Он быстро взбегает по лестнице, быстро подходит к двери комсомольского комитета и сразу же громко, двумя пальцами, стучит в нее. Если это делать медленно, раздумывая, — все покажется трудно преодолимым. А тут — уже отступать некуда.
За дверью слышится голос:
— Войдите!
Ипполит открывает дверь и останавливается на пороге.
Как здесь все знакомо ему! Светлая комната, паркетный, натертый до блеска, пол, белые занавески на маленьких старинной формы «окнах. На стене фотографии изделий фабрики. Тут есть и снимок с торта, который делал их цех для победителя прошлогоднего первенства страны по футболу. Хорошо потрудились тогда все, но и торт был неплохой. На столике у другой стены — коробки из-под печенья и шоколада, очень яркие и пестрые.
Ася сейчас одна. Она сняла со стола черную массивную чернильницу, такую же пепельницу, стаканчик для ручек и карандашей, календарь, папки с делами и все это перенесла на диван. Свернула старый, забрызганный чернилами лист глянцевой бумаги, развернула новый, голубого цвета, и положила его на свой стол. В правой руке у нее пресспапье, в левой — несколько кнопок.
— Вот хорошо, что ты пришел! Поможешь мне справиться с этим листом!
Ипполит переступает порог, подходит к столу, измеряет взглядом его величину, величину листа бумаги и решительно заявляет:
— Загнуть края надо. Дай-ка сюда.
И, не дожидаясь разрешения хозяйки, сам загибает бумагу по краям, потом берет из рук Аси кнопки и начинает прикреплять ими бумагу.
— Я к тебе на казнь, Ася, — говорит Ипполит, прижимая к столу очередную кнопку. Но слова эти, заготовленные им задолго до прихода сюда, совсем не идут ни к царящей сейчас в комнате обстановке, ни к настроению секретаря комсомольской организации, ни к самочувствию самого пришедшего «на казнь».
— Знаю, все знаю, — перебивает его Ася, начиная переносить свое канцелярское хозяйство с дивана на стол.
— Что ты знаешь? — спрашивает Ипполит, передавая ей пресспапье и стаканчик для карандашей и ручек.
— Знаю, что ты начал заниматься с ребятами в Грибном переулке… Давай сюда чернильницу.
Ипполит передает чернильницу. Ася ставит ее на место, возле нее расставляет все другие принадлежности и оценивающим взглядом окидывает весь стол. Потом переставляет стаканчик с ручками с левой на правую сторону и говорит Ипполиту:
— Да что ты стоишь?
Ипполит садится на стул.
— Нет, давай сядем на диван. Так удобнее разговаривать.
— Давай сядем на диван, — соглашается Ипполит и пересаживается на диван.
Девушка садится рядом с ним.
— И очень хорошо, что начал заниматься. Не все же им сиротствовать.
— И это все, что ты знаешь?
— Все.
— Тогда ты ничего не знаешь.
— Чего же я не знаю?
— Ничего не знаешь, — снова повторяет Ипполит и начинает сбивчиво и не очень последовательно рассказывать всю историю своего тренерства: о том, как на первом же занятии трое мальчиков, три друга, заявили, что они будут учиться без троек и что только в этом случае позволят себе участвовать в футбольной команде; о том, как одна девочка по имени Наташа назвала этих мальчиков «Тройкой без тройки» и как все остальные ребята были очень довольны этим прозвищем; о том, что на другом занятии решили выбрать капитаном одного из этих трех мальчиков, Васю, и что другой мальчик из этой же тройки, Коля, сделал своему другу отвод — оказалось, что Вася получил тройку по французскому и решил скрыть ее только ради того, чтобы быть капитаном, то есть повел себя очень нехорошо, не по-товарищески, изменил своей «Тройке без тройки»…
— И понимаешь, Ася, — заканчивает свою исповедь Ипполит, — тут я уже не выдержал.
— Понимаю. Погорячился?
— Погорячился. И вышло так, что Вася должен был уйти с занятий.
— Сам ушел?
— Не совсем сам, — сокрушенно признается Ипполит, упорно глядя не на собеседницу, а в окно. — Может быть, я немного больше погорячился, чем следовало бы. Понимаешь?
— Очень хорошо понимаю, Ипполит, — отвечает Ася и тоже поворачивается к окну, в которое с таким подозрительным интересом глядит Ипполит. — Красивый закат, правда? Солнце совсем желтое. Оно только перед вечером заглядывает ко мне в комнату.
Ипполит мрачно подтверждает:
— Очень красивый закат.
Ася отрывает взгляд от окна и переводит его на юношу.
— Ну и ты, конечно, решил, что больше уже не покажешься в этот двор, к этой «Тройке без тройки»?
— Ноги моей там не будет! — решительно заявляет Ипполит.
— А по-моему, Ипполит, вместо того, чтобы бежать позорно с поля боя, тебе следовало бы продолжать заниматься с ребятами. Умел заварить кашу, умей и расхлебывать.
— Допустим, — сразу оживляется Ипполит, — я приду туда на следующее занятие…
— Не допустим, а придешь, — уточняет Ася.
— И вообще буду с ними заниматься, — продолжает развивать свою мысль Ипполит, но тут же поправляется: — Конечно до выздоровления Гаврилова. А что делать с этим Васей? Разрешить ему заниматься с такой отметкой?
— Нет, зачем. Не надо идти по линии наименьшего сопротивления. Заставь его исправить эту тройку. Всем коллективом возьмитесь за него. В нем надо воспитывать силу воли. Помоги ему, всели в него уверенность, веру в себя.
— Легко это говорить, — сумрачно замечает Ипполит.
— Конечно, сделать это труднее, — улыбается Ася. — Может, с учительницей надо поговорить… У него по какому предмету тройка?
— По французскому языку.
— Значит, надо поговорить с француженкой.
Ипполит встает и с оттенком недоверия в голосе спрашивает:
— Так ты говоришь, не бросать этих ребят? И тотчас же снова поправляется:
— То есть, конечно, до выздоровления Гаврилова.