Владимир поднялся еще до восхода и засобирался на рыбалку. Зоя, разбуженная его возней, вышла вслед за ним во двор. Было зябко. На востоке пламенела заря. Девушка не удержалась от восклицания:
— Боже мой! Какую же красоту мы просыпаем!
Они вышли на берег. Володя занял свое привычное место, настроил удочку и забросил леску в воду. Поплавок едва виден. Заря завораживала. Какой-то невидимый гениальный художник во всю ширь горизонта рисовал волшебную картину. На сумеречном холсте мазок за мазком появлялись самые неожиданные и нежнейшие краски: светло-зеленая, лимонная, малиновая, светло-оранжевая.
И тут начался клёв. Рыбаки тотчас забыли об этой чудной заре. И к семи утра рыбы на уху наловили. Все портили окунята: хватали наживку, как ошалевшие, а сами-то со спичечный коробок, одним словом, вредители.
Зоя немного озябла и, оставив Володю, пошла на кухню чистить картошку для ухи. Вспомнила о вчерашнем впечатлении от прочтения им, как он выразился, поэмки. Захотелось еще раз послушать живой шум Черного моря, крики чаек. Сходила за диктофоном. Нажала на его кнопку. Диктофон щелкнул. «Ах да, — спохватилась Зоя, — пленка же закончилась». Вынула кассету и поставила ее другой стороной.
Медленная и величественная мелодия заполнила тесное пространство кухоньки. Зоя мгновенно вспомнила ее. Эта музыка звучала в машине родителей той девочки. Мелодия просто божественная. Она так взволновала Зою, что та слушала ее, забывая дышать. Мелодия представлялась ей большой гордой птицей, кружащей среди гор в предгрозовой сини. Но вот птица устала и села на одну из вершин.
«Дядя Володя, — неожиданно раздался голос девочки, — это моя любимая мелодия: «Адажио» Альбинони. Я дарю ее тебе. Помни обо мне». Раздался звук щелчка. Затем послышался шорох торопливых шагов; и снова голос девочки:
— Здравствуйте, дядя Володя.
— Здравствуй, Верочка, — ответил голос Владимира.
— А я пришла прощаться.
— Грустное известие.
— Уезжаем прямо сейчас. Еле уговорила маму. Сказала, если не остановитесь, в дороге сбегу.
Володя рассмеялся.
— Ты не уговорила, а шантажом вынудила их сделать это. Нельзя так, Верочка.
— Я знаю. Но уехать, не увидевшись с тобой, я не могла. Дядя Володя, я дарю тебе этот диктофон с записью одной мелодии, и не вздумай отказываться. Кладу тебе в карман, позже послушаешь.
— А я и не собираюсь отказываться — давно о нем мечтал. Кстати, и у меня для тебя есть подарок. Держи.
— Вот это да! — радостно воскликнула девочка. — Кажется, это профессиональный?
— Говорят, что да. У него в комплекте и микрофон выносной.
Послышались несколько кнопочных щелчков и звук поцелуя.
— Делаю первую запись. Спасибо, дядя Вова.
— И тебе, Веруня, спасибо.
И опять звук поцелуя.
— Как я понял, ты все конфликтуешь с мамой?
— Да. Она постоянно унижает меня своими придирками. И вообще, она жестокая.
— Верочка, хочешь знать, что я об этом думаю?
— Да.
— Ты мне поверишь, что я честен с тобой?
— Я тебе верю больше, чем кому-либо на свете.
— Ну, так слушай, девочка. У плохих и жестоких матерей очень, очень и очень редко вырастают добрые, способные к любви и состраданию дети. Сейчас она ведет себя, как любая растерявшаяся мать: ревнует тебя ко всем, и больше всего на свете боится потерять тебя.
— А чего ей бояться? Я уже большая.
— Верочка, о том, что ты выросла, знаешь пока только ты. А мама нервничает оттого, что не поймет, что же изменилось? Ведь ты, если вдуматься, снова сползаешь в детство: ведешь себя как строптивый ребенок. Не правда ли?
