Иван доел картошку и прилег на траву возле костра:
- А я теперь всех опасаюсь... Уж такое мое дело. Брожу вторую неделю по лесу, как волк.
Он вдруг привстал испуганно и зашептал, как в бреду:
- Ребята, слышь, я на вас надеюсь! Не выдайте, не сказывайте никому, что я тут скрываюсь. Сурьезное дело! Меня вешалка ждет, поняли?
И, поглядев с минуту на испуганные лица мальчиков, добавил:
- Повесят меня, если найдут. Понятно теперь? Эх, несмышленые, ничего-то вы не понимаете, ничего не знаете!.. Ну, эдак, может, для вас и лучше.
- Мы знаем! - Гриша заторопился. - Мы все знаем. Ты с заозерскими мужиками войной на Тизенгаузенов ходил. Давеча заозерских восемнадцать человек в тюрьму угнали. А в Пеньянах до сих пор драгуны стоят. Кони у них вороные, громадные...
- И про коней знаешь? - слабо усмехнулся Иван. - Ну ладно. Слушай хорошенько: вот папашка твой, Иван Иванович, знаком мне, правильный человек, ну все ж таки и ему, родному отцу, не говори пока что обо мне. И Редалю, леснику, нельзя. Слышите?
- Слышим.
- Сурьезное дело, ребята!
Иван долго молчал. Потом заговорил вполголоса:
- Помнишь, Гриша, увезли меня на телеге в город? Тэкля еще тогда стояла, глядела, и ты рядом... Ну, привезли меня в город, кинули в тюрьму. Военный суд скорый, да, видно, таких, как я, не один оказался. Судьям работы прибавилось, не управились. И вот - к ночи дело было, в сумерки кто-то бросил мне на койку черную шинель. Кто - и до сих пор не знаю. Черные шинели конвойные носят. Не могу понять, к чему бы эта шинель. Однако молчу. Приходит ко мне в одиночку - это такая загородка с каменными стенами на одного человека, - приходит надзиратель, старичок, становится ко мне спиной, начинает керосиновую лампу заправлять, - пора, значит, для меня свет зажечь, в темноте мне жить не полагалось. А лампа там с сеткой такой, или, верней сказать, с решеткой. Он сетку сымает, кряхтит, лезет за спичками... И тут меня будто кто толкнул: "Чего ждешь, Иван?" Накинул я на себя черную эту шинель, иду на носках, чуть слышно, в коридор - дверь-то незапертой осталась. А старичок-надзиратель глуховат был. Вышел я во двор... Как-то и не помню толком, что дальше-то было. Иду я будто по двору - ну, как во сне, а мне кличут: "Куда пошел, за табаком?" А потом через минуту: "Прохорыч, за табаком, спрашиваю? Э, глухой черт!"
Поручик наш в полку меня за гимнастику хвалил - есть такая солдатская наука. На козлах я всякие штуки свободно мог выделывать - и так и сяк, и на косяк, и вверх ногами. И вот, видно, пригодилась мне эта наука. Пошел я в дальний угол двора, подхожу к стене, подпрыгнул, ухватился в темноте за что-то... Не помню опять, как это мне удалось, со стены спрыгнул в поле, в глазах черно, иду - хромаю. Вскорости бежит кто-то, догоняет меня. Ну, значит, смерть пришла: оружия-то у меня - одни кулаки. Догоняют меня двое, суют узел: "Переоденешься, солдат". Говорят по-русски, а по говору слышно - латыши. К каким-то огородам привели меня, потом вывели к лесу: "Ну, теперь иди, сам себя спасай". Заговорили друг с другом по-латышски не понял я о чем. Развязал узел - там одёжа вольная: пиджак, штаны. А шинель взяли они у меня обратно. Спрашиваю: "Братцы, за кого мне бога молить?" Один, сурьезный такой, говорит: "Вас постановила освободить боевая дружина", и еще что-то сказал - тех слов я не запомнил: мудреные. Ну, подался я в лес, переоделся и вот хожу с той поры от сосны к сосне... Оголодал, страшное дело!
Неясный свет занялся вверху, предутренний ветер прошумел по верхушкам деревьев.
Иван будто вспомнил что-то:
- А вы как попали сюда, ребята? Я на огонь шел... постоял за кустами, глянул на вас - что за притча! Сказать, в ночном мальцы - так коней нету... Или, неслухи, потихоньку ушли из дому?
- Мы потихоньку и вернемся, никто не узнает, - сказал Гриша.
Иван поднялся:
- Поспешайте, ребята. А то не миновать березовой каши. Прощайте.
- Дядя Иван, мы тебе хлеба принесем.
- Ну, спасибо. Вот уж спасибо! Только смотри, чтоб никто не видал. Положи хлеб вот в эти кусты, в орешник, - я приду, возьму. А меня днем не ищите.
Он обоим им подал руку, как большим.
Мальчишки пошли прежней дорогой к усадьбе, вышли в поле. Снова свежий ветер прилетел издалека, пошевелил им волосы, приник к лицам, горячим от бессонной ночи, пошептал в траве - исчез. Льдистый блеск звезд побледнел. И далеко, в неизмеримой дали, лег узкий зеленый рассвет.
