Элиза присела на корточки, кутаясь в одеяло от зябкого сквозняка и недоверчиво посматривая на Тилоса.
- В какой руке? - спросил он, вытягивая вперед сжатые кулаки.
- В какой руке - что? - не поняла та.
- Неважно, - тряхнул головой Тилос. - Ты угадывай, угадывай.
Элиза с сомнением посмотрела на его руки. В едва светлеющем мраке и тусклых отблесках костра едва проглядывали их силуэты. Угадать что-то по форме кулаков было решительно невозможно. Поколебавшись, девушка хотела ткнуть наобум, но замерла в нерешительности.
Левая рука определенно чем-то притягивала ее. Странное, зовущее ощущение из тех, что она строго-настрого запретила себе чувствовать, засвербело где-то в затылке. Словно во сне, она подняла палец и ткнула в нужную руку.
- Так... - спокойно сказал Тилос. - Не удалось. Еще раз.
Он сунул руки за спину и мгновение спустя снова вытянул их вперед.
Не удалось? Да как бы не так! Элиза, почти не задумываясь, снова ткнула пальцем в левый кулак. Теперь она почти видела нечто - нечто, сияющее невидимым светом сквозь кожу и кости.
- Еще раз, - Тилос снова спрятал руки за спину, потом протянул стиснутые кулаки вперед.
- Да вот здесь! - Элиза зло шлепнула ладонью левый кулак и тут же ойкнула, отбив ладонь. - Ты что, издеваешься, да? Хоть бы руки поменял! Чего тебе от меня надо?
Вместо ответа Тилос задумчиво разжал левый кулак. В ладони смутно блеснуло небольшое золотое кольцо, как раз на палец Элизе.
- Три из трех, - сказал он Мире. - Как думаешь, достаточная выборка?
- Да уж достаточная, - согласилась она. - Элиза, скажи, ты и в самом деле что-то чувствовала? Или просто наугад?
- Да не почувствуешь его, как же, - презрительно фыркнула она. - Я такое с пеленок чую...
Она резко осеклась. Встревоженное лицо матери всплыло перед ее глазами. "Никому, доча, никому не рассказывай про себя, именем отца заклинаю!" - зазвучал в ушах ее встревоженный голос. - "Не говори никому, или придет злой дядя в черной рясе и сделает тебе очень больно! Очень, очень больно, слышишь? Злой дядя! Никому не говори!.."
Но поздно! Она забылась хуже того малыша, которого мать ругала много-много лет назад. Ее детская глупость стоила жизни родителям. Сейчас... сейчас терять нечего, кроме своей жизни, конечно. Ей скрутят руки и с воплем "Ведьма!" потащат убивать. Но так просто она не дастся!..
- Эла, милая, что с тобой? - от звука голоса Тилоса она снова взвилась на ноги, судорожно сжимая кинжал. Одеяло полетело в сторону. - Ты аж побелела вся! Да что случилось? Тебе плохо?
- Не подходи! - истерично взвизгнула Элиза. - Не подходи! - Она сделала несколько шагов спиной вперед, потом, резко повернувшись, бросилась в сторону от костра.
Она не успела пробежать и двух шагов, как что-то подвернулось ей под ноги. Падая, она неловко взмахнула руками. Кинжал, выскользнув из ладони, негромко стукнул о дерево.
- Да что с тобой? Это же я, Тилос! - раздалось у самого уха. Две руки мягко, но необоримо прижали ее плечи к сырой земле. Что-то холодное и склизкое пробежало по шее. - Элиза! Ты слышишь меня, Элиза?..
Девушка забилась дикой кошкой, пытаясь вывернуться из мертвой хватки посланника. Еще чья-то рука скользнула по лицу, и она, не задумываясь, впилась в нее зубами. Раздался взвизг.
- Кусается... - послышался растерянный голос Миры. - Тилос, она мне палец прокусила! Да сделай же что-нибудь!
Что-то несильно ткнуло Элизу в шею, и она тут же провалилась в душную темноту. "Кусается!" - звучало у нее в ушах целую вечность.
Разбудили ее негромкие голоса. Погонщики и рабы сновали вокруг, собирая лагерь. Огненный пруд почти зашел за деревья на закате, слабо розовела первая зоря. Элиза откинула одеяло и села, недоуменно оглядываясь по сторонам. Почему она не связана, почему под ногами не валяются вязанки хвороста, готовые заполыхать смертельным пламенем?
- Проснулась? - Мира, кутаясь в одеяло, приподнялась и села рядом. - Как ты?
- Ничего... - недоуменно пробормотала Элиза. - Нормально. А почему...
- У тебя часто бываю такие припадки? - поинтересовалась Мира, отчаянно зевая и протирая глаза. - Вроде вчерашнего?
