В это время у крыльца под каштанами накрывали стол для вечернего чая. Там, кроме Перфильевны, были гувернантка Ирма Карловна и Дамберг.
Старый Пшечинский, галантно склонившись, с шапкой на отлете, отрапортовал:
- Прошу судить вора, рубившего осину в вашем лесу. Топор у него есть нами конфискован.
Перфильевна нахмурилась.
- Как же ты это так? - сказала она старику. - Время-то какое, а ты...
Старик стоял, тупо разглядывая начищенные штиблеты Дамберга.
Немец покручивал усы, усмехался зло.
Перфильевна спросила у него:
- Ну, вот ты - городской человек, больше нас понимаешь: что тут делать?
Немец ответил сразу же, без запинки, - похоже было, что ответы на все случаи жизни у него давно готовы:
- Надлежит с похитителя осины взять штраф и вручить его в награду тому, кто похитителя арестовал.
- Прошу! - закричал Пшечинский багровея. - Я не из-за грошей, я ради чести!
- Да и что с него возьмешь, - проговорила Перфильевна, - с ворюги несчастного!
- Тогда надлежит взять у него инструмент и что-либо из одежды, сказал Дамберг.
- Топор свой оставишь здесь, слышишь! - приказала старику Перфильевна. - И еще два дня отработаешь на покосе. Ступай!
Мужик постоял, надел шапку. Потом кинул взгляд на свой топор, который все еще находился в руках у Станислава, махнул рукой и понуро пошел прочь.
Гриша долго глядел ему вслед... У Перфильевны этих осин, может, тысяча штук... да нет, куда больше!.. Вот, жалко ей одну дать бедному старику!
- Нужна оч-чень твердая рука, чтобы держать их в повиновении! сказал каким-то жестяным голосом Дамберг.
Пшечинские ушли.
Стол под каштанами был уже накрыт, и Гриша видел, как на вынесенные из дому венские стулья уселись сама помещица с двумя дочками, гувернантка и Дамберг. Тэкля притащила начищенный самовар, сиявший на солнце так, что на него больно было глядеть.
У старшей дочки Перфильевны в руках была книжка. Она вдруг выскочила из-за стола, подбежала к Грише и сказала, показав пальцем на строчку в книге:
- Прочти это слово!
Вся страница была напечатана прямыми буквами, а как раз это слово состояло из косых тоненьких букв. Грише было не до этих букв, он все еще думал про мужика, у которого отобрали топор. Однако он прочитал нехотя:
- Татап (maman).
- Маман, маман, а не татап! - обрадовалась девчонка. - Фрейлен, фрейлен, он читает "татап"!
Гриша покраснел.
Дамберг поглядел на него маленькими жесткими глазами и спросил Перфильевну:
- Я этого мальчика имел случай видеть в вашем саду. У вас нет опасений, что он сорвет цветы или что-либо утащит?
- Нет, не тронет, - прихлебывая чай с блюдца, проговорила помещица: его отец мне в том порукой.
- Очень честный этот его отец? - спросил Дамберг, все еще глядя на Гришу, который начал пятиться - от обиды.
Перфильевна нахмурилась:
- Блажной. Намедни я поругалась с ним. Блажной! Но чужого не тронет.
- "Блажной"? - засмеялся немец. - Это новое для меня слово, хотя я очень прилично знаю русский язык. "Блажной"? Прошу прощения, у нас есть так: хороший или плохой, умный или глупый, а "блажной"?
У Гриши пылали уши, он пятился-пятился, потом повернулся и убежал.
В избе был один отец. Гриша спросил его:
- Что это такое - маман?
- Маман? Погоди-ка... Должно быть, мать. Так образованные говорят... ну, по-французски, что ли.
- Батя, а ты необразованный?
- Откуда ж мне быть образованным-то? - вздохнул Иван Шумов. - Нет, сынок, я необразованный.
Гриша взглянул на отцовскую полку с книгами:
- А книжек вон сколько прочитал!
- Прочел. Да, видишь ли, поздно я их начал читать.
- Почему раньше не начал?
- Смолоду грамоты не знал. Люди добрые научили - стал читать.
Гриша подошел к книжной полке. На корешках видны были красивые надписи, некоторые из них - золотые.
- Батя, а я буду образованный?
Отец молчал.
Потом обнял сына - не так-то часто он это делал - и глуховато сказал:
- Не знаю, сынок... Не знаю!