Одна лишь живая душа - Собакевич встретил их в усадьбе, зевая и потягиваясь. Он дружески обнюхал мальчишек и проводил Гришу до самого дома. Там он удивленно задрал морду, нюхая шершавые Гришины пятки, - Гриша лез бесшумно в раскрытое окно: это, конечно, был непорядок, и пес брехнул на всякий случай. Но тут же, пружинно изогнувшись и лязгнув яростно зубами, принялся искать у себя злую блоху. На брёх никто не отозвался. Все спали. Но только добрался Гриша к постели - у хлевов стукнули ведрами. И слышно было, как зазвенела в гулкий подойник струя молока.
Только через час после того, не раньше, зашептала в чуланчике бабушка - стала на молитву.
15
С этого времени жизнь мальчишек наполнилась тревогой и счастьем. Как же иначе, если не счастьем, назвать ту упоительную и опасную тайну, в которой сам живешь и действуешь!
Теперь оба они были постоянно голодны: то и дело Гриша просил хлеба и после завтрака и перед обедом... Скоро у них скопился запас - груда ржаных ломтей и четыре куска сахара. Все это они снесли под вечер в знакомый орешник в лесу, выбрали место посуше, наломали веток, закрыли ими припасы. И домой после этого идти не хотелось. Ивана они не видели - не важно! Они, может, и не увидят его больше.
Но зато с каким жаром они вспоминали: Иван пожал им руки, как большим, - уважительно. И обсуждали, когда придет он за хлебом: сегодня или завтра - должно, сегодня ночью, - и сразу ль найдет, не много ль они накидали веток сверху.
- А вдруг не увидит?
- Найдет. Что он, не понимает? Раз накидали веток, значит было что закрыть... Раскидает ветки, а там - хлеб.
- А надолго ему хватит? На два дня? Или больше?
Гриша задумался: сколько человеку надо хлеба в день? Три ломтя больших... но это если еще что-нибудь есть - каша, горох. Или чай. Потом еще суп, самая нелюбимая Гришина еда. А если один хлеб... Трех ломтей мало.
- Да еще он, погляди, большой какой, Иван-то... Не миновать завтра опять нести ему хлеба.
- Если б еще сала достать...
- Я у бабки попрошу. Пока не даст, не отлипну.
...Два раза ходили они к заветному месту в лес и оба раза Ивана не видали. Но хлеб исчезал, ветки не были раскиданы как попало, а сложены в сторонку кучкой. Значит, человек брал, не зверь. Кто же, кроме Ивана? И все-таки разбирали сомнения. А вдруг не он? А что, если ребята деревенские ходили по лесу, да и набрели на кучу ореховых веток?.. Когда в третий раз пришли они в лес (с печеной картошкой в карманах, с хлебом за пазухой), у знакомого орешника перед сизым кругом золы, оставшейся от костра, сидел Иван. Видно, ждал.
- Ребята, - заговорил он сразу, - можете вы одно дело сладить? Знаешь ты, Гриша, Кирюшку Комлева из Савен? Ну, он же дружок мой, мы с ним - вот как вы двое! Найдете мне Кирюшку, тогда я не пропаду, живой останусь.
- А найдем Комлева, что ему сказать?
- Вели ему прийти к тому месту, где пни корчуют. Он знает. Завтра о полдень я буду его там ждать. А нельзя завтра - послезавтра. И пусть он идет по лесу - песню поет... Он знает какую. Я на его голос выйду. Понял, Гриша?
- Понял. Мы тут тебе хлеба принесли, дядя Иван. И картошки.
- Ну, ребята, дайте время - я вам за все отслужу! Постойте-ка... Иван виновато усмехнулся: - А что, если вам прямо отсюда махнуть в Савны к Комлеву?
Мальчишки переглянулись.
- Отсюда до Савен ближе, чем из "Затишья". Дойдете до корчевья... Иван ловил Гришин взгляд. - Неужто не был там, где пни корчуют? Ах ты господи! Ну, отсюда пойдешь вправо - все правей держи, все правей. Часу не пройдет - доберетесь до болотца. За болотцем и будет корчевье. Обойдете корчевье - ступайте тогда прямо. Выйдете на проселок, а там - вон они, на горке, и Савны! Ну, пойдете?
Ребята молчали, переминаясь с ноги на ногу, поглядывали друг на друга.
- Пойдем! - сказал наконец Гриша.
Иван проводил их немного, но лес скоро начал редеть, и он отстал. Напоследок крикнул:
- Теперь все правей, все правей забирайте!
Ребята пошли дальше одни и, видно, взяли слишком круто вправо. Лес редел, редел, как будто началось и болотце - нет, это была поляна, вся в медунице, в лиловых колокольчиках, в шелковых метелках лесных трав. И опять пошли деревья - голубоватые стволы осин с желтыми копеечками древесного мха, темная ольха, березы... Скоро мальчики сбились: в какой теперь стороне Савны? Начали спорить, поругались.