- А? - удивилась девушка. - Какие припадки?
- А ты не помнишь? - понимающе кивнула головой Мира. - Ну да, типичная картина. Тилос вчера еле тебя удержал, так тебя корчило. Ты вдруг вскочила, закричала что-то невнятное, бежать кинулась... Он, правда, говорит, что на эпилепсию не похоже. И клиника не та, и мозговая моторика нехарактерная. Случалось с тобой уже такое, или вчера в первый раз?
- Я... - пробормотала Элиза, внезапно смутившись. Она вдруг вспомнила, что Тилос сам колдун, и вряд ли он потащил бы ее на костер. Более дурацкого поведения и представить себе нельзя.. - Я... Мира, я колдунья, да? Меня надо убить?
Мира перестала протирать глаза и непонимающе посмотрела на девушку, будто впервые ее увидела. Потом тихонько присвистнула.
- Ого! Вот оно, значит, как... Оказывается, это мы тебя перепугали. Ну, прости нас, дураков. Но ведь в Граше за колдовство не убивают. А у тебя на родине колдунов сжигают, да?
Элиза молча кивнула.
- Понятно... Значит, ты в самом деле с севера. Ты родителей помнишь?.. Нет, погоди. Сейчас Тилос вернется из разведки, и ты все нам расскажешь, ладно?
Только сейчас Элиза разглядела, что указательный палец Миры перетягивала тряпица. Чувство вины кольнуло ее в самое сердце. Ни Тилос, ни Мира, ни Камтон не сделали ей ничего плохого. Более того, они кормили и поили ее, укрывали от врагов. Денег дали, в конце концов. А она? Чуть что - сразу заподозрила их в предательстве, а то и похуже. Палец вот прокусила - хорошо бы не до кости.
- Мира, - покаянно сказала она, - прости, что я тебя так... зубами... Я не в себе была, совсем не в себе...
Женщина вздохнула и по-матерински потрепала девушку по спутанным со сна волосам.
- Ничего, милая, ничего. Бывало и хуже. Заживет. А вот тебя, бедолагу, как изуродовали... Тилос наверняка разозлится.
Возможно, Тилос и разозлился, но по его совершенно непроницаемому лицу ничего не читалось. Он молча покачивался в седле рядом с верблюдом Элизы и бесстрастно слушал ее историю. Мира и Камтон ехали рядом, и на лице Миры явно читались удивление и негодование.
Родителей Элиза помнила плохо. Ей только-только исполнилось восемь, когда им пришлось бежать из дома. В памяти остались цветки из сладкого масла на праздничном пироге, испеченном матерью. Стояла зима, и накануне в их село пришел праздник - выпал снег, лег нетолстым влажным слоем. Из такого хорошо лепить не рассыпающиеся в воздухе снежки и большие шары для снежных баб. Ребятня шумела на улице с самого рассвета, хмурого и позднего, но все равно радостного. Снежковые побоища устраивались по всему селу, в них принимали участие даже старики и старухи вроде уже надевшей предсвадебную кику Антары. Элиза, пухлая и неуклюжая в зимней одежде, замотанная в материнскую шаль, веселилась вместе со всеми. Несмотря на град снежков, на ее одежде почти не было снега - никто не мог попасть в мелкую девчонку, которая каким-то непостижимым образом знала, куда прилетит очередной снаряд. Впрочем, в общей кутерьме никто не обращал на нее внимания - никто, кроме местного служителя Колесованной Звезды, брата Темперса.
Брат Темперс, сосланный в их приход за пару лет до того за какие-то мелкие провины, мечтал вернуть себе милость начальства и снова вернуться в Саламир. Прошло почти две дюжины лет с тех пор, как умер последний император, а алчные самозваные князья растащили империю на удельные княжества. Несмотря на мирские неурядицы, Храм воспрянул четырехкратно более сильным, чем до падения. Колесованная Звезда над блестящими луковицами колоколен саламирского Храма неугасимо горела в лучах утреннего солнца, молчаливо ободряя верных. Эта рубиновая пятиконечная звезда, вписанная в золотой круг, снилась брату Темперсу каждую ночь, и, с колокольни призывая паству на молитву (приход не мог позволить себе даже отдельного муэкана), он мечтал о подвиге веры, который снимет с него наказующие обеты.