— Не знаю.
— Верочка, а ты сделай так, чтобы мама заметила, что ты повзрослела, и увидишь: ваше непонимание исчезнет.
— Дядя Володя, но она и слушать меня не хочет. Все психует и психует.
— Вера, а ты поставь себя на ее место. Ведь то, что она сейчас видит, не понравилось бы ни одной из матерей: ее родная кровинка целых две недели подряд не отходит от безногого, в два раза старше ее дядьки. Кого это не встревожило бы? Разве что плохую мать. Так что ты уж не обижайся на нее.
Она глубоко вздохнула.
— Я помирюсь.
— Вот и молодчина. Это уже взрослый поступок.
— Дядя Володя, я никогда не забуду, что ты для меня сделал.
— Верочка, ты сделала для меня не меньше. Ко мне вернулась уверенность, что я живу не напрасно.
— Нет. Это все равно меньше, чем жизнь.
— Чтобы ты не чувствовала себя уж слишком обязанной мне, я кое в чём признаюсь тебе. Но ты услышь об этом, и сразу забудь. Договорились?
— Ладно.
— В тот день, когда меня потянуло выйти в море, я подумал — это зов смерти. И на всякий случай у своего товарища оставил для одного человека письмо. А моря я не боялся — тогда я уже все знал о нем. И потому греб и греб, пока не начал терять берег. Я не был уверен, что мне хочется вернуться туда. И в тот момент, когда наши с тобой жизни висели на волоске, мы встретились. Кто к кому был послан? Я не знаю.
— А я знаю: ты — ко мне. Это я звала, я умоляла кого-нибудь прийти ко мне на помощь! И ты один услышал, нашел и спас меня.
— Однако же трудно тебя в чем-то убедить.
— Дядя Володя, ты думай что хочешь, но я уже давно все решила: когда мне исполнится восемнадцать, я найду тебя и заберу к себе.
— Ничего себе новости! — воскликнул Володя. — Это ж надо придумать такое. Веруня, милый ты мой человечек, теперь и меня послушай. Если когда-нибудь по какой-то минутной слабости я приму от тебя такую жертву, то, как только опомнюсь, тотчас покончу с собой.
— Ты что?! — с болью в голосе воскликнула девочка.
— …Так что даже и не думай об этом. Выброси эти глупости из головы раз и навсегда. Смело влюбляйся в сверстника, выходи замуж и живи на радость себе и своим близким. И я за тебя порадуюсь.
— Дядя Володя, но я не смогу быть счастливой, зная, как тебе плохо одному.
— Верочка, ты меня прости, но трудности, пожалуй, самое последнее, что может огорчить меня в жизни. А мое счастье?.. Ты меня не спрашивала, но я уже влюблен в одну девушку… Кстати, тогда я именно для нее и оставлял письмо.
— А она? Только, пожалуйста, не ври.
— Она?.. Она без ума от одного ловеласа, буквально ослеплена им, и поэтому больше никого и ничего не замечает вокруг.
— Как же это? — с отчаянием в голосе спросила девочка.
— Видишь ли, такое случается: сердцу ведь не прикажешь.
— Дядя Володя, а кто эта девушка?
— Она моя знакомая. Ее здесь нет. Уехала.
— Навсегда?
— Да. Навсегда.
— Она красивая?
— Очень. Но главное, душа у нее чистая, что родник: сколько ни пей — жажды не утолишь.
— Ты тоже классный. Как она не почувствовала, что ты ее любишь?
— Все дело в привычке, Верочка. Эта девушка всегда смотрела на меня глазами медсестры. И кого она, по-твоему, могла увидеть во мне? — Только пациента. Даже я сам привык себя ощущать в некотором роде вещью, за которой нужно присматривать.
— Зачем ты так, дядя Вова?
