— Ну… Разве что номер пять.
— Номер пять?
— Извините. Они тут пронумерованы. Так, сейчас посмотрим, номер пять… «Разврат».
— Эта забава меня утомила. Утомила, точка.
— Ясно. Хорошо. В таком случае вы вряд ли хотите сегодня гулять?
— Нет, хочу. Обязательно сходим. Мне нужно глотнуть свежего воздуха. Весь день провел в застенках собственных мыслей. Вы представить себе не можете, как это тяжко — не иметь возможности вырваться из застенков своего разума; так и спятить недолго. Да, пошли пройдемся прямо сейчас. Раньше обычного. Засветло.
Человек бывает битком набит суевериями, незаметными для окружающих. К примеру, вполне можно представить себе, что кого-то втайне терзает одна мысль: до чего глупо он выглядит, когда старательно обходит любую приставленную к стене лестницу; в один прекрасный день этому индивиду удается наконец убедить себя, что хождение под лестницами сулит не беду, а, напротив, удачу; зато если лестницы обходить, то беды не миновать. С этой минуты он беззаботно шагает по улицам и не задумываясь ныряет под каждую встречающуюся на пути лестницу. А прохожим, которые невзначай заметят его и непременно при этом подумают: «Вон идет человек, совершенно не обремененный суевериями», — невдомек, что он по-прежнему раб, патологический раб своего, сугубо индивидуального суеверия; и хотя суть суеверия остается для окружающих недоступной, оно от этого не становится менее иррациональным и неподвластным самоконтролю, чем его столь распространенная противоположность. Именно в такого человека я и превратился. Мне почти кажется, будто распорядок нашей с Джоном жизни — а прошел уже целый месяц! — подчиняется невидимому набору предписаний и правил, которым я не в силах сопротивляться. Словно меня ведут по бровке, по самому краю пропасти, а я и на миг не осознаю, что на этом пути меня ежеминутно ждет головокружительное падение в бездну.
— Пол, что это?
— Вы о чем?
— Что у вас на лбу?
— Так, ерунда.
— Ерунда? Будь здоров какой синяк. Вот, кстати, ваш поджаренный хлеб.
— Благодарю вас.
— С маслом слева. С маслом и мармеладом — справа.
— Спасибо.
— Итак?
— Что итак?
— Что же с вами случилось? Откуда синяк?
— А, это. Опять дверца гардероба.
— А при чем тут дверца гардероба?
— Там, видно, защелка разболталась, и дверца иногда открывается. Не часто, но время от времени распахивается. Я об этом не подозреваю, а потому натыкаюсь на нее.
— И сегодня утром тоже наткнулись?
— Да.
— Понятно…
— Такое уже бывало раньше и случится еще не раз. Я с этим смирился. Пожалуйста, подложите еще немного сахару. Последнее время меня что-то тянет на сладкий кофе.
— Прошу.
Спасибо.
— И часто такое случалось?
— Наверное, раз пять-шесть.
— Пять-шесть раз?! Да вы с ума сошли!
— Что вы сказали?
— Сказал, что, по-моему, вы сошли с ума, если до сих пор не приняли никаких мер.
— А слепцу не обойтись без порции тычков да синяков.
— Но их ведь можно легко избежать.
— Чарльз как-то попытался наладить защелку, и стало только хуже.
— Ну, что там делал Чарльз, мне неизвестно, зато я точно знаю, что могу ее починить.
— Бросьте волноваться по пустякам. Ерунда, есть о чем говорить. Просто мне надо проявлять большую осмотрительность.
— На неделю-другую вашей осмотрительности хватит. А потом снова забудете.
— Ну и что? Лоб-то мой.
— Слушайте, Пол, после обеда я еду в Чиппинг-Кэмпден. На выходные вам почти ничего в холодильнике не осталось. А на Главной улице, если не ошибаюсь, есть мастерская по ремонту замков. Так я сейчас сбегаю наверх, обмерю дверцу шкафа и куплю такую штуковину… Кажется, она называется «доводчик». Доводчик двери. Он похож на большой металлический циркуль. Или на угломер, помните такой? Из школьного курса? Одним словом, ставишь его на дверь, и она закрывается как миленькая. И сама уже не открывается.
— Лучше не надо.
— Почему? Они недороги.
— Вы прекрасно знаете, что я не о деньгах.
— А тогда почему не надо? Я его поставлю за двадцать минут. Самое большее.
— Я же сказал: нет.
— К вашей клаустрофобии это, случайно, не имеет отношения?
— Почему вы спрашиваете?
— Так ведь этот ваш шкаф, он же очень просторный. Я просто подумал, что, может быть, вы боитесь оказаться в нем?
— Джон. Как кто-то однажды сказал, навострите уши и не пропустите ни слова. Я не желаю, чтобы защелку меняли, и точка.