В тот день священник понял, что Отец-Солнце подает ему знак. Невзрачная соплюшка явно казалась колдуньей. Только колдунья могла в последний момент так бездумно уклоняться от снежка, летящего ей в спину. Только колдунья могла - как задним умом вспоминалось святому отцу - так бесстрашно бегать мимо злющих цепных псов, которых опасалась вся окрестная ребятня. Только колдунья... Впрочем, она уже не его забота. Что еще она может - выяснят допросчики Трибунала. Благодаря усилиям святых братьев богопротивное колдовство в последние десятилетия сходило на нет, и колдунов и ведьм рождалось все меньше и меньше. Да и тем, что рождались, ох как далеко до описываемого в легендах мерзкого Майно, в легендах, постепенно превращавшихся в страшные сказки для детей. Но на безрыбье и рак свистнет, так что выявления даже такого невзрачного духова отродья хватит для возвращения в столицу.
Срочно вызванные дознатчики Трибунала вкупе с несколькими стражниками прибыли через несколько дней. Связать и увезти мужика с его бабой и малолетней девкой казалось плевой задачей. Но брат Темперс не знал - а за ним не знали и приезжие - что отец Элизы осел на месте лишь после рождения дочери. До того обозным охранником он исходил и изъездил немало земель, забирался в Сураграш и даже доезжал до самого Граша. В Сураграше он и нашел свою судьбу - бронзовокожую застенчивую четырнадцатилетнюю красавицу из захудалой придорожной деревеньки. Выкупив ее у родителей и вернувшись домой, он сыграл свадьбу и занялся охотой и плотничанием. Однако боевой топор и лук он на чердак не забросил и каждый день упражнялся с ними на заднем дворе, обнесенном от любопытных глаз высоким тыном. Загодя предупрежденный деревенской молвой о прибытии чужих, он, уже тридцатилетний, с сединой в бороде, но еще отнюдь не начавший дряхлеть мужик, понял, что момент, которого они с женой боялись больше всего, настал. Пришло время уходить. Подхватив заранее заготовленные узлы и девочку, он с женой ушел в лес огородами. Пущенных по следу собак он изрубил в куски прежде, чем лайки успели понять - не на тех нарвались. Догнавших его на свою голову верхами двоих поимщиков он сбил с седел стрелами, забросил на лошадей узлы и домашних - и был таков. Снег уже растаял, а охотников искать беглецов с собаками в деревне более не нашлось.
Долго-долго - Элиза не знала, сколько - они пробирались на юг, в Сураграш. Отец Элизы рассчитывал на помощь жениной родни - как-никак, своя кровь. Однако, воспитанный на севере, он забыл, что женщина в Северном Граше - лишь ценная (а иногда и не очень) вещь. Тем более если женщина даже не дочь, а внучка. Если бы он сумел пробраться дальше на юг, к тарсачкам, судьба его семьи могла сложиться совсем по-другому. Но родственники жены, быстро разобравшись, что за изгнанником не стоит многочисленная родня, решили обратить дело к собственной выгоде. В результате семья Элизы с трудом унесла ноги, лишившись попутно одной из лошадей со всеми скудными пожитками.
Дальше Элиза помнила лишь смутно. Судя по всему, какое-то время ее отец ухитрялся хотя бы впроголодь кормить семью, тут и там подрабатывая на грязных работах. Его плотницкое умение в Сураграше оказалось без надобности, а охотиться в жарких саваннах оказалось совсем не тем же, что в густых северных лесах. Охранником его не брали: чужаку не доверяли, а поручителей не находилось.
Так прошло время. Родители Элизы переезжали из города в город, подряжаясь на черную работу в караванах. Потом, в Граше, отец исчез. Наверное, его убили в драке - именно так казалось Элизе, хотя она и не могла утверждать уверенно. От того дня в ее памяти остались лишь слезы матери - безнадежные, отчаянные. На следующий день после того, как отец не вернулся в их жалкую хибару, мать пошла на рынок в надежде продать чудом сохранившееся золоченое кольцо. Она тоже не вернулась. Как уже много позже узнала Элиза, первый же ростовщик, к которому она обратилась, кликнул стражу, и несчастную женщину как воровку бросили в тюремную яму. Неделей позже ее продали на невольничьем рынке какому-то торговцу рабами.
Тем же вечером пустой живот выгнал девочку на улицу. За прошедшее со времени бегства время она загорела и похудела так, что ребра торчали наружу сквозь прорехи в платье. Весь вечер и ночь она бродила по улицам, избегая опасных мест так же, как уворачивалась от снежков - бездумно и инстинктивно. Под утро она умудрилась стащить кусок лепешки из-под носа у задремавшего за столом грязной забегаловки пьяницы. Зажав хлеб в кулаке, она со всех ног бросилась наружу и дальше - в лабиринты кривых улочек.
Забившись в какую-то щель под стеной, грязная, перепуганная, она жадно кусала лепешку, давясь крошками и не глядя по сторонам. В какой-то момент чувство опасности заставило ее поднять взгляд.