.
— Нет, это вам спасибо. Теперь мне можно идти? Я хочу сказать, вы не возражаете, если я отправлюсь дальше? Мне ведь надо посетить еще очень много других избирателей.
— Естественно, вы можете идти.