— Затем, чтобы не привыкать к этому жалкому состоянию. Я должен вернуть себе статус уважающего себя человека.
— Ты вернешь. Конечно, вернешь. Ты такой сильный, находчивый. Я помню, как ты меня спасал.
— Да, обязательно верну. Я настырный.
— Мне пора, дядя Вова. А можно, я все своим расскажу? Мне не нравится, что они плохо о тебе думают.
— Конечно. В этом нет тайны. И помни: не я тебе жизнь подарил, а твоя мама.
— А ты?
— А я лишь помог тебе ее сохранить. Будь счастлива, моя дорогая.
— И ты… Я так хочу, чтобы она вернулась и все-все поняла о тебе.
— А что? Вот возьмет да и вернется. Ладно, милая, до свиданья.
Приблизилось чье-то горячее дыхание.
— До свиданья, — всхлипнула девочка.
— Береги себя, Веруня.
— А ты — себя.
Послышался удаляющийся шорох шагов. А дальше — шелестовое дыхание рощи, жужжание пчел, птичий щебет. Приближающийся стук каблучков… и ее, Зоин голос: «Извините…»
«Боже мой, — прошептала она. — Что же мне со всем этим делать?»
Подготовив все необходимое для ухи, Зоя снова вышла к Владимиру. Они порыбачили еще немного. А когда клев прекратился, Володя смотал снасть, сложил удочку и выбрался на дорогу. И тут проезжающий мимо «Москвич» останавливается прямо перед ними. Из него вылезает священник, невысокий бородатый в темной приталенной рясе, и широкими шагами топает прямо к ним. Подходит и, улыбаясь откуда-то знакомой улыбкой, протягивает к Зое свои руки, берет ее скулы в теплые ладони…
— Ну, здравствуй, лягушонок.
И чмокает ее в лоб. Рот у Владимира по-детски приоткрылся.
— Батюшка?.. — едва справляясь с изумленьем, Зоя вглядывается в лицо своего школьного друга.
Геляев улыбается ещё шире.
И она, как привычный отзыв на пароль, нерешительно шепчет ему:
— Привет… мандаринчик, — и целует его в щеку.
— Здравствуйте, сын мой, — подает он руку Некрасову.
— Здравствуйте, батюшка, — в некотором замешательстве отвечает тот.
— Будем знакомы: Анатолий — друг детства этой очаровательной дамы. Все школьные годы мы опекали друг друга, как брат и сестра.
— Владимир, — коротко представился Некрасов.
— Вы не удивляйтесь нашему столь экзотичному приветствию. Как-то лет двадцать тому назад наша молоденькая учительница, Любовь Николаевна, спросила нас: какими сказочными героями нам хотелось бы побыть в течение одного дня. Мы с Зоей без особых претензий заявили, что она хотела бы побыть лягушкой-путешественницей, чтоб увидеть хоть что-нибудь новенькое, а я — китайским мандарином, мудрым и молчаливым.
— Какими мы были наивными тогда, простодушными… — вспомнила Зоя.
— Да-да, — улыбнулся Геляев. — И всё же в какой-то степени мы осуществили свои намерения. К слову сказать, большая часть ребячьих кличек появилась у нас именно после того урока. Не так ли, Зоя?
— Да, Толя, все так и было. Если бы ты знал, как я рада тебя видеть!
— Не сомневайся, знаю. Ведь я рад не меньше тебя. Как-никак с выпускного вечера не виделись. Мы с тобой так хорошо дружили, что даже странно, почему не наладили хоть какую-то переписку? Чем объяснить?
— Я думаю, что с раннего детства мы привыкли смотреть друг на друга глазами близких людей, почти родственников. Наше общение, помощь друг другу были настолько естественными, само собой разумеющимися, что мы даже не отдавали себе отчета, насколько дороги друг другу.
— Пожалуй. А моя ранняя женитьба пресекла все наши возможные отношения.
— Толя, мне нужно о многом поговорить с тобой. Ты зайдешь к нам?
