- Нет, нет... ничего... Я имел в виду, что вам, ласковая моя, все дозволительно: складывайте их куда хотите.
- Какие у вас прекрасные картины, Иван Алексеевич! Вы так тонко понимаете живопись.
Залитая солнцем комната меняла вид.
- Когда я перекладываю ваши рукописи, у меня дрожат руки. Ведь я училась по вашим книгам, - говорила Марина, с улыбкой смотря на растроганного профессора. - Хотите, я согрею вам чаю?
- Премного буду благодарен, дорогая Марина Сергеевна... Сочту за счастье выпить чашку вместе с вами.
Предложи Марина сейчас Кленову мороженое, которое он никогда не ел, он с радостью бы согласился.
Марина покачала головой:
- Я приготовлю вам чай, но сама я не буду, Иван Алексеевич. Вы даже не понимаете, что у меня за состояние. Радиация, оказывается, вызывает тошноту...
Поставив чайник, Марина снова села отдохнуть.
- Ну вот... Помните, как вы защищали диссертацию? - говорил Кленов. Какая вы были тогда, я бы сказал, светлая и настырная... И вы, право, очаровали меня... М-да!.. Вы меня извините, покорнейше прошу, что я в наушниках. Я ведь все слушаю, слушаю и слушаю...
- Иван Алексеевич, если б вы знали, как...
- Не стоит благодарности, право...
- Нет! Как я вас люблю!
- "Люблю"? М-да!.. Как это странно - "люблю"... Никогда не слышал этого слова... по-русски. "Люблю"... Разве меня можно любить? Сделавшего так много против вас?
- Иван Алексеевич, говорят, что сердце не объясняет...
- Ма-шень-ка, - тихо и раздельно, словно вслушиваясь в это слово, произнес Кленов.
- Что? - тихо отозвалась Марина.
- Нет, я просто так... Я желчный, завистливый старик. Я завидую вашему отцу. Как бы я хотел иметь такую дочь! Или внучку... Ведь вы могли бы быть моей внучкой... Я бы так гордился вами!.. М-да!.. Так нелепо и горестно сложилась жизнь. Наверно, это большое счастье - иметь детей?
- Огромное, Иван Алексеевич! - сразу оживилась Марина.
Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую, почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и отдернула ее.
- Огромное счастье, Иван Алексеевич, - продолжала она. Ее затуманенные глаза смотрели вдаль. - Иногда мне кажется, что я буду очень счастлива... А иногда мне так горько, что не хватает слез... За эти дни я плакала больше, чем за последние десять лег. Можно, я сяду на вашу постель? Какая у вас большая рука... Скажите, ведь вы верите? Вы услышите сигналы?
- Верю, Машенька, верю... Вся моя жизнь теперь в этой вере. До сих пор я думал, что хочу этого ради человечества... А хотел-то ведь ради себя... А теперь... - Старик закрыл глаза и замолчал.
Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими глазницами, с клочковатой белой бородой... Она гладила его руку и видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно сползли две слезинки.
- А теперь для вас этого хочу, ради вас всей душой своей хочу... И благодарен вам за светлое чувство, которое вы пробуждаете во мне... Вот за эти слезинки, которых не стыжусь... Предыдущие принадлежали Мод...
Марина своим платком вытерла глаза старику.
- Чай поспел, Иван Алексеевич, - сказала она и улыбнулась.
И, забыв про чай, они смотрели друг на друга, думая каждый о своем.
Кленов ощущал величайшее умиротворение. Может быть, такое чувство бывает только раз в жизни... перед концом.
- Какая страна, какое время, какие люди! - говорил он, видимо, сам себе.
- Люди? - переспросила Марина.
- Да... Вы, он... И все вы, люди будущего...
В передней раздался шорох.
- Почтеннейший, вы, может быть, думаете, что вас грабит однорукий бандит? Так ничего подобного? Это я, ваша назойливая сиделка. Прилетел к вам на минуточку, раздеваюсь, вешаю пальто... Привожу себя в порядок... Ведь отсюда я полечу к своей пациентке, к нашей Машеньке, как мы с вами говорим... Она очень плоха и неосторожна... Может быть, героична! Склоняюсь. Право ученого! Пренебрегает радиацией. Итак, как вы себя чувствуете?
С этими словами в комнату вошел доктор Шварцман.
- Что я вижу! Она здесь! Ох, медицина! Тебе как науке нужно прописать тысячу верблюдов, чтобы они плевали на тебя.
Вдруг Кленов сел и предостерегающе протянул худую длинную руку.
Доктор Шварцман осторожно сел на кончик стула.
- Тише, тише! - шептал Кленов.
Марина, вся подавшись к нему, смотрела на него умоляющими глазами. Кленов судорожно схватил ее руки и сжимал их в своей громадной ладони.
- Доктор, пишите же... Да пишите же, доктор! - вдруг закричал он.
Доктор привычным движением выхватил перо и бланк для рецепта.
- Вызывает, вызывает так долго, что я осмелюсь думать - он располагает неограниченным временем...
Марина окаменела.
Наконец Кленов стал глухим голосом произносите текст радиограммы, а Марина беззвучно повторяла слова. Доктор записывал. По лицу профессора текли слезы, но глаза сияли...
- Вот и все... Он повторяет вызов... Видимо, передает радиограмму еще раз. Какое счастье! Исполнение желаний! Помогите мне лечь, Машенька. Звоните, звоните по телефону Василию Климентьевичу... Передайте радиограмму и мой... мой привет.
Уложив старика, который вытянулся под одеялом и закрыл глаза, как после сильнейшего утомления, Марина вытерла платком слезы и, счастливо улыбаясь, села за стол к телевизефону.
- Я вам буду диктовать. Вы, может быть, думаете, что прочтете докторский почерк? Ничего подобного!
Марина вызвала министра:
- Василий Климентьевич! Вы извините, что я сквозь слезы... Это от счастья... - И она незаметно переключила динамик на телефонную трубку.