— Сейчас никак не могу. Меня ждут на складе. Нужно для ремонта церкви кое-какие материалы получить. А через часик заеду. Обязательно.
— Ну, хорошо, ждем, — обрадовалась Зоя.
— Не прощаюсь, — махнул рукой Анатолий. Прыгнул в свой «Москвич» и запылил по дороге.
— Любопытный характер, — задумчиво произнес Владимир. — Еще, по сути, ни о чем не говорили, а уже располагает к общению.
— Он с детства такой. С ним всегда и всем хотелось дружить.
Бабушка, узнав об ожидаемом госте, разволновалась. «Отец Анатолий приедет ко мне чай пить, а у меня и вареньица-то нет. Вот незадача». Её было не узнать: она, словно внезапно помолодела. И пока не приехал Анатолий, все суетилась: что-то вытирала, поправляла и перекладывала с места на место.
Батюшку встретили во дворе.
— Все, располагайте мной. Да, забыл спросить: вы надолго приехали?
— Мы проездом, — виновато сказала Зоя, — заехали бабушку проведать. Не завтра, так послезавтра надо уезжать. Только она так плоха, не знаю, как и быть.
— Печально все это, — погрустнел батюшка. — А я, признаться, надеялся вкусить блаженство от общения с вами. Ан нет.
— Анатолий, и мне жаль. Ну, хватит о грустном. Расскажи лучше, как ты стал священником? Увидела тебя — глазам не поверила. Ведь ты был, как я слышала, преуспевающим журналистом. Что тебя подвигло на это?
Отец Анатолий, приподнимая пальцами свои длинные темно-русые пряди, задумчиво сгреб их на затылке. Медленно возвращая руку назад, он смешивал их с волосами своей густой округлой бороды.
— Все та же жажда постижения сути бытия. Журналистика — азартная сфера деятельности: стремишься влезть в личину то одного, то другого. Вначале мне казалось: окунаясь в самую гущу событий, я полнее познаю мир. Но однажды это ощущение исчезло. Чем глубже я проникал в психологию общества и особенно политической элиты, тем большее разочарование постигало меня.
Лицемерие, безудержная алчность политиков, сатанинский энтузиазм, с которым они глумились над всем, что еще недавно было свято для страны, опошление всего без разбора обескураживали. Они все, каждый на свой лад, стали переписывать историю России, лишая ее заслуженной славы. Помню, еще подумал: сколько же иуд в моем несчастном Отечестве!
Вот тогда-то меня и потянуло в христианство. Библию заново не переписывают, не выбрасывают из нее имен. Все остается, как было. И тот факт, что в ней не устраняют противоречий, свидетельствует не о слабости ее, а о достоверности. Ибо никто из смертных не в состоянии охватить своим умом необъятное. Эта книга, на мой взгляд, — лучший из учебников мировой религии и вместе с тем новой этики.
— И вы довольны своим выбором? — спросил Володя.
— Да, сын мой. Кто постиг, как сладко любить Господа, тот никогда не отступится от веры. Вместе с верой во Христа ко мне вернулась и вера в людей. Я понял: избегать надо не их самих, но пороков, ими творимых. Господь согрел сердце мое теплом благодати своей, и в служении нашему Спасителю, в отличие от журналистской практики, мне ни разу не пришлось сожалеть о чем-то сделанном или сказанном мною.
— Анатолий, а где ты сейчас обитаешь и что у тебя за семья?
— Мой дом в Подгорном, служу иереем. Жена Елена. Двое парней. Живем хорошо, хотя и не без трудностей. Ну, а у вас как дела? — явно состорожничал Анатолий, не зная, какие у них отношения.
Зоя несколько сконфузилась.
— У меня пока все без перемен: живу в родительском доме, работаю медсестрой. В июне мне довелось сопровождать Володю в санаторий, а вот теперь — из него. Ну, хватит нам тут секретничать. Пойдемте в дом, а то бабушка